Были и другие причины, к войне уже не имевшие никакого отношения. Подати с «простого народа» собирали медной монетой, и не самой крупной откуда у крестьян серебро? Для перевозки примерно 500 рублей медной мелочью требовалась целая телега а сколько таких телег тащилось по России? Наконец, и людям богатым металлическая монета доставляла серьезные неудобства мало-мальски солидная покупка (скажем, имение или особняк) опять-таки требовала пусть и не телеги, но весьма увесистого мешка с серебром или золотом.
Бумажные деньги собирались выпустить еще при Елизавете, но тут она умерла, у Петра III были более важные дела, а там он и вовсе скончался от апоплексического удара подсвечником, какое-то время Екатерина была занята в первую очередь тем, чтобы удержаться на троне
Только в 1768 году гофмаршал и действительный камергер двора К. Е. Сиверс подал Екатерине обширную докладную записку о выгоде хождения бумажных денег. Должно быть, составленную толково и убедительно: уже в декабре того же года Екатерина выпустила манифест об учреждении в Санкт-Петербурге и Москве Ассигнационных банков (новые бумажные деньги на польский манер назвали «ассигнации»).
Продумано все было достаточно грамотно. Выпуск бумажных денег не должен был превышать «страховых сумм» в серебре и меди, хранившихся в Ассигнационных банках. Вот только меняли ассигнации, пусть и без ограничения суммы, исключительно на медные деньги, и вывоз ассигнаций за границу был запрещен, то есть они с самого начала стали неконвертируемыми.
(Кстати, граф Сиверс не забыл и себя, любимого: добился привилегии выпускать бумагу для ассигнаций только на принадлежавшей ему Красносельской бумажной фабрике. За лист бумаги, на которой печаталось несколько ассигнаций, Сенат платил ему по две копейки не бог весть какие большие деньги, но речь ведь шла о массовых тиражах)
Ассигнации выпускались достоинством в 25, 50, 75 и 100 рублей. Сторублевки, если что, имели, в общем, неплохую для того времени степень защиты.
(Кстати, совершеннейшая легенда, будто на этих сторублевках сразу появился портрет Екатерины. Лет сто русские ассигнации (несколько раз переименовывавшиеся) выпускались без всяких портретов. Только во второй половине XIX века на государственных кредитных билетах, как они к тому времени звались, появились портреты Дмитрия Донского, Михаила Федоровича и Алексея Михайловича Романовых, Петра I и Екатерины II. Вот тогда сторублевки и стали в просторечии зваться «катеньками», «катеринками».)
Что касается ассигнаций более низкого достоинства с ними все обстояло гораздо хуже. Например, двадцатипятирублевка. Год выпуска смущать не должен именно в таком виде они выпускались со времен Екатерины до 1818 года. А самое главное 75-рублевая ассигнация в точности повторяла двадцатипятирублевую, разница только в словах «двадцать» и «семьдесят» и цифрах «2» и «7».
Теперь задачка на сообразительность: сколько времени потребуется народушку известного пошиба, чтобы сообразить, как можно использовать такое сходство в свою пользу?
Неполных два года, господа мои!
Так уж сложилось, что имена авторов весьма полезных для человечества изобретений навсегда канули в историческую безвестность: мы, например, никогда уже не узнаем, кто был изобретателем механических часов (версий много, но ни одной серьезно аргументированной). Зато благодаря сохранившимся следственным делам былых времен мы сплошь и рядом прекрасно знаем, с позволения сказать, авторов тех или иных криминальных новшеств, и не только в истории России
В общем, уже в 1771 году «творческой переделкой» двадцатипятирублевок занялись два субъекта достаточно простого звания канцелярист Николаев и сержант Шулепин. Обладая кое-какими познаниями в прикладной химии, они попросту вытравляли с помощью какого-то средства «двадцать» и «2», меняя их на «семьдесят» и «7». (Тут-то, должно быть, и пригодилось мастерство канцеляриста.)
Развлекались они, впрочем, недолго: к тому времени, когда обоих повязали, выяснилось, что изнахратить они успели не так уж и много, всего 90 ассигнаций. Оба моментально заработали себе клеймо на лоб, кнут и вечную каторгу но, поскольку дурацкое дело нехитрое, у них очень быстро появились последователи. Работавшие, правда, на коленке, кустарнейшим образом.
Но очень быстро, в конце того же 1771 года, на горизонте замаячила гораздо более серьезная шайка, не собиравшаяся размениваться на мелочи и корябать поодиночке ассигнации государственной работы. Речь уже шла о выпуске исключительно своих, что было откровенной конкуренцией с государством а такого ни одно государство терпеть не может
Но очень быстро, в конце того же 1771 года, на горизонте замаячила гораздо более серьезная шайка, не собиравшаяся размениваться на мелочи и корябать поодиночке ассигнации государственной работы. Речь уже шла о выпуске исключительно своих, что было откровенной конкуренцией с государством а такого ни одно государство терпеть не может
Однако давайте по порядку.
Жили-были в России два родных брата, отставной капитан Сергей Пушкин и его старший брат Михаил, коллежский советник (штатский чин, приравненный к полковнику), состоявший советником Мануфактур-коллегии. (Дальние родственники нашего великого поэта, увы, в семье не без урода.) Именно к ним и заявился приехавший в Россию ловить удачу подданный прекрасной Франции Луи Бротарь и без всякой дипломатии поинтересовался: месье, разбогатеть хотите? Быстро и резко?
Оба братца хотели, и еще как. Тогда француз предложил не особенно и хитрый план: не возиться с исправлением государственных денег в сторону увеличения номинала, а заказать за границей «ассигнационные штемпели» (то есть клише), украдкой ввезти их в Россию, напечатать ровным счетом 300 тысяч рублей, а потом, не зарываясь, свернуть предприятие.
Братья, что характерно, согласились без малейших колебаний. (Между прочим, к тому времени они должны были иметь определенную репутацию, позволяющую думать, что особенно ломаться они не станут, не зашел же Бротарь наугад в первый попавшийся дом? Так и в полицию загреметь недолго. Что-то он о них должен был знать заранее)
Уже самостоятельно братья завербовали вице-директора Мануфактур-коллегии с интересной фамилией Сукин (он и не особенно-то сопротивлялся, честно говоря). Зачем им Сукин понадобился? Вообще-то версия у меня есть: поскольку этот тип (по нынешним меркам замминистра) имел доступ к казне своего ведомства, то скорее всего ему и предстояло выгребать оттуда пачками настоящие деньги, подменяя их фальшивками. Так гораздо безопаснее, чем распространять самим по ассигнации
В общем, пайщики-концессионеры решили не зарываться: нашлепать ровно триста тысяч, а потом уехать в Швейцарию, купить там особнячки и зажить панами. Если жить относительно скромно, не купать певичек в шампанском и не болтаться по игорным домам что ни день, таких денег должно было хватить надолго. (Ну, а в случае нужды клише ведь оставалось под рукой)
Бротарь быстренько отправился в голландский город Амстердам, где имелись мастера на все руки (да и от России с ее жутковатой Тайной канцелярией, поменявшей название на Тайную экспедицию, но не ставшую от этого белой и пушистой, подальше).
Подходящего гравера, готового за хорошие деньги изобразить хоть черта в ступе, он подыскал быстро. И по каким-то своим причинам не стал давать ему в виде образца настоящие ассигнации, хотя и имел их с собой, а решил отдать копии, которые заказал местному же художнику.
Вот мастер кисти оказался гораздо сообразительнее непритязательного гравера. То ли он немного соображал по-русски, то ли просто догадался, что к чему, и заказ имеет мало общего с изящными искусствами. И нахально потребовал взять его в долю а то в Амстердаме полиция на каждом углу, только свистни
Пришлось взять. Сергей Пушкин, к тому времени тоже приехавший в Амстердам «на лечение», изготовленное клише и типографские шрифты одобрил. Купил бричку, велел сделать в ней тайник, спрятал туда все причиндалы и отправился в Россию, исполненный самых радужных мечтаний
Вот только на границе его вежливо, но твердо тормознули и объявили, что придется какое-то время задержаться: лично против господина капитана никто ничего не имеет, но, вот уж печальное совпадение, только что поступил новый циркуляр о борьбе с контрабандой, и всех приезжающих досматривают самым тщательным образом, без оглядки на чины и звания
Отставного капитана сыскари взяли, как говорится, на понт. Не было никакого циркуляра. Просто-напросто господин Сукин давно уже предавался нешуточным душевным терзаниям. С угрызениями совести это не имело ничего общего: он попросту боялся запороться и прекрасно знал, что ему в этом случае светит. О своей роли в предстоящей негоции он, понятно, умолчал: с честнейшими глазами заявил властям, что о злодейских умыслах Пушкиных узнал чисто случайно, чуть ли не у двери подслушал, а потому считает своим гражданским долгом
Его пока что оставили на свободе, о злоумышленных братьях моментально донесли Екатерине, и она лично стала руководить операцией. Бричку Пушкина моментально разобрали на мелкие винтики как говорилось в одном знаменитом фильме, «что один человек сделал, другой завсегда разломать сможет». Естественно, обнаружили и тайник, и его интересное содержимое. Пушкин наверняка кричал, что знать ничего не знает, а бричку в таком вот виде и купил но в дискуссии с ним вступать не стали, все и так было ясно: отправили под конвоем в Петропавловскую крепость, куда быстренько определили и Михаила. Вскоре там же оказался и Сукин, наивно надеявшийся отсидеться в сторонке, брательники его моментально заложили, узнав, по чьей милости оказались на нарах