Подожди, подожди ты Юра, нет Коля Герасимов, Юра был твоим двоюродным братом.
Самым печальным в то последнее посещение для меня было видеть сильно постаревшую Нину Алексеевну, с большим трудом, да и то с подсказки, будто бы узнавшую меня, Колю.
И ещё: в садике я познал свою первую, не отпускавшую меня, думаю, не менее десяти лет любовь к родственнице нашей директрисы, моей одногодке Але Белокринкиной. Глядя на сохранившееся фото тех лет, я без труда многих вспоминаю по именам и фамилиям.
И вот сейчас, когда мне, как я сказал, было уже за шестьдесят, я опять специально пошёл навестить свой садик. Кирпичная стена, отгораживавшая внутренний двор от улицы, частично оказалась порушенной, прислоненными к ней стояли фрагменты металлической ограды. Шла «перестройка», и шикарную территорию бывшего нашего садика кто-то, подумал я, уже начал «перестраивать» под себя. Это было так грустно, что я не мог заставить себя появиться на Крутицкой ещё лет пятнадцать.
И всё-таки уже в 2017-м решился, выйдя из автобуса на площади Пушкина, пройти давно знакомой мне дорогой мимо драмтеатра. И Вот она, маленькая и такая дорогая моему сердцу частичка Родины.
Я подходил к нынешней цели приезда в Иваново с некоторым страхом, ожидая, что такой родной для многих детей дом сейчас занимает какая-нибудь контора, рядом с которой в урне и вокруг неё валяются окурки. Думал, что вряд ли нынешние хозяева, не дай бог, ещё и полноправные собственники, разрешат мне зайти не то что внутрь помещения, но и на территорию «своей усадьбы». Но всё оказалось не таким безнадёжно плохим. Пока. Не знаю что, само ухоженное здание или восстановленная ограда, обрадовало меня больше. Сам же родной многим из нас садик сейчас оказался закрытым, на ограде висело предложение к желающим взять здание в аренду. Предполагаю, что требования в части сохранения бывшей вотчины графов Шереметевых выставляются серьёзные.
Здесь, в детском садике 8, для меня прошли все военные годы
Через калитку, которая в моей памяти не сохранилась, прошёл за ограду. От бывшей территории осталась лишь небольшая её часть, но чистая и заполненная зелёным газоном. А там, где мы раньше играли, и далее стоят огромные современные дома, асфальт вокруг ближайших, как я увидел, тщательно прометал дворник.
Навестив-таки место родного садика, по Шереметевскому проспекту прошёл до площади Революции, оттуда мимо 30-й и 33-й школ вышел на Большую Воробьёвскую, и далее ноги привели меня на когда-то мои Березниковские улицы. Шёл пешком сначала потому, что не смог поймать такси, не знал номеров для вызова, а потом уже поставил себе задачу пройти всё-таки весь путь на своих двоих. Уверенность мне придавали домашние, один-два раза в неделю, 12-километровые утренние променады. Честно, свой возраст 81 год я отнюдь не считал «старческим». Намял кроссовками ноги, и притомила стоявшая в тот день жара. Зато на обратном пути мог в полной мере оценить истинное удовольствие от поездки в такси.
А теперь назад в детство. В начальную школу 3 (располагалась она на улице Арсения) в сентябре 1945 года мы так и пошли полной, как мне думается, своей детсадовской группой, и всем нам было тогда по 8 с хвостиками лет. В нашей малюсенькой двухэтажной школе было всего-то два, может быть, три класса. Судя по внутренней отделке, до революции и здесь жили не рабочие люди. Опекали нас прекрасные, ласковые женщины: директор школы Серафима Дмитриевна Ржевская и учительница нашего класса Вера Николаевна Архангельская. Мама с бабушкой, помню, говорили, что, судя по фамилиям, они, скорее всего, из церковных семей, поповские дочки подвижницы. Навсегда осталось в моей памяти, как ежедневно на одной из перемен в класс заносили поднос с маленькими, по числу учеников, аккуратно разложенными кусочками хлеба, ещё и с крохотными довесочками сверху.
Часто-часто в своей жизни я вспоминаю Веру Николаевну: высокую, страшно худую, с бледным, до чистой белизны лицом. Последний раз в эту свою первую школу я зашёл через много лет. На удивление, меня узнала ещё работавшая школьная техничка, татарка Тамара. Сказала, что Веры Николаевны уже нет, а старенькую Серафиму Дмитриевну она приютила в своей подлестничной махонькой каморке. Больше ей жить было негде. И это меня очень расстроило, возмутило.
И далее о жизни
До моих 11 лет наша семья жила практически в центре города, в переулке, именовавшемся Сторожевым и идущем от улицы Садовой параллельно нынешнему Шереметевскому проспекту в сторону реки Уводи. Метров через триста или чуть дальше он упирался в здание, которое люди называли «Промакадемией». Во время войны это здание было переоборудовано под военный госпиталь, а вот сейчас строение ждёт ремонта.
И далее о жизни
До моих 11 лет наша семья жила практически в центре города, в переулке, именовавшемся Сторожевым и идущем от улицы Садовой параллельно нынешнему Шереметевскому проспекту в сторону реки Уводи. Метров через триста или чуть дальше он упирался в здание, которое люди называли «Промакадемией». Во время войны это здание было переоборудовано под военный госпиталь, а вот сейчас строение ждёт ремонта.
От нашего переулка брали начало улицы Сакко и Третьего Интернационала. Наша семья жила в кирпичном доме бывшего конезаводчика, фактически на чердаке, который мой отец перестроил в жилое помещение. Из окна, выходившего на улицу Сакко, зимой, когда опадала листва, вдали просматривалась Белая церковь, действующая даже в годы войны. Наше жилище принадлежало аптекоуправлению. Совсем недавно упоминания о Сторожевом переулке в интернете я не нашёл.
Иногда, когда почему-то долго не спится, я брожу по лабиринтам своей памяти. Вспоминаю себя с дошкольного, раннего школьного малолетства; обрывками с последних довоенных, начала военных дней. С этого возраста на ближайших к нам улицах я, сам того не осознавая, всегда находился под прикрытием невидимого надёжного зонта. Колю Герасимова никто не мог обидеть: у меня же были старшие братья, и самый авторитетный из них Юра, которого часто называли просто Карасём. Потом братья и их друзья, почти все не по своей воле, с улиц стали исчезать, но память о них, непростых парнях, продолжала жить. И тогда соседские подростки, показывая своим знакомым на меня, говорили: «Вот братишка Карася!» Новым знакомым это, очевидно, о чём-то говорило. А я, слыша такие слова и мало что понимая, исподволь пропитывался сознанием некоей своей особенности. Так развивалось и постепенно крепло моё самосознание, не приемлющее в отношении меня насилия. С детства я не любил смотреть на драки соседей-мальчишек. И пронёс это через всю жизнь.
И живёт в моей памяти один особенный день, когда улицы были заполнены радостными людьми все праздновали окончание войны. Мы втроём: я, Женька Калёнков и Юрка Петухов, всем по 9 лет пошли в сторону ресторана «Москва». Мама утром дала мне на сладкие покупки чуть ли не красную «тридцатку». Торговали всем даже на улицах, и мы ради такого праздника решили купить «четвёрку», 250 г, водки. В общем на всех дворе на уютном чердаке небольшого сарая нас нашли по громкому разговору. Женьке и Юрке дома достались отменные порки, но у меня была заступница любимая моя Баба. Она, укутав меня в одеяло, оставила там же на чердаке, пока я не проспался. Мама о нашем приключении даже не догадалась.
Весной 1947 года мы переехали на окраину города, в Воробьёво, на 6-ю Березниковскую в дом 81. Наша улица через два квартала кончалась карьерами, и дальше начиналась «природа». Въехав в голый дом, наша семья не имела даже подушек: ради приобретения своего жилища продали всё, включая патефон и заквашенную с осени капусту.
С переездом в Воробьёво и, тем более, к 14 годам нужды в самоутверждении у меня не было. Я знал себе цену, и меня уже тоже называли Карасём. Как-то само собой, без эксцессов моё главенство было признано мальчишками-одногодками ближайшей округи. Поругавшись, подравшись, соседские малолетки, пацаны постарше торопились ко мне, как к третейскому судье. Я спокойно их мирил.
Живя уже в Воробьёве, я так и остался доучиваться в своей начальной школе 3. И потом не согласился поменять центр города на Воробьёво, в пятый класс пошёл опять же в лучшую школу города 30. Во время войны её занимал военный госпиталь, в котором все те годы работала моя мама.
Расстояние от дома до школы оказалось не таким уж и большим, добирался на трамвае (тогда на 4), а то и пешком. Вот когда я научился не только быстро ходить, но и очень даже неплохо бегать.
Ко времени моего перехода в пятый класс школы в стране разделили на мальчишечьи и девичьи. Отношения между учащимися (я говорю о мальчишках) становились более жёсткими. В их среде стали намечаться претенденты на лидерство либо на личную независимость от одноклассников. Это значило, что пришла пора заявить о своём непокорном «Я». У мальчишек, претендующих на лидирующее положение в коллективе, часто всё решалось через «схождение» честную, один на один драку на кулаках.
Моим будущим соперником в классе был хороший парнишка Юра Мякишев. И мы вполне по-мужски пришли к необходимости «сойтись» при всём классе. Место было выбрано далеко от школы на улице Большой Воробьёвской, на территории ИВАТУ. Драка была честной и бескомпромиссной, при стечении всего класса и даже при случайных взрослых наблюдателях. Дрались кулаками и в полную силу так, что раза два после удачных обоюдных ударов мы оба оказывались на земле. Поднимались и дрались дальше. Чтобы кто-то из чужаков пытался нас разнять, не помню, но наш бой, вероятно, всё-таки был остановлен третьей стороной.