Пусть говорит! обиделся Звонарь, он думает, за водку и колбасу купил право говорить. Может, за жратву тебе Эмму продать? Думаешь, не вижу, куда клонишь? Димка почернел. Хочешь уйти с ним, сучка? Не стесняйся.
Эмма рухнула перед сожителем на колени:
Я не могу без тебя.
Лёшка не выдержал:
Что за цирк вы тут устраиваете?
Пусть Эмму не губит, гад. Посмотри на нее в старуху превратилась. Издевается над девкой, фашист недобитый.
Вовка хотел поднять Эмму с колен, но та уцепилась за Димкины лодыжки. Тот снисходительно хмыкнул:
Слышал, она не может без меня? Если кто не знает, Эмма сама приблудилась ко мне, а я не выгнал. Эмма, так? он протянул ей руку, и она припала к ней, будто к святыне.
Вовка замахнулся на Димона, но внезапно передумал, налил себе полстакана водки, залпом выпил, и вышел вон из избы.
Куда это он? спросила Эмма, вставая.
Да ладно, не маленький, остынет и вернётся. Что я ему сделал? Заступничек бабский, Димон налил себе стопку и выпил. Эмма подставила рюмку.
А ты пить не будешь. Баста. Ешь лучше, Димка придвинул ей тарелку с нарезанной колбасой.
Помолчали.
Ночь уже, Эмма поёжилась, да и холодно. Вовку-то жалко, ведь кореша вы. Выйду, кликну, пусть в дом идёт.
Она побежала на улицу, но скоро вернулась, принеся волну холодного ветра.
Нет нигде. Вот, чертяка, свалил, и калитка нараспашку.
А, пусть катится. Слабак. Лешка хохотнул, и задымил сигаретой.
Нам больше достанется, сказал Звонарь, подмигивая Эмме.
И то, заулыбалась та.
А мало будет, сяду на трактор и еще привезу.
Орел! похвалила Эмма.
Я могу пить до утра и хоть бы что. Спорим?
Спорим! Я перепью.
Димон с Лехой ударили по рукам. Эмма разбила.
Подруга, сделай-ка мне горячего чаю, да покрепче. Поеду за литрухой, да банку кофе зацеплю, чтобы взбодриться.
Кофе это здорово, ностальгически вздохнул Звонарь, Бывало, пока кофе не выпью и человеком себя не чувствую.
Молчал бы уж, интеллигент вшивый.
Сахару возьми.
И пару банок тушёнки.
Ладно, халява.
Эмма вздохнула:
Как там Володька? Наверное, уже полдороги отмахал.
Леха допил чай и поднялся:
Ну, я пошёл.
Нетвёрдыми шагами вышел из избы, завёл трактор и, оглянувшись на светящиеся окошки, где маячили силуэты Эммы и Димона, посигналил приятелям фарами. Собутыльники помахали вслед.
Ехал тихо, в глазах рябило и двоилось. В деревушке спали, редкое окно светилось в темноте. Вырулил на проселочную дорогу, по обеим сторонам которой зловещей стеной высился лес. От жёлтого, прыгающего на ухабах, света фар, тянуло в сон. Казалось, всего на секунду закрыл глаза.
Вдруг левое колесо наткнулось на препятствие, и трактор подскочил на злополучной кочке. Алексей резко крутанул руль влево, и машина, кособочась, сползла в широкую канаву. Он схватил фонарик и выпрыгнул из кабины. Ноги по колено увязли в грязи. Матерясь и чертыхаясь, выкарабкался из вязкой канавы, посветил вокруг. Метрах в десяти лежало что-то большое и, похоже, мягкое.
Или сбил кого? Ядрёна корень!
Сердце ёкнуло.
Он подошел ближе и направил луч.
Володька лежал в луже крови, нелепо подогнув ноги. Лёха выронил фонарь и затрясся. Потом осел на дорогу и, схватившись за голову, закачался, горестно причитая:
Ах, Вовка, Вовка, как же это? Зачем ты, придурок, лег спать на обочине? Что мне теперь делать?..
Слёзы ручьями текли по небритым щекам, он шмыгал носом и голосил, голосил
Луна, нестерпимо белая и холодная, осветила дорогу, и чёрный, качающийся силуэт мужчины, сидящего возле обочины над неподвижным телом.
Осенняя жатва-2
Леха
Лёха запил по-черному. Казалось бы: удалось отвертеться от тюрьмы живи, радуйся. Нет. Не в радость пошла вольная волюшка.
В ту проклятую ночь (утро только-только наметилось) привез труп кореша домой в кабине трактора, разбудил благоверную, а та раскудахталась, и ну фартук солить глазными ручьями. Лёха о своем:
Маринка, сучье вымя, мозгами раскинь, что делать? Пьяный я, что сама водка, и Вовку по пьяни переехал, будь я проклят! он схватил себя за волосы и страшно взвыл:
Алкоголь в крови, дурища! Отягчающее! Дрянь!
Та опять пуще прежнего кудахчет:
Ах, как соседкам в глаза посмотрю, муж-то убивец! вдруг схватила кочергу и давай перед Лёшкой размахивать. Иди прочь, душегуб проклятый!
Ах, как соседкам в глаза посмотрю, муж-то убивец! вдруг схватила кочергу и давай перед Лёшкой размахивать. Иди прочь, душегуб проклятый!
Сел Лёшка на табурете, сопли по щекам размазывает:
Хошь, убей! Мертвому хуже не будет.
Маринка опомнилась вроде:
Ох, горе, горе! Что делать-то? Был бы трезвой! заныла, качаясь.
Вдруг смолкла, накинула платок на шею, сорвалась:
Дожидайся, носа не кажи. Утреет на дворе.
Едва полчаса минуло, слышит Лёшка, что не одна идет, по говору признал деда Гришу небылицу ходячую. Утёр Лёха сопли рукавом, выполз из-за кута, пожал деду сухую черную руку.
Ить, что говорю, кум, маленькие-то выпить надо, а Лекса? голосок тонкий, интонация просительно-вопросительная, белёсые глазки слезятся, а маленькую уважительно величает множественным числом.
Маринка откуда ни возьмись бутылку белой несёт, бережно рукавом вытирает:
Дедуня, всегда с почтеньицем к вам. Капустки с подполу достану, грибочков сахарно-маринованных. Уважь, хотя и не ободняло.
С утреца маленькие запсегда кровя молодют. Лей, не стесняйся! И мужа уважь!
Лешка с вечера совсем пьяной, а ему к бригадиру надо как стекло быть.
Проверять на алкоголь бригадир станет? Гриша хитро сощурился, мол, недоговариваешь, кумушка, старику.
Уж не знаю. Только зуб начальник имеет: грит, учую водку вылетишь! Во как! Дедуля, держи еще стопаря, и грибочек, грибочек.
Ну и дурак бригадир! Дед выпил, крякнул, насадил гриб на вилку. Исть народное средство! Дед Гриша выдержал паузу, наслаждаясь растущим вниманием в зрительном зале, и подставил выпитую стопку. Марина булькнула туда горькой. Кум понюхал водку, крякнул и опустошил махом. Занюхал хлебной корочкой, капусткой холодной захрустел:
Хороша! Моя старуха хуже солит. Научи.
Отчего ж. Научу. Так какое народное средство?
Насцы пол-литра и выпей махом. Никакая спиртиза не подкопается.
Шутишь?
Ей бо! От скажу: Кирюха о прошлом годе мотоциклом Бурого поддел, ребра в хруст, и что? То-то. Таперя киряет вместе с Бурым. Учись у старика, пока живой.
Лёха поднялся и быстро вышел. Моча ерунда, он бы и кучей дерьма не побрезговал, чтобы спастись от тюрьмы.
Лекса, шальной, пару сырых яиц в карман сунь. Выпей перед бригадиром. Ай, слышь?
Слышу! из сеней крикнул Лёха. Понял, дед.
Лехин наезд трактором на собутыльника признали несчастным случаем. Димка Звонарёв с Эммой, где дружки квасили, показали, что Алексей (как можно, за рулём-то?!) был абсолютно трезв, а Вовка с перепою задурил, ушёл в лес. А там, видно, чуть протрезвел и, увидев трактор, выскочил прямо под колеса.
Вовкина соседка нашла в записной книжке телефон родного брата погибшего. Тот жил в Санкт-Петербурге, на звонок ответил рассеянно, из чего Валентина Павловна выдвинула версию, что братец покойного тот ещё фрукт. Тем не менее на другой день он приехал, зашёл в дом, покрутился по саду и стал возле калитки, о чем-то размышляя.
Жаль Вовку, хороший мужик был! нарушила его мысли соседка, Хоронить где будете?
Зря приехал, почесал тот голову, денег у меня всего семь тыщ рублей. Пусть морг как безродного хоронит.
Господи, как же? Деревня соберет денег, мужики за бутылку могилку справят.
Делайте, что хотите.
Еле нашли родную душу. Вовка говаривал: братец и доча в Питере живут. Я всё вверх дном перерыла в хате соседа, а уж Лешка, дружок сердешный, неведомыми путями откопал записную книжку еще советских времен. Грязную, изрисованную, в гнилых дровах, бает, валялась. Чудно, телефон так и не изменился. Лешка трактор продаст, уж и поминки достойные справим. Езжай, мил человек, в Малую, молви родственное слово.
Недосуг мне, своих дел по горло. А, он вдруг махнул рукой, и чего я тут с вами? Моё решение пускай хоронят как безродного, всем хлопот меньше.
И был таков!
Несколько дней Алексей названивал равнодушному брату. Как-то утром явился к Валентине, почерневший лицом, и прижал к груди крепко стиснутые кулаки:
Тётя Валя, разве можно родного брата, словно пса бродячего? А ты сказала, что тратиться ему не придется, и схороним по-людски, и помянем как близкого человека? Ой, беда, почему меня не было рядом, я объяснил бы по-мужски этому горе-родственнику. За грудки да встряхнул: зачем, дескать, мужское звание в грязь суёшь?