Девушка выпрямилась и воззрилась другого слова просто не подобрать на князя с изумлением. Очки ей помогали мало, она щурилась, пытаясь разглядеть лицо мужчины.
Нифево фебе, какой тон, вы кто такой вообфе, меня допрафывать? Вы мне папафа? Нет! И не мув, я бы вапомнила, ефли бы у меня мув был такой толфтый и фтарый!
Господина Крабата продёрнул холодок. Нет, девчонка точно не волчица, хотя хамить умеет не хуже цыганок. Но чары на неё не действуют. Или их что-то рассеивает? Он нашарил в кармане пиджака и выудил за цепочку кулон крови. После упокоения Батори, кажется, предпоследний из некогда существовавших, если только новая императрица не сообразила оставить простенькое украшение себе. Сделал несколько шагов к фон Мореншильд, остановился, покачивая кулоном так, чтобы рубиновые искры плясали в кровавом камне, привлекая взгляд сидящей девушки. Чуть подержал, убеждаясь, что гостья видит камень и следит за ним. Снова набрал воздуха в лёгкие.
Моя воля твоя воля. Повинуйся, возьми тебя ведьма.
Отвечайте Честно и прямо
Фон Мореншильд дослушала до конца, удерживая на лице равнодушно-вежливую мину, но князь чувствовал, как расходится от её кожи запах страха. Да она, поди, решила, что имеет дело с маньяком.
А я, я тогда с кем дело имею?
Я плохой гипнотизёр. Но иногда пытаюсь. Не обращайте внимания
Кулон легко скользнул на своё обычное место.
Э-э-э, самым светским тоном ответила фон Мореншильд. Мне кавэтфя, профтите, у вас офень дурные манеры. Давайте так не будем.
Прошу прощения. Наливки?
Иввините, нет. Вдруг вы меня рефыли опоить и, ну, это.
«И, ну, это» мужчина моей комплекции может сделать и с трезвой девушкой.
Я вам глава выфарапаю.
Это вряд ли. Впрочем, успокойтесь, я почтенный отец троих детей. Не маньяк.
Будто маньяки не могут равмноватьфя
Князь пожал плечами, прошёлся по хижине, подложил дров в очаг. Отпил немного наливки сам.
Вообще, сообщил он в воздух, алкоголь калориен. Особенно сладкий.
Давайте фитать, фто я на диете, сдержанно отозвалась фон Мореншильд. Господин Крабат ей не нравился. Она не нравилась господину Крабату тоже.
Так какими судьбами в наших краях?
Я раввелафь.
Мои соболезнования, я тоже. Тем не менее, я у себя дома, а вы у меня. Понимаете разницу?
Дайте вэ рафкавать! Я рафкавываю, вы перебиваете. Откуда у ваф такие дурные манеры?!
Князь пожал плечами. Девушка некоторое время сердито на него щурилась, потом продолжила:
Когда я только выфла вамуф Второй рав Я офень хотела изуфять партизанфкое двивэние в лувытьких горах. И попрофила фон Моренфыльда, ковла такого, купить мне домик в Рабенмюле. Но фё не фобиралафь и не фобиралафь приехать. А теперь раввелафь и рефыла, наконеть, напифать книвку.
Книжку?
Ну да.
Вы что, писательница?
Ну, нет. Но нитего не мефает мне нафять. Я внаю, фто могу напифать эту книгу! И фто её обявательно кто-то долвэн напифать!
Господин Крабат успел набрать очередное сообщение. Числового кода на такой случай не было, но князю было слишком уж интересно, каким образом в Рабенмюле кто-то по фамилии на «фон» мог купить дом так, чтобы ему об этом не доложили.
А что случилось с первым мужем? рассеянно спросил он.
Раввелафь.
Сколько вам вообще лет?
Двафать фэфть.
И за восемь лет совершеннолетия только два мужа? Что так мало?
Фон Мореншильд обиделась. Поджала маленькие розовые губы, вздёрнула короткий носик.
Фейфяф так мовно. Любят люди друг друга, вэняфя. Не любят, равводяфя. Какой кофмар, да?
Я за семейные ценности. Но в чужую жизнь лезть не буду. Не мне вас судить, конечно.
Да вот именно.
Они замолчали. Кажется, девушка задремала, когда господину Крабату пришло сообщение о том, что в Рабенмюле госпоже фон Мореншильд действительно принадлежит дом, зарегистрированный, по новым правилам Великой Германской Империи, на её девичью фамилию Дрентельн. И что оная госпожа Дрентельн-в-девичестве пока как жительница Рабенмюле не зарегистрирована и пребывает в городе по трёхдневному туристическому пропуску.
Господин Крабат ответил цифровым кодом, означающим рекомендацию сообщить некоему лицу, что оно находится в недельном медицинском карантине, и тщательно проверить оное лицо на следы внешней или внутренней магии.
Ох, давайте фою наливку, сказала тут же фон Мореншильд, открывая глаза. Хоть я ваф не так боятьфя буду, опять вэ наркоф. В вывоте буртит, фил нет.
Успокойтесь уже, вы меня не возбуждаете. Я предпочитаю женщин, больше похожих на женщин.
Вот тут обидно быво, прокомментировала гостья, принимая фляжку. Там фытруфов нет? У меня на фытруфы аллергия.
Местный продукт. Никакой экзотики, заверил князь.
Ой, сообразила гостья (похоже, это междометие было её любимым словечком). А вы ведь флавянин!
И горжусь этим. Кстати, попробуйте говорить нормально. Мне кажется, язык уже в порядке, больно не будет.
Про себя князь решил, что, если фон Мореншильд не преуспеет, то он найдёт любой способ её заткнуть. Слушать бесконечные пришепётывания было уже невозможно.
Хоро шо, неожиданно послушно отозвалась девушка. Так вы, наверное, участвовали в Сопротивлении? А расскажите что-нибудь о войне! Так интересно послушать от очевидца!
В войне, госпожа фон Мореншильд, нет ничего интересного, сухо ответил князь. Сначала на столбах качаются трупы славян. Потом на столбах качаются трупы немцев. В окна на них глядят дети, которых родители не выпускают из дома. Дети кричат и писаются во сне. А ещё мужчины насилуют женщин. Немцы славянок. И славяне немок. И славяне славянок, из своего партизанского отряда, потому что всё равно помирать. И немцы немок с соседних улиц, потому что а пусть они поднимают боевой дух своим солдатам. Война это когда больше нет масок, и ты видишь, что другой такой твари, как человек, земля ещё не родила. Ни зверей. Ни упырей. Они с человеком не сравнятся. Если вздумаете писать книжку, не забудьте вписать и это.
Фон Мореншильд нахохлилась и замолчала. А потом вдруг начала рыдать, тихо, но в голос, не пытаясь вытереть лица от слёз и громко шмыгая носом.
Да что такое, господи ты боже мой князь нашарил в одном из карманов чистый платок и подал его девушке. Та взяла не сразу. Трубно высморкалась и продолжила реветь. Госпожа фон Мореншильд, вы же взрослая женщина!
Гостья высморкалась ещё раз и заткнулась. Только тихонько всхлипывала, глядя перед собой.
Как вы только с такой душевной организацией в такую тему полезли? поинтересовался хозяин.
А с другой об этом писать не надо, зло огрызнулась фон Мореншильд. А то выйдут цифры и даты, а не люди и война. Так-то вот.
Князь, пожав плечами, опять занялся очагом. Фон Мореншильд окуклилась и молчала. Пока она дремала, господин Крабат мерил шагами комнату и думал, что делать, если рассвет застанет их здесь вдвоём. Предположим, в то, что девчонка хочет его зарезать, он не верил; но веру со знанием князь предпочитал не путать. По всему выходило, что девчонку придётся связать, и хижину наполнит удушающий запах страха. Многим вампирам он нравился, но не Крабату. Впрочем, летом ночи коротки да, коротки.
Фон Мореншильд сползла во сне совсем на пол, очки перекосились. Князь мимоходом наклонился и снял их, аккуратно сложил на столе. Хмыкнул, ещё раз взглянув на курносое лицо. Смешно подумать, что такая фитюлька может серьёзно бояться его сексуального интереса. Да и когда он последний раз тот интерес испытывал Годы его не те. А ведь лицо красное. Температура, у Канторки вот так же пылали когда-то щёки и лоб. Как удачно вы, госпожа фон Мореншильд, оказались нежным созданием.
Когда неподалёку послышался шум подъезжающих армейских джипов, переваливающихся по неверным камням и грязи, до заката оставалось ещё больше двух часов. Господин Крабат распорядился перенести больную на руках. Услышав княжеский титул, девушка открыла глаза и попыталась всмотреться в него. Босые ноги болтались, торча из одеяла, в котором, как новорождённую в конверте, её нёс здоровенный солдат. Сам князь, конечно же, поехал на другой машине, допив сначала наливку из фляги.
Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:
В Пруссии, вполне католической провинции нашей Империи, всё же остались в сельской местности, а частично и в городе, языческие поверья с дохристианских времён. В них можно найти славянские, балтские и германские следы, давно смешавшиеся и слитые воедино.
Больше всего сохранились те поверья, которые оказались привязаны к популярным здесь гадальным рунным картам. Так, широко используются две руны, так называемые знак Тавса и веретено Скэлиньи или Лаймы. Первая считается универсальным охранительным символом, вторая отвращает испытания, которые будут не по силам (как известно, совсем без испытаний от судьбы не бывает награды). Эти руны рисуют ученики на тетрадях, хозяйки на косяках дверей, иногда их носят в виде кулонов. Всего рун двадцать четыре, и к каждой из них для памяти привязано имя какого-то божества. Настоящие названия рун, которые, скорее всего, были схожими со скандинавскими и западногерманскими, давно забыты. Руническое письмо вплоть до недавнего времени активно использовалось для надписей на надгробьях и в некоторых иных случаях.