Просто Дре, не надо по фамилии мужа.
Да, время близится к обеденному Позвольте пригласить вас на обед, конечно, если у вас нет других планов
Девушка была шокирована:
На обед? С вами?
Да, я хотел бы взять у вас интервью, нечасто у нас в Рабенмюле Вы же понимаете. Обед за счёт редакции, я бы не дерзнул
Фон Мореншильд милостиво кивнула, надеясь, что до Беккера не доносится бурная реакция её живота на слово «обед».
***
Крабат сам не помнил, почему, встретив Ханенфедера, согласился на обращение. Он был ничем не болен да он всю жизнь был здоров и силён, как бык. Не в отчаянии. Не голодал. Женщины им интересовались Пожалуй, от тоски согласился. Тоска была беспросветная, что бы ни делал наёмный солдат Танас Крабат резал чужие глотки или прогуливал кровавые солдатские деньги в кабаке. Забирался с потной, разгорячённой хорошим пивом бабой в укромный уголок или просыпался под запах пороховой гари и давно немытых мужских тел. Тоска. Трижды тридцать раз тоска.
Ханенфедер знал его отца.
Ещё Ханенфедер был тварью, но это Крабат понял потом. Сначала ему казалось, что твари большей, чем человек, быть не может. Но вампир, пожелавший остаться человеком, живущий невероятно долго, также долго может свою тварь холить и выращивать. А может, дело было в волшбе, которой «крёстный» был просто одержим. Эту страсть он передал и Батори.
Крабат не любил вспоминать то время, когда Ханенфедер был рядом. Примерно так же, как годы в наёмных солдатах.
Когда колдуна накрыло старческое безумие, Крабат (тогда для всех господин Мёллер) с облегчением исполнил долг «крестника», организовав его убийство и похороны. И не удивился, узнав, что в наследниках земного состояния безумного вампира значился именно он. Собственно, так Мирон Мёллер и превратился в ювелирного магната Ганса Кукса. Сначала старшего, потом младшего. Как до этого было с поколениями Миронов Мёллеров.
***
Ресторанчик был мал, залит солнечным светом и тих. Кроме фон Мореншильд с Беккером почти никого не было, только за соседним столиком сидела лицом к поэтессе совсем молоденькая девушка, почти девочка, и разглядывала фон Мореншильд без тени смущения, но и без видимого любопытства. Она пришла раньше, и, пока Лиза только смотрела в меню, девушка уже окунала ложку в густой кровавый гаспаччо. Подвески на её груди, одна над другой, три в ряд, сияли на солнце шлифованными круглыми сердцевинками-гранатами. Лицо девушки, бледное, с чёрными глазами в форме миндальных орешков, казалось смутно знакомым. Лиза то и дело поглядывала в её сторону, пытаясь ухватить воспоминание.
Какой тёплый день, сказала поэтесса, сделав заказ. Удивительно нежный.
Вы находите? переспросил Беккер. Мне казалось, день довольно прохладный. Позволите, я включу диктофон?
Он положил телефон на стол перед собой. Лиза кивнула.
Значит, вы находите наш край, э-э-э, приветливым?
Во всех отношениях, горячо заверила фон Мореншильд. Замечательный климат, очень ласковый! Красивейшая природа. Чудесные цветочные фермы, обожаю, когда ветер приносит запах цветов с гор. А какие у вас отзывчивые люди!
И как много магазинов без вопросов открыли на меня кредит, подумалось ей.
У стеклянной двери в ресторан остановилась немолодая пара, но работник, как раз подметавший и без того чистый асфальт перед входом, что-то сказал, и пара двинулась дальше.
Но вы первым делом умудрились попасть под жестокий ливень, потом вообще оказались замурованы селем в лесной хижине
Нет, почему. Сначала я наслаждалась прогулкой по горам. У вас тут еловые леса, совсем, как в Финляндии!
И отличная дикая природа, кстати. Водятся кабаны, например, гордо подхватил Беккер. Волки, лисы, олени
Фон Мореншильд отметила про себя больше не гулять по горам в одиночку.
Корреспондент взглянул на девушку за соседним столом и бодро продолжил:
И первый, кого вы встретили в нашем краю, был сам князь
Ой, нет, возразила фон Мореншильд. Первыми были штук двадцать-тридцать чиновников и служебная собака. И это всё до того, как я смогла добраться до двери своего дома А потом уже Его Высочество. Он спас меня от непогоды и, я так думаю, от того, что меня снесло бы в долину грязевым потоком.
До неё только сейчас, на этих словах, дошло, что, когда князь нашёл и её и потащил в свою хижину, ей грозила далеко не только сильная простуда. Вряд ли уступ над головой спас бы её жизнь. Запоздало похолодело между лопатками.
До неё только сейчас, на этих словах, дошло, что, когда князь нашёл и её и потащил в свою хижину, ей грозила далеко не только сильная простуда. Вряд ли уступ над головой спас бы её жизнь. Запоздало похолодело между лопатками.
Беккер, видимо, сообразил то же самое и аж заёрзал, складывая в уме громкий заголовок.
Высокий белокурый юноша коротко переговорил с работником у входа и двинулся дальше. Метла мерно шкрябала по идеально чистому участку тротуара.
И как вам показался князь?
Толстым и конопатым, Господи. Но мне ещё жить здесь.
Послушайте, довольно обидно. Я думала, что заинтересовала вас как поэтесса, как человек, известный сам по себе, а интервью вы превращаете в рассказ о господине Крабате. Очень любезно было со стороны Его Высочества меня спасти, но можно уже какие-нибудь вопросы обо мне самой?
Девушка за соседним столом прыснула, тут же поднесла к губам салфетку и знаком попросила официанта переменить блюдо. До фон Мореншильд вдруг дошло, на кого она похожа.
Со всем моим почтением к вашему отцу, э-э-э княжна, добавила она, как могла, учтиво.
По крайней мере, загадка пустого ресторана и шкрябающей у входа метлы загадкой больше не была.
Ничего, откликнулась Канторка Крабат. Вы правы, интервью ваше.
Официант уже нёс ей отбивную с овощами-гриль.
Я бы тоже поела, сообщила ему фон Мореншильд. Он молча поклонился и ушёл. В животе у Лизы забурчало так громко, что княжна прыснула снова. Фон Мореншильд покраснела и заговорила о стихах.
Когда официант подал лизино жаркое, рассказывать о творческих планах стало куда легче.
Как подданная тогда ещё Российской Империи, в военном конфликте в Саксонии я была горячей сторонницей славянского Сопротивления, рассказывала с жаром фон Мореншильд. Не будь я замужем, сбежала бы в Богемию, чтобы присоединиться к партизанам
Лиза на секунду осеклась, вспомнив, что говорил Танас Крабат о войне. Хорошо ведь, что не сбежала.
Я считаю, что история Сопротивления стоит куда большего, чем сухих строчек с цифрами и датами в энциклопедиях. Она ждёт своего певца. К моему большому сожалению, на вопросы о войне пока никто не хочет отвечать. А истории нет без рассказчиков
Что же, я готова быть рассказчицей, заявила вдруг Канторка. Она встала со своего места, чтобы подойти к фон Мореншильд и сверху вниз заглянуть ей в глаза. Голос у неё стал неровным, странно-звонким. Княжна подтащила рукой стул от соседнего столика и села. Я хорошо помню войну. Сначала ты сбегаешь ночью из собственного дома, без вещей и почти без еды, потому что если ты задержишься, тебя убьют. Потом ты два года не ходишь в школу. Не говоришь с подругами, не смотришь кино и не ешь мороженого. Играешь с щепками и камушками во дворе, пока твой дед день и ночь без сна смотрит в окно, сидя в кресле с заряженным ружьём поперёк колен. Это ты маленькая и можешь играть, а он взрослый и должен успеть защитить тебя. Потом ты ходишь с маленьким братом по лесу, чтобы поесть сладких ягод, вместо мороженого. И выходишь к виселицам, к висящим мёртвыми людям с распухшими лицами и вытянутыми шеями, и вороны клюют им глаза и уши. А потом война заканчивается, ты возвращаешься в свой класс и никогда никого не спрашиваешь, почему в классе теперь нет каждой четвёртой девочки, и куда делась половина монахинь-учительниц. И почему секретарша бабушки заикается, почему бледнеет при виде мужчин тоже не спрашиваешь, потому что, хотя дети не должны такого знать, ты знаешь отлично.
Официант поставил кофе перед обеими девушками. Беккер вертел в руках свой стакан с соком, сам бледный настолько, что морщины его казались чёрными.
Война грязное дело, госпожа Дре. Никто в своём уме не станет говорить о ней правды. Да, господин журналист? Вы ведь тоже что-то делали во время войны?
Я ничего не делал, сказал Беккер. Потому что я трус.
Если бы все мужчины мира были трусами, когда дело доходит до войны, не понадобились бы не только медали и ордена, но и братские могилы, господин журналист. Госпожа Дре, такие книги нельзя писать раньше, чем через полвека. Простите. Канторка, девушка вдруг протянула руку. Фон Мореншильд пожала её:
Лиза.
Они выпили кофе в молчании. Беккеру, видимо, уже хватило лизиных ответов для своего интервью.
Позволите проводить вас? спросила княжна, когда они все трое вставали со стула. Я бы с таким удовольствием ещё побеседовала с вами