Только маленькая душа сидит в своем детском уголочке, сочувственно улыбается нашей заскорузлой взрослости, наслаждается встречей и, улыбаясь, тихонечко плачет.
Предисловие-Размышление
Как-то слышала от одного рава замечательное объяснение смысла кашрута. Все множество сложностей и ограничений по части еды Всевышний заповедовал евреям, чтобы отделить их от других людей и не дать соединиться с ними в застольном веселии. Совместное поедание пищи сближает, и есть опасность для еврея во время такого удовольствия потерять себя, забыть о своем непрерывном служении.
Однажды праотцы современных евреев взвалили на себя груз служения Всевышнему. Ну, или это Он взвалил на них такой груз, что по результату одно и то же. С тех пор каждое свое жизненное действие, в частности, а может быть, и в особенности, еду, евреи осознают как часть этого служения, как ритуал, как литургию, как жертвоприношение. Их потомки тысячелетиями несут свое избранничество, которое со стороны может показаться невыносимым бременем, даже мазохистским отказом от нормальной жизни и всяческих удовольствий. Некоторым это представляется безумием. Но нет, это только взгляд постороннего. Свое служение евреи сделали бесконечным источником радости и веселия. Вот именно потому и не должны они смешиваться с другими народами, которые не ведают о таком высоком накале радости непрерывного служения. Именно потому евреи избегают соблазна застольной близости с другими.
Итак, соблюдающие евреи не едят за одним столом с неевреями. Так это было, и, наверное, это было правильно. Но
Невозможно не заметить, что, охраняя древние знания в оболочке традиций, именно евреи чаще всего становятся наиболее радикальными нарушителями проводниками нового. Это так и в науке, и в искусстве, и в политике, и в душевной жизни, и в религии. Во всех сферах бытия пылание подвижнического сердца и многовековой навык утонченного интеллекта (а также древние связи с интеллектом других уровней бытия) делают еврея незаменимым орудием общечеловеческого прогресса.
Сразу оговорюсь, что под прогрессом понимаю не научные или технические новшества, а постепенное откровение Божьего промысла, который проникает в человеческую среду путем нашего сотрудничества со структурами бестелесного мира. В этом процессе человек не просто канал и орудие, но именно сотрудник, сознающий, желающий и активно действующий проводник, корректирующий своей субъективностью всю непреложную мощь объективного процесса. Как раз на эти роли проводников-сотрудников чаще всего попадают евреи, отказываясь по крайней мере, внешне от своей функции стойких хранителей своих же традиций. Евреи-хранители обычно подвергают евреев-нарушителей остракизму как предателей и отступников. Но это не меняет дела, и в этом один из высоких смыслов еврейской жестоковыйности.
Таким проводником-сотрудником Всевышнего был, например, еврей по имени Иеошуа, согласившийся в очередной жизни на роль адаптора еврейской идеи служения для неевреев. Сейчас трудно сказать, что на самом деле происходило две с лишним тысячи лет назад, да и о дальнейших человеческих искажениях проникшего через Христа послания мы судим, пытаясь рассмотреть их сквозь призму искажений нынешних. Но очевидно, что еврейская по многим психологическим признакам мужская, суровая, аналитическая, опирающаяся на закон религиозность сдвинута в христианской адаптации в сторону надзаконного всепрощающего милосердия, нежной сердечности и объединяющей любви. Эта адаптация адресована всем людям, чья психическая структура построена на доминанте не столько разума, сколько, в первую очередь, чувства. Условно говоря, в противоположность классическому иудаизму, она адресована женской психике, настроена на ее вибрации. Понятно, что, употребляя здесь понятия мужское и женское, я имею в виду не физиологические признаки, а именно архетипические свойства человеческой психики это примерно, как качества инь и ян в китайской философии.
Но, помимо мужского и женского начал, существует еще одна разновидность психики, которая нуждается в идее единобожия. Назовем ее условно юношеской. Именно условно, потому что пылкость и энтузиазм, свойственные этому архетипу, с возрастом не переходят ни в мужское, ни в женское качество. Это люди ислама третьей аврамической ветви. Именно пылкость сердца, сродни юношескому максимализму, провоцирует в исламе его крайности. Одна из них неистовая влюбленность в Бога, породнившая ислам с великой культурой суфизма. Другая неистовая гордыня невежества, породившая террор и безграничное насилие. Можно сказать, что фрейдовские эрос и танатос, то есть стремление к жизни и стремление к смерти, с особой яркостью проявляют себя именно в этой психической структуре.
Несмотря на все различия, иудаизм, христианство и ислам остаются ветвями одного корня, и, как бы далеко они ни отошли друг от друга, сейчас начинается их сближение. Понимаю, что для многих это совсем неочевидно. Собственно говоря, кроме редких проблесков такого сближения в физическом мире и некоторых древних пророчеств, основанием для столь уверенного утверждения является только предчувствие, интуиция, да еще один мой сон. Все это материя зыбкая и субъективная. Впрочем, как и вся эта книга, в которой, помимо всего, речь пойдет о моих встречах с представителями разных конфессий и духовных течений, так или иначе повлиявших на мою жизнь.
Сон-связка
Вот история того сна, который заставил меня многое пересмотреть в своей жизни и дал название этой книге.
Это было в 2002 году, в Москве, в Институте Самовосстановления Человека. Тогда я работала там личным секретарем основателя этого института, Мирзакарима Норбекова.
Мирзакарим Санакулович искал священника, чтобы тот на каждом десятидневном курсе служил водосвятный молебен для православных, которые ходили в Институт, а их тогда было подавляющее большинство.
Московские батюшки появлялись один за другим, но быстро отказывались, мне кажется, из соображений материальных. Наконец, нашелся некий отец Павел из подмосковного Пушкино. Он принадлежал к Греко-римской церкви, и потом, говорят, стал чуть ли не епископом. Человек он был желчный, с тайными страстями, красиво говорил, но людей явно недолюбливал. Некоторое время повитийствовал с нашей сцены, а потом обиделся, что за ним не прислали машину, и он должен, как простой смертный, ехать в пригородной электричке вместе со всяким сбродом, который не дает ему сосредоточиться на высоком и прекрасном Короче, христианин этот обиделся на нас и исчез.
На его место пришел отец Алексей. Он добирался к нам не то, что из под Москвы, а из под Рязани, так что поездка в один конец брала у него шесть часов. Огромный детина с голубыми глазами и рыжей косичкой. У него приход был в Чучкове гиблом месте, где жительствовало множество пьяниц и наркоманов. Те пять тысяч рублей, что платила ему наша дирекция, он вез на восстановление своего огромного чучковского храма. Очень нежный и светлый человек, дай ему Бог здоровья.
Так получилось, что приезжая в институт, он оказывался на моем попечении, и раз в десять дней мы проводили с ним вместе по нескольку часов за беседами, в зале на молебне и еще потом, когда к нему приходил народ с вопросами и просьбами. Мы подружились, нам было чего интересного порассказать друг другу. И до такой степени мы думали и говорили в унисон, что эти встречи стали для нас важны. Думаю, взаимно важны. Однажды, после очередной такой душевной беседы, отец Алексей спрашивает с некоторым удивлением:
Почему Вы не христианка, почему не креститесь?
А я не знаю, что ему ответить. В юности у меня был соблазн принять христианство, но этого не случилось. Как и почему, расскажу в другом месте. В Институте меня несколько раз звали стать мусульманкой, принять суфийское посвящение, «взять руку» и прочее. Но и это каждый раз почему-то не случалось. Сначала думала, что это все недоразумения, потом поняла, что какая-то сила меня отводит не мое это.
Теперь отец Алексей спрашивает про христианство. В тот раз честно сказала, что не готова ответить, и надо мне подумать. Не о том подумать, что, может быть, все-таки стать христианкой. А подумать, почему я не могу стать ни христианкой, ни мусульманкой, ни даже иудейкой в смысле традиционного соблюдения. Что это так, я в глубине души уже знала наверняка, хотя потом еще долго пыталась это опровергнуть. Ну, что делать? Я так устроена.
Через несколько дней мне приснился сон, и в нем был ответ на мой вопрос.
Мне снилось, что я стою у подножия стола. Это буквально, как у подножия трона. Видела себя в торце высокого стола, поверхность которого помещалась на уровне моих глаз и уходила в необозримую «туманну даль». Моего роста хватало, чтобы увидеть только, что стол накрыт белоснежной скатертью и на нем стоят стеклянные фужеры в два ряда с каждой стороны.
Странно, причем тут фужеры?
Этот вопрос слышу в себе во сне. Странно, потому что пространство, где стоял стол, было, несомненно, небесным пространством, и слишком материальные фужеры тут выглядели профанацией. Стол, тоже, вроде бы, материальный, казался, тем не менее, вполне уместным.
Мой внутренний вопрос о фужерах тут же получил ответ: по обе стороны стола вдруг обнаружились проявились высокие фигуры, чья плотность и прозрачность была несравнимо бесплотней и прозрачней, чем у стекла. Стало быть, фужеры очутились здесь для сравнения и контраста.