-Ну по тебе не скажешь, особенно когда ты чифирнёшь. Я тебе скажу, что ты из всех нас самый весёлый.
-Это фикция, ширма, как у клоунов, это представление. На самом деле, в моей душе кладбище, для безродных. Пустырь, и только столбики с номерками торчат из земли. Безлюдно и спокойно вокруг. Птицы не поют и не летают, их нет. Сяду на землю, вырву соломинку, суну в рот и сижу. Когда светит солнце, настроение чуть-чуть меняется, не скажу, что в лучшую сторону. Дождь меня больше радует. Оградка! Ура! Появилась оградка! Поэт, аж, вздрогнул от эмоциональной вспышки Хохла. Кого-то нашли родственники, кому-то повезло. Исчезает номерок, появляется фамилия, смотрю не моя, ну и пусть, значит, меня ещё не нашли. В моей душе безымянное кладбище. Меня ничего не радуетМожет меня в книгу рекордов Гиннесса занесут, или в Красную книгу.
Я сейчас отчётливо увидел, как ветер рвёт тетрадные листы и они разлетаются в разные стороны на твоём безымянном кладбище.-взгляд Поэта на мгновение замер.-Я понимаю тебя, у меня у самого одно спасение-это тетрадь и ручка. В моей голове десятки сюжетов, можно написать повесть, или роман, но мне лень. Я ведь такой лентяй, что из пяти чистых яблок, мою только два. А писательство, в первую очередь, огромный труд. Я не знаю, что получится из этогоУ меня есть тетрадь в девяносто шесть листов в клеточку, и я пишу в каждой клеточке. Мне нравится понимать, что я готовлю хорошую пищу для прожорливых критиков, брошу им на съедение девяносто шесть листов, пусть утолят свои гиенские желудки.Я перестал мечтать о премии- «Ясная Поляна» и о призвании Поэт года. Хватит! Трясина затянула всё, не исключая и союзы писателей. ЛООП, так и останеться ЛООПом.
-Что ещё за лоб?! иронизировал Хохол, но Поэт будто не обратил внимания, он тоже говорил о своём заветном и больном.-Литературное Объединение Одного Поэта! Одиночество, мой главный козырь, на пути к славе.
Хохол резко встал, понял, что продолжать этот негативный диалог не стоит. Слез на пол. Сел на перевёрнутое верх дном ведро и уставился в телевизор. Слева узбеки играли в нарды, Игорь читал книгу, Тёма спал, а Малой строился с соседями сверху, привязывал верёвку к решётке.
В СПб- белые ночи, за окном Финляндский вокзал. Вокзал раздражал Поэта. Электричка с красными буквами-РЖД, выносила ему мозг. "Что за бред? За что? Боже, если ты думаешь, что я Поэт, то должен отгрызть себе локоть, глядя на железную дорогу, и написать несколько печальных стихотворений и гордиться собой, ты ошибаешься!"
-Что ты там бормочешь себе под нос, спускайся чай пить, Поэт даже не заметил как Хохол заварил чай.-Чай будете с нами пить?-Хохол всегда всем предлагал чай, хоть на чай в тюрьме и не зовут.
Спасибо, ты ж знаешь, мы твою солярку не пьём. -ответил Игорян. А узбеки всегда заваривали свой чай и просили что-то у других только тогда, если у них заканчивалось необходимое и насущное.
Хохол разлил чай по кружкам.
-Поэт, иди, покурим, да полезем обратно. Ты я смотрю, отлетаешь на волю периодически, если бы твои гуси лапками за решку не цеплялись, я бы мог потерять тебя.
-Вид такой там, как на зло, лучше бы забор сплошной, чем волю в окне.
-Ну, не скажи, вид из окна, это важный фактор. Первое окно в моей жизни, наверное, всё-таки было в комнате дедушки. После смерти деда, комната стала моей. Если, конечно, мама меня не показывала отцу в окно роддома. Думаю, нет, советское время, если и вмещало в себя романтику, надписи на асфальте: "Спасибо за сына", то мой отец все равно так не делал. В детстве, выглядывание в окно, заключалось для меня в порядке интереса, гуляет ли кто из друзей во дворе. Да я помню: тополя, качелю на цепях, два столика, один с левой стороны, второй с правой. Вечно играющих в домино мужиков и бабушек. Но всё это пролетело мельком, без оценки. В первый раз я внимательно и долго изучал вид в окне моей комнаты, когда просидел дома два месяца. Я даже не выходил в подъезд. Не выскакивал за дверь перепуганной кошкой. Я был домашним котом, который никогда не гулял по улице. с каждым сказанным словом, ностальгия поглощала Хохла, и его голубые глаза сквозь очки, казалось, становились серыми.
-А зачем, ты сидел столько времени дома? Ты что в розыске был?
-Нет, мой милый друг, всё началось с тогоЧто я стал избегать встречи со своей матерью. Она возвращалась с работы в двенадцать, либо в час дня. К этому времени, я уже бродил по Тепличному с постаревшим лицом, или же, наоборот, с глазами навыкате от психотропов. Иногда я видел, как она выходит из автобуса, и прятался за угол дома. Употребление наркотиков превратило меня в существо бесполезное, позорящее свою семью, друзей и общество в целом. Когда я проходил мимо знакомых, я ловил на себе осуждающие взгляды. Мне казалось, все смотрят на меня, презирают, что все знают, я наркоман. Каждый вечер возвращаясь домой, я пытался сосредоточиться, делал серьёзную мину, старался бесшумно открыть дверь и быстро проскользнуть к себе в комнату- три шага из прихожей до двери. Мать не спала, и, когда я включал свет в прихожей, она уже стояла в дверях зала, усталая, измученная. "А ты почему, не отдыхаешь?"-спрашивал я.-"С тобой уснёшь! Опять!"-отвечала мама, и уходила. Я молчал, зная, что это ещё не всё, она ещё придёт. Садился на стул и ждал её. Открывалась дверь, появлялась мама, только уже в гневе, и начиналось: "Ты сколько будешь мою кровь пить!? Думаешь, за очками не видно ничего. Одни глаза и остались! Почему есть не идёшь? Что, сволочь, аппетита нет?! Или с осени закормленный!!? Целыми днями со своим Гриней по Тепличному шатаетесь, мне людям в глаза смотреть стыдно! Уеду к дочери, живите тут, как хотите! Давай, иди ешь!" громко хлопала дверью и уходила.
Отец в это время лежал в комнате у себя и всё слушал, но никогда не приходил, и слава Богу. чай, даже сильно горячий Хохол пил очень быстро, будто у него на языке и на нёбе фольга была приклеена. Поэт долго отпивал, мелкими глоточками.-Мать могла придти и в третий раз, когда я уже разогревал оставленный ею для меня ужин на сковороде. Еда не лезла в горло, а она продолжала в том же духе. Про нашу породу, про наследственность- хотя у меня в роду по отцовской линии, первый наркоман это-я, про шизофрению и тунеядство. Я молчал, понимал, маме нужно выговориться, иначе она не уснёт. Да и что было говорить в ответ. Оправдываться, обманывать, смысла не было. Я даже перестал пить пиво, перед тем как придти домой. Перегар выручал первое время, а потом, мама стала более опытной. Помогли советы сестры, как меня распознавать, в каком я состоянии. Так происходило каждый вечер. А в один день мать вышла из автобуса, и увидела меня. Я выходил из аптеки( стекляшка), так мы её называли." Ключи, давай сюда!"-и забрала мои ключи от квартиры. Она много ещё чего сказала в тот момент, но обида и жалость к себе оглушили меня. Я шёл с Гриней и ненавидел себя и его, и весь мир. Главное то, что я не пошёл вслед за матерью, не извинялся, не каялся. "Ничего, переночуешь у меня."-Гриня, даже обрадовался. Он любил, когда я у него оставался ночевать. Но остаться у него означало тоже самое- встреча с его мамой, и такой же немой укор в её взгляде. Если бы у меня гноилось всё тело, и я был бы поражён какой-нибудь проказой, и то было бы легче, и отношение ко мне было бы другое, а так
Поэт боялся ставить свою кружку с чаем на матрас, неровная поверхность, плюс факт случайности, и хлопот не оберёшься. Но когда смотрел, как Хохол спокойно ставит свою кружку, и ведёт себя свободно и легко, убеждался, что и в этом нужен опыт. Хохол замолчал, а Поэт настолько проникся в его настроение, что не посмел бы нарушить молчание, воспитание поэтическое не позволяло. Хохол не играл в саможалость, это было настоящее отчаяние
Шёл дождь, по улице стремительным потоком, словно горная река, текла вода цвета глины. Во дворе безлюдно, иногда появлялся человек, он бежал, склонив голову, в укрытие.-Поэт удивился совпадению, за решёткой тоже начался дождь, и понял, что Хохол сейчас смотрит не в зарешёченное окно тюрьмы, а в окно детства." Эх, жалко, что я не художник, нарисовать бы его глаза."-подумал Поэт. И почему люди боятся дождя? Странно.., мне нравится сильный ливень, когда фасады домов, промокают как картонные коробки. Холмик с тропинкой к моему подъезду. Зимой, в детстве, мы заливали тропинку водой, и получался каток. Сейчас детвора этого не повторяет. Я заметил, что, если всё передаётся из поколения поколению, значит, моё поколение упустило это. Я видел детей во дворе, двое пацанят встретились возле пятого подъезда, обменялись дисками и разошлись, деловые партнёры, в рот компот! Неужели их детство лучше чем моё? А впрочем, какая разница. Тополя, абрикосовое дерево напротив окна, ближе к седьмому дому, трансформаторная будка, возле будки скамейка. Между будкой и красным пятым домом, проулок, в котором исчезал и появлялся я. Когда я выходил утром трезвый, мне грезилось, что на меня точно, кто-то из соседей смотрит в окно. Оглядывался, пробегал глазами по окнам, никого не замечал, сейчас то, я понимаю, что это были мои галлюцинации.
У меня тоже такое часто бывает, если я нахожусь в общественном месте, даже в вагоне метро, мне обязательно кажется, что на меня смотрит, если не весь вагон, то половина пассажиров точно, но я это приписывал к тому, что я поэт.
Это не потому что, ты поэт, потому что такой же как и я больной. Плюс самооценка страдает, то мнишь себя молодым богом, то ничтожеством, мразью конченнойЕсли прислониться правой щекой к стеклу в окне, видно "новую" дорогу. Дорога, действительно, когда-то была новой. Сто метров асфальта от угла дома, вели к автобусной остановке. Если моя семья ждала гостей, я часто выглядывал, не идут ли к нам по новой дороге. Финишная прямая для гостей. Третий дом, стоял справа, бывшее общежитие, его фасад промокал больше всех, серые плиты рыдали во время дождя
Вечерняя проверка по камерам, прервала столь душевную беседу Хохла и Поэта. Семь человек вышли на продол, их пересчитали, они зашли обратно. Все что происходило внешнее вокруг, с того момента как Хохол попросил Поэта написать о нём, перестало для Хохла существовать, а Поэт только и стал ждать удобного случая, чтобы лечь на своё лежбище и продолжать писать о своём не выдуманном, а реальном герое. С другими ребятами Хохол общался только по необходимости. Занимался тюремными делами, чтобы не бандерложить, не быть амёбой. Отсылал тюремную почту из камеры в камеру, жил жизнью тюрьмы, но Поэт заметил, что он делал это автоматически как робот. Иногда ему нравилось самому написать соседям, написать красочно, на жаргоне, чтобы поставить оппонентов в тупик, или писал попрошайки-просил чай и сигареты.