Да ты сама всё узнаешь, со временем! Пойдём, пора ужинать!
Взяла госпожа Катэрина сестру свою названную за руку и повела за собой длинными коридорами. Мягко да цепко, как железо в шелках. Словно кошка мышку сжала и не ест, и не выпустит.
Привела свою гостью-пленницу княгиня в обеденный зал. Инга аж зажмурилась. До чего же огромный! Да тут целую деревню поселить можно, и то ещё перекрикиваться, аукать с угла на угол придётся!
Слуги как изваяния каменные, ни единого человеческого пятнышка на них! Перед госпожой точно пополам сгибаются, будто у них верёвка поперёк живота натянута. Уселась княгиня на высокий стул, под ножки подушечку бархатную ей подложили. А Инга мнётся, не решается стол-то какой огромный, у троллей, что ли, отобрали? Куда человеку такую каменную махинищу? Оно и понятно, господа у них всё излишество на излишестве! Но всё-таки не дотянется она, мелкая пигалица! Слуга подскочил, Инга только пискнула, а уже сидит в мягком креслице и такая же подушечка бархатная ноги ласкает! Ох, как страшно-то!
Инге больше, чем есть, хотелось убежать, но ослушаться она не осмеливалась. Стол не был таким, как у её прежнего хозяина. Не лилось вино кровавыми потоками по скатертям, не плескался по фарфоровым ёмкостям золотистый суп, не сгибались дюжие слуги под тяжестью лебедей жареных. Еда тут была скромная и простая, хоть и обильная. Картошку варёную распознала Инга, зелёным луком посыпанную, маринованные грибы, рыбу с ароматом дымка, яблоки. И кажется, «китайским яблоком» это называется, круглое такое, с задорным сочным запахом! Кожурки от этих штук частенько в помоях свинячих плавали. Инга даже вылавливала и жевать тайком пыталась. Да горькие они оказались и едкие! На что госпоже эта пакость? Для красоты, что ли?
И гляди-ка ты, никакого вина на столе. Ни единого кувшинчика! «Как это так, у господ на столе и один травяной отвар? Она что, больна, или сумасшедшая? растерянно подумала Инга и сама себя одёрнула: Госпожа Катэрина сестрой своей тебя назвала, а ты!» Да что-то не укоряется, так, чтобы искренне! Сглотнула Инга слюну, но в голодное горло и кусок не лезет. Чует беду всё нутро её!
Княгиня звякнула тарелкой по столу, подвигая печёную речную форель к себе. Инга дёрнулась и покорно замерла, ожидая приказов. Но Катэрина заговорила тихо и тепло, будто по спине погладила:
Ты, разумеется, гадаешь, отчего ты здесь, в замке моём, и ответа никак не найдёшь, так? Я скажу тебе, Ежевика. Казнить тебя упырёныш Адалвалф не имел никакого права, нет в тебе и ложечки его крови. Ты не сестра ему ни на грош, ты моя сестра. А князь Проклятый ерунда! Всё, что от него в тебе есть, это предлог для появления на свет!
Инга покорно в тарелку глядела, не смея глаза поднять. Только уши её ярко полыхали над гладко зачёсанными снежными волосами.
Да, твоя мать под него ложилась, понесла и хотела извести плод, говорила Катэрина и вилкой над рыбой орудовала.
Инга рот открыла и слюну глотала. Рыбки как хочется Но вилка куда уж ей! Катэрина подняла глаза и пристально посмотрела на девочку. Будто всё поняла, отложила рогатый инструмент и принялась совать в рот кусочки руками! Инга с облегчением выдохнула и наконец впилась зубами в мягкую пахучую плоть! Она застонала, уже не стесняясь, блаженно прикрыв глаза. Еда, еда, спустя столько времени! Она где-то слышала, что, оголодав до безумия, не стоит на пищу набрасываться, но сил сдержаться у неё не было. Чёрт с ней, с резью в кишках, как-нибудь справится, не впервой! Но отпустить кусок она не смогла бы, даже если бы её отгоняли горящим веником!
Катэрина помолчала, давая «сестре» время насытиться, и когда та приостановилась, чтобы хлебнуть травяной воды, продолжила:
Был там один старикан, матери твоей помог, приходил осматривать слуг на предмет заразы, Чумы все боялись. У моей матушки тоже такой же дедок имелся под рукой, можешь себе вообразить? И он дал матери твоей порошок выпить из болотной грязи и чёрт его разберёт чего. До сих пор не пойму, что они туда намешивают, что за порошок бесовых копыт? Катэрина взяла яблоко и, задумчиво его разглядывая, продолжала: А хотя чего я вру! Никакие это не разные дедки, всё это один и тот же старый бес. Сколько себя помню, то ли сорок лет ему, то ли шестьдесят, а всё такой же. Видела ты его. Приходит, когда нужен, и растворяется в воздухе, как вороний крик! Так вот, напоил он твою мать порошком, и едва завязавшийся плод, то есть ты, стал ребёнком отца нашего, Люцифера. Во мне вот вообще нет ничего человеческого, меня не человек зачал, ну разве что кровь от матушки я впитала через пуповину, а вот ты ты половинка напополам. Сердце в тебе человечье, но бьётся оно только силой Его!
Пока говорила, Катэрина одно за другим переложила яблоки с блюда на стол, и на дне его засверкал алый камень с кошачью голову размером. Княгиня взяла камень с блюда и, пристально глядя на Ингу, рукой в перчатке его раскрошила. Инга только ахнула как?!
И теперь, сестра моя, я дарю тебе нечто особенное! прошептала Катэрина, перегнулась через стол навстречу девочке и в глаза ей порошком дыхнула. Инга едкой пыли вдохнула, закашлялась, схватилась за грудь, горло ей жгло и царапало. А Катэрина на стол вскочила и на четвереньках подползла к Инге близко-близко. Взяла «сестру» за лицо и поцеловала ей веки, как припечатала.
Девочку всю как насквозь прошило троллевой иглой. Она выгнулась, закричала и осела на пол, трясясь, как в предсмертной лихорадке. Губы её неумело складывали молитву, пальцы птичьими когтями царапали каменный пол.
Катэрина стояла над ней и улыбалась, дьяволица довольная! Она махнула рослому слуге, и тот подхватил невесомое птичье тельце и отнёс в спальню, которая шестнадцать лет назад послужила матушке Катэрины родильной комнатой. Да только не знал о том никто, даже старик князь, злосчастный супруг Катэринин, а ранее законный муж её матушки То старая история, и ворошить её нынче не на что!
Уложил слуга Ингу в ту кровать, где Катэрина на свет появилась, и почтительно кланяясь, попятился вон. А княгиня легла рядом с сестрой, обняла её, прижала к себе, как горгулья влюблённая, жестоко и голодно.
Ничего не бойся, малышка моя! шептала да искажённый рот её нацеловывала. Это отец говорит с тобой! Принимай же своё крещение с открытым нутром, всё отдай ему, всё, что попросит он!
И глядели из чёрных глаз её злые демоны, и удерживала она сестру, пока ту разрывал и кромсал, под себя перекраивал Тот, у которого три тысячи триста имён.
Нежный рассвет лился в распахнутые настежь двухвековые окна, которые никто не открывал с тех самых дней, как умерла от Чумы Маргарета, старая княгиня, вот прямо в этой вот комнате. Боялись, что ли, что Чума всё ещё спит на кровати княжеской? Или того опасались, что душа самой Маргареты заперта, разгневанная на Катэрину, что в постель к её мужу влезла, не успело и тело остыть? Не знает никто, слухи да пересуды одни! А только ясно одно, что окна нараспашку и птичьи первые трели доносятся, да слышно, как псари с кухарками грубо заигрывают на огромном княжеском дворе.
Просыпается солнышко, румяное ото сна, глядит в окна спальни княгини. Ему бы ахнуть да отвернуться, розовому от стыда. Но чем уж Солнце на этом грешном свете удивить? Чего оно ещё не видало?.. Равнодушно глядело светило, как задрожали прозрачные веки, как наморщила нос Инга и слабо приоткрыла глаза. Тело ломило, будто мамка её встала из могилы и отколотила мокрой простынёй, мол, ты уж меня не забывай! С трудом выпростала руку из-под тяжёлого одеяла, оглядела она вся чистая, белая, ни царапинки! Только посреди ладони ранка, свежая кровь. А ногти, ногти-то! Что твои яблоневого цвета лепестки!
Сплю я! прошептала девчонка, а язык вдруг о зубки запнулся. Замерла она, опасаясь вдохнуть и проснуться больно уж сон хорош! Зубы все целые, каждый на своём месте! И ровные как это так?! А что там со второй рукой? Потянула на себя, но кто-то на ней лежал, глубоко и сладко посапывая. «Катэрина!» испуганно решила Инга. И не ошиблась. «Чего она тут со мной чего она ох господи» И вдруг скривилась вся и язык себе прикусила до крови. Так противно показалось ей слово на «Г». Будто гусеницу зажевала нежареную! Даже слово «гусеница» и то слаще показалось!
А Катэрина потянулась сладко, замурлыкала, открыла глаза. Смотрят две дикие кошки одна на другую и молчат. Катэрина молчит, Инга молчит, что делать не знает. И вдруг как само вырвалось:
Это ведь твой голос был! Ты велела мне мыло красть и бежать!
Катэрина только глаза прикрыла ни да, ни нет. Села на постели, Инга за ней. Соболиное одеяло на пол свалилось, а укрыты они обе бархатным алым мужским плащом. И нет на них больше не единой одёжки, совершенно как новорождённые. Только липко как-то Ежевике там, внизу. Глаза скосила на тощие бёдра, и ахнула: лужа цвета княгининых яблок белую кожу перепачкала. Почему сейчас?! «Я всё испортила, я ей постель изгадила, не простит она!» запаниковала Инга, но Катэрина будто ничего и не заметила. Позвонила в колокольчик, и слуга, тот самый, что вчера Ингу в постель отнёс, появился, как из-под кровати вынырнул. Собралась было Инга устыдиться и спрятаться да Катэрина не прикрывается, и она не стала. Не чувствует никакого стыда, и страх весь рассыпался, ну так и быть тому. «А я ведь теперь настоящая девушка!» с гордостью осознала Ежевика, украдкой испачкала пальцы в густой крови и в рот себе сунула.