5 января[1] после навечерия соберемся домашним кругом, по-семейному, а в праздник мы с Валерой отправимся по родственникам с поздравительными визитами.
Рассчитываешь подать прошение об отпуске, Валерий?
Да, после венчания к концу января отправимся в свадебное путешествие по Италии. Господин полковник одобрил мой выбор и отечески благословил.
Как же иначе. Общеизвестно, как начальство к тебе благоволит, баловень судьбы. Ваше здоровье, Валерия Леонидовна.
* * *Выходя из квартиры, Дружной повернулся к товарищу:
Отчего Емельянов не явился?
Дуется, что я отбил Валерию. Ничего. Перемелется мука будет.
И на венчание не собирается?
Очевидно, нет.
Почему бы Борису не переменить предмета воздыханий? Или незадачлив в амурном вопросе?
И Дружной принялся излагать свое представление об отношениях полов. Шевцов не был расположен его поддерживать.
Шевцов, ты старомоден, как забытый на чердаке башмак, и добродетелен до приступа рвоты. Над тобой, помнится, еще юнкера потешались, что ты льнешь к пыльным книгам и более занят благонравными визитами к папеньке, чем братскими пирушками. И как только тебя не зацукали, чем ты пронял наших корнетов? Твое бытие безвкусно и бесцветно, Шевцов! Как тебе с этим устаревшим во всех смыслах, захламленным образом мыслей удается привлекать женщин?
Валерий почувствовал себя задетым:
Я не стремлюсь никого привлекать, не к чему и спорить. И откуда тебе знать мою жизнь? Что есть, по-твоему, настоящая, яркая жизнь? Сколько людей нашего круга пребывает в нереализованной праздности и довольно эффектно, театрально томится. Точно соревнуются кто кого перехандрит и переохает. Причем норовят подвести под это свое высокохудожественное томление вздорную философскую основу, которую можно коротко передать одним емким словом: пустословие. То составляют «третье Евангелие», то завывают бездарные вирши о спасительной абстрактной жертве и, без перехода, об исступленности неизбежных порочных страстей. И все в едином порыве массового безумия разрушают единственную основу, на которой зиждется их благополучие. Точно пассажиры потерявшего управление корабля, дрейфующего в открытом море. Их крутит подводными течениями и переменчивым ветром, а они заламывают руки и упиваются бесплодностью жизни, вместо того чтобы немедленно и толково заняться починкой двигателя. И ведь даже не подозревают, что своим бездействием приближают неизбежную гибель всего судна. Мало того: половина пассажиров даже не скрываясь, долбит днище, а вторая аплодирует либо, отвернувшись, хватается за мелкие делишки. От них разложение передается команде, которая им потворствует У меня оскомина от этой паранойи самоуничтожения. По моему мнению, жизнь должна быть осмысленной, ответственной, подлинной. Без надрыва и пошлости. Моя жизнь реальна и наполнена. Знаю, это ныне не дорого ценится. Теперь в моде страдать без причины, заглушая тоску истошным пустозвонством. Короче говоря: с жиру бесятся. Но утонченно, изысканно бесятся.
Смею не согласиться. В разгаре живой дискуссии мы находимся в поиске лучших, новых смыслов и идеалов. Новой духовности и новых целей для возрождающейся России. А ты, Шевцов, зол. И радикален в суждениях.
Ничуть. Отображаю действительность, как она есть. А ты как раз бесцельно продолжаешь словопрения: спор ради спора.
Ты намерен свернуть дискуссию оттого, что пасуешь перед моими аргументами!
Отнюдь нет. Просто у меня органическое неприятие бесплодной полемики. Мне жаль распылять энергию и тратить время.
Ты бываешь невыносимо скучным и пресным, как великопостные щи.
А тебе не хотелось бы обсудить что-нибудь конкретное, прикладное, полезное? Тогда помолчим.
Глава 2
Противостояние
6 января 1905 года Валерия неожиданно вызвали в полк, стоящий в предместьях столицы. Командование сухопутных войск известили о необходимости быть наготове, чтобы в любой момент отправиться в Санкт-Петербург. Валерий не успел сообщить об этом Лере. На Крещение они не увиделись, что вызвало нарекания обиженной девушки.
8 января полк прибыл в столицу и расположился во временных казармах. Ранним морозным утром 9 января пехоту вывели на улицы и построили группами, чтобы воспрепятствовать демонстрации рабочих продвинуться к Зимнему дворцу. Задачей пехотных частей была поддержка казачьей кавалерии, получившей приказ раздробить и рассеять колонны, организованно подходившие из рабочих районов.
Подпоручик Шевцов отправился со своим отделением к Нарвским воротам. Валерий Валерьянович был предельно собран: это было его первое дело. Ему не довелось принять участие в Русско-японской войне, и он считал себя новичком, хоть и храбрился. Напряженные шеренги солдат и конных гренадеров курились паром. На морозе остро пахло лошадиным потом и навозом.
Демонстрация с хоругвями и иконами накатывалась безбрежной волной. Казалось, по всему городу несется пение «Спаси, Го-о-осподи, люди Твоя-я-я и благослови достоя-я-яние Твое-е-е». Воспринималось до жути тягостно.
Отправьте вперед кавалерию унять бунтарей! услышал Шевцов.
Наезжая на забастовщиков, всадники засвистали нагайками толпа вскипела воплями, ругательствами, проклятьями. Из ее недр грянул выстрел. Одного из наездников сволокли наземь. Взводного саданули по спине древком креста, досталось и его лошади по крупу.
Побуждаемые подстрекателями, люди продолжали напирать. Цепочка в шинелях по команде ощерилась штыками. Прозвучали упредительные сигнальные рожки.
Шевцов расслышал лихорадочный шепот капитана:
Не расходятся! По уставу полагается стрелять боевыми.
Рабочие напирали с нарастающим возмущенным гулом. То тут, то там рассеянные в толпе группки эсеров принимались горланить призывы к свержению самодержавия, стремясь обострить ситуацию. Обстановка накалилась до предела.
Капитан нервничал:
Поступили указания от Его Превосходительства?
Так точно! Боевыми!
Отдаваясь эхом в голове, прогремели выстрелы. За мгновенье до этого первый ряд демонстрантов дружно бросился на землю и стремительно откатился в стороны, точно наперед ожидая перестрелки. Теперь уже стреляли и в пехотинцев из толпы и с крыш прилегающих к площади зданий, но нестройно, невпопад. Иступленные крики покалеченных повисли в воздухе. Люди бросились бежать, давя и сметая друг друга, с остервенением напуганного стада затаптывая упавших. Кровопролитие свершилось.
Шевцова ощутимо трясло. К горлу подкатывала сосущая тошнота. Он и помыслить не мог, что придется расстреливать русских, гражданских. Не так он представлял себе военную службу.
Проспект стремительно обезлюдел. На скользкой ледяной мостовой остались темными силуэтами убитые и возбуждавшие ужас, хрипло стонущие и орущие раненые. Солдаты помогали их вывозить. Шевцов остановил взгляд на покрытом меловой бледностью, усатом лице коренастого мертвого мужчины:
«Этот безоружный Шел на заклание за чужие идеи Должно быть, рабочий или даже мастер Столичные неплохо зарабатывают. Пожалуй, семья, дети, квартиру снимали не тесную, лечились при заводе, наверняка дети в школе Чего им не хватало? Политических свобод? Зачем они этому пожилому семейному человеку с устоявшейся жизнью? Зачем ему и его семье эти бесплодные фантазии? Что подтолкнуло его влиться в беззаконную толпу бунтовщиков? И сколько таких было в расстрелянной толпе? Сотни? Тысячи? Это коллективное безумие!»
Подошли понурые солдаты:
Ваше благородие, дозволите грузить?
Знаете, кто это?
Вроде с Путилова здесь были.
Куда их?
Из Александровской кареты прислали.
Забирайте.
* * *Шевцов подал рапорт об увольнении из армии. Штабс-капитан с безучастным лицом принял бумагу и молча отложил в сторону. Поднял глаза и произнес равнодушно:
Вы свободны, господин подпоручик.
Обдумывая для себя иное поприще, Шевцов медленно возвращался на квартиру.
Вскоре его вызвали в штаб армии. Генерал-майор Георгий Рафаилович Ковалевский по-отечески отчитал молодого Шевцова.
Мы ведь с вашим батюшкой еще в одном военном училище образовывались. Давние однокашники, так сказать. Потом в русско-турецкую бок о бок сражались. Боевое братство, знаете ли, превыше любви и карьеры. Тем более я самой жизнью отцу вашему обязан. Не будь он комиссован по тяжкому увечью, так и выше меня бы уже поднялся. А я между тем давно за вашим продвижением слежу. У вас большие перспективы, молодой человек. И высокая протекция вам не повредит. Позвольте осведомиться: отчего такое опрометчивое решение?
Позвольте оставить при себе, господин генерал.
Нет уж, благоволите объясниться. Ежели не считаете себя более связанными военной дисциплиной, то ответьте, по крайней мере, из уважения к старинному другу вашего батюшки.
Георгий Рафаилович, вы пользуетесь запрещенными приемами