Глубокая вечерняя тишина повисла в квартире. Мила сладко спала. Причмокивая как ребенок, губами. Иван Петрович задремал, уронив на грудь раскрытый планшет. Сквозь плотно задвинутые занавески заглядывала уютная луна.
Тихое семейное счастье, обычно разлитое в этот час, нарушал только отзвук того недавнего звонка.
Держать это все в себе Ольга Павловна уже не могла. Вышла в кухню, плотно прикрыв за собой дверь. Набрала номер подруги.
Ничего себе! восхитилась Валентина, выслушивая краткий рассказ о звонке из Израиля. Везет же некоторым на счастье, за которым она даже в очереди не стояла!
А ты стоишь? спросила Ольга Павловна.
Всю жизнь! серьезно ответила подруга. Ну что, когда едешь?
С чего ты взяла, что я поеду?
Ты что? Дура, что ли! У тебя онкология, не забыла? Себя не жалко, так о семье подумай. Милку отдадут ее непутевой мамаше, та ее быстренько в детдом сплавит, Ивана в дом инвалидов! Нет что ли?! Тебе уже два года назад говорили такие операции делают только в Израиле. Ну, по- моему еще в Германии. Сто тысяч долларов!
Ну, как-нибудь протяну с химиотерапией
И это мне врач говорит!
Валь, ну, в самом деле не могу я поехать. Милку никому кроме матери не отдашь. Какой я ее от туда заберу?! Все равно, что в тюрьму сажают невиновного, а выходит он закоренелым уголовником! Ивана куда?!
Ну, найдем сиделку. Из твоих бывших медсестер. Днем тысяч за пятнадцать сидеть будут Я буду забегать. Да выкрутишься как-нибудь! Слушай, а там со своим бывшим, глядишь, опять сойдешься
Луна уже не уютно, а тревожно светила сквозь шторы. Ольга Павловна тихо подошла к Милке, проверила спит. Осторожно, чтобы не разбудить, сняла планшет с груди Ивана Петровича. Легла. В голове вертелись обрывки разговоров. Не спалось. Она сунула будильник под подушку и подумала, что никуда она не поедет. Завтра опять будет ее бодрое утро и начнется череда таких же простых, пусть однообразных, но ее дней. Длинных длинных дней. Ну, сколько бог даст.
***
Ночью Иван Петрович умер
На счастливую старость
Странная по тем временам процессия шла по улицам подмосковного городка. Было начало семидесятых прошлого века и в эти глухие времена застойного социализма не было еще госработников, не было откровенных нищих, гостарбайтеров, абсолютно бездомных.
Но вот, однако, по пыльным июньским улицам вышагивал обросший усами лысеющий уже молодой человек от двадцати пяти с видавшим видом матрасом под мышкой, рюкзаком за плечами и связкой книг в другой руке.
Рядом с ним семенила совсем еще юная девушка, с явно, не по размеру мужскими зимними ботинками на худых ногах с набитым чем- то холщовым мешком за плечами.
Парень шагал широко и серьезно, а девушка семенила, догоняя его, спотыкаясь и падая.
Из за звука очередного падения парень оборачивался и каким то ровным голосом спрашивал:
Тебе помочь?
Не, не! испуганно отзывалась девушка, поспешно вставая.
То, что они держали в руках и за плечами, было все их имущество, с которым они перебирались с одной квартиры от приютивших их друзей, на другую, к другим знакомым. Это была верная тактика, избранная Валерой Синявским, только что приехавшего из пыльных степей Казахстана поближе к Москве, чтоб начать, наконец, настоящую жизнь.
В той казахстанской жизни успел он закончить культпросвет училище, создать подпольную и почему то опасную для советской власти джаз банду, потрясавшую покой захолустного городка , и быть изгнанным вездесущим КГБ из спокойной республики, но, слава богу, не арестованным.
В дорогу в опасную неизвестность за ним увязалась эта восемнадцатилетняя девушка, жившая одна с престарелой бабушкой. Была она фанатично влюбленной в несильно молодого уже джазмена и посещала все его выступления.
Родителей у обоих не было и ничто не мешало им начать новую жизнь.
Городок этот выбрал Синявский не случайно были у него тут друзья из более серьезных джазовых групп, приезжавших послушать казахских подпольщиков.
Вот так, и начинали свою новую жизнь Валерий и Лола Синявские, живя по две три недели у одних, потом у других.
Впрочем, одной фамилией они объединились не сразу, года два носили свои, но делать нечего, пришлось объединиться. Главным образом потому, что к тому времени устроился Валерий в филармонию, где обещали дать общежитие, но чтобы дали отдельную комнату, надо было быть человеком семейным.
И жизнь както сразу заладилась. Должность у него была не велика аккомпаниатор у провинциальных певичек и по совместительству настройщик клавишных.
Но удивлял Валера другим. У него вдруг открылись недюжинные организаторские способности. Главным образом изза отсутствия комплексов и присущей здоровой наглости.
По справочнику узнавал он телефон, какогонибудь зав. отдела министерства культуры страны.
Иван Петрович!? бодро и басом вопрошал он в трубку.
Да, неуверенно, на всякий случай отвечал Иван Петрович.
И не давая тому опомниться, Синявский солидно продолжал:
Сидоров, ЦК. Звонил Петру Сидоровичу назвал он фамилию министра культуры трубку почему не берет.
Он в отпуске робко отвечал зав. отделом, припоминая, слышал ли он фамилию «Сидоров» у членов центрального комитета партии.
А, ну тем более, басил Синявский. Ну, это вообщето как раз по вашему ведомству есть (тут Синявский называл название города) славный такой вокальный коллектив в их филармонии. У нас на юбилейном концерте как-то слышал. Надо поддержать их гастролями, концерты организовать, немного талантов в стране то! тут Синявский заразительно засмеялся.
Зав. отделом на всякий случай тоже хихикнул.
Шучу! грозно отрезал Синявский Много у нас талантов, много. И их надо поддерживать!
Нужно ли говорить, что Сидоров в ЦК на ролях какой то шестерки конечно был не такой уж простой был Синявский, работая с телефонным справочником.
Но ни какой человек из министерства не решался для проверки позвонить в грозный ЦК, и гастроли немедленно финансировались и организовывались.
Филармония конечно процветала. А в ее опустевших стенах все уехали гастролировать по стране, Синявский ухитрялся зазывать знаменитые в те годы музыкальные коллективы и отдельных знаменитостей. Простым и в те годы невиданным способом платил он наличными и тройном размере, соответственно уменьшая отчетность билетных касс.
Как уж он уламывал на это директора филармонии и что с этого получал сам одному богу известно.
Город будоражила культурная революция, Синявскому в знак благодарности выделили квартиру. В знак своей благодарности часть денег он оставлял себе.
Лола не работала. Взрослела. Она больше не носила мужские ботинки. Деньги были. Зал филармонии был переполнен. Билеты продавали по блату. В том числе обэхээсным ( был такой грозный отдел в милиции). Которые и пришли как то не в зал, а прямо в кабинет директора. Директора посадили. А Синявского нет. А кто такой Синявский? Скромный аккомпаниатор. Ни одной его подписи на документах нет. Да и не имел он права подписывать что -то. Из филармонии предпочел уйти. Да и размах для него был не тот.
Между тем, Лола исправно рожала девочек, и поскольку их было уже две, Лола ничем не занималась кроме домашнего хозяйства.
Но случай перевернул не только ее до сих пор весьма обыкновенную судьбу, но и судьбу всей семьи.
Както мартовским вечером, возвращаясь, домой, Синявский увидел необыкновенную для себя картину. Уже горели тусклые желтые фонари, светились окна дома. На заснеженном еще газоне на складном стульчике сидела Лола с мольбертом в руках, макала кисть в коробку с гуашью и увлеченно рисовала. Впереди на асфальте в растаявшей луже играли дети.
Лол, подходя ближе, спросил Валера, а ты что тут делаешь?
Привет! не оборачиваясь, ответила Лола, с детьми гуляю.
То то , я смотрю, чьи-то дети в луже сидят, Пригляделся наши! насмешливо ответил Валера.
Девочки, а ну-ка быстро вышли из лужи! крикнула послушно Лола, впрочем, уже складывая краски.
Синявский присмотрелся к картинке. На приколотом там листе ватмана, было чтото совсем не похожее на окружающий пейзаж, но почему-то от этой практически мазни, удивительно веяло мартовской оттепелью. Пахло оттепелью и наступающей весной, вообщем, возникало какое то настроение, для чего собственно, и пишутся картины.
Синявский удивился и задумался. Потом, как человек, близкий к искусству и уже совсем близкий к бизнесу, решил, что из этого можно делать деньги, одновременно доставляя Лоле удовольствие.
Он стал знакомить ее с местными художниками, продвигая ее вещи на выставки. А потом сделал главное вывез ее в Швейцарию, и практически на свои деньги организовал там маленькую выставку современных русских художников.
Самодеятельность. Именно этим она могла привлечь внимание за границей. Ну, типа самиздата выставки академической советской живописи уже всем приелись.