Мир в ладони - Антология 2 стр.

Минареты кипарисов что-то знают по-татарски.
Словно фрукт бахчисарайский, солнце по небу плывет.
Если кто и огорчился, что Таврида стала царской,
То не тот, кто сам из прайда, сам из русских, сам из львят.

Белоснежный Севастополь морем смыл остатки крови.
Чистой свежею повязкой наши раны он хранит.
И когда обнимут ветры равелина торс суровый,
Им в ответ со дна сигналят боевые корабли.

Эти камушки Массандры горячее самоцветов.
Присмотрись, и ты увидишь: в глубине горит вино.
Нам на счастье тут не бродят малабарские циветты,
Не растут табак и кофе, дни не выкрашены хной.

Здесь делили славу мира на троих и без остатка.
И везде картина маслом, а совсем не акварель.
От родителей осталась там забытая палатка.
А когда совсем уедешь зимних водорослей прель.

Я приступом возьму Бахчисарай.
И пусть трепещет окруженье хана
я завоюю персиковый рай!
Для этого и встану нынче рано.

Надеюсь, что понятен мой намек
на щеки и на стоп, речь о намеке.
А он так быстро в дело перетек, что
тут пока оставим только щеки.

Такой загар не купишь у татар.
Им сколько ни плати, все будет мало.
Зато в ассортименте есть нектар,
амброзия и что-то с перевала.

Потемкин, архитектор деревень,
наладил мир таврический навечно.
И нам сладка полуденная тень
под солнцем, пышущим
привольно и беспечно.

Крымское лето лучится
в царской короне июля.
Что напоследок случится?
Белогвардейская пуля?

Или лихая испанка,
бред по мотивам корриды?
Гордая наша осанка
станет судьбою Тавриды.

В Черном рассерженном море
бегством подстегнуты волны.
Станешь ли заново спорить,
чашу терпенья наполнив?

Южнобережной лозою
будут отмечены будни.
Слезы прольются грозою.
Жгучий медузовый студень

вместе с отливом отчалит.
Острые запахи йода
несовместимы с печалью
этого времени года.

Надо бы точно проверить.
Нужно во всем убедиться.
Кошки тут вовсе не серы и
не замучены птицы.

От городского уюта
тают в прибое ошметки.
Памятью давних салютов
звезды нависли над лодкой.

Вино и сыр, и дым простых жилищ,
и тень вечерняя от жгучих кипарисов
что мне шуршание бумажных тыщ,
и что тебе судилище Париса?

Забудемся среди немых забот.
Пустые промыслы оставим финикийцам.
Их подберет случайный пароход,
но пусть доставит не сюда, а в Ниццу.

Когда под море рыли котлован,
нашли и клад и им и оплатили:
подводных гад, прибрежный ресторан
и воздух с явным привкусом ванили.

Естественна, как речь в кругу мужчин,
нисходит ночь, минуя час собаки,
утихнет лай, настанут лад и чин,
и все утонет в первозданном мраке.

Предпочитаю вечернее солнце
ясному утру и жаркому полдню.
С неба кружок золотого червонца
падает звонко в копилку Не вспомню

прежних событий, и будущих тоже.
Воздух достиг состоянья муската.
Старый божок с алкогольною рожей
тихо бредет в направленьи заката.

Июль арбузами набит
и вроде смотрит на восток,
но холодок за вороток
нет-нет да осенью пролит.

Нет-нет да повернет листок
той, серебристой стороной,
и порох вспыхнет между строк,
почти как меж тобой и мной.

Пусть катера идут внахлест,
не поспевая за волной,
а колесо июльских звезд
закручено удачно, но

недосчитаешься одной,
одна конечно, не беда,
к тому же, что считать звездой?
да и кому нужна звезда?

важнее, верно, потолок, как
раньше говорили, кров, и
плов, и в сердце уголек,
за них-то и прольется кровь,

за это и сгорит июль,
и не вернутся никогда
в окне на море белый тюль,
богам привычная еда,

и мы, вернувшись, не найдем
своих растаявших следов,
прощай, июль, случайный дом,
но, может, до свиданья, до

Собрались поэты как-то в осень
Покутить под легкую прохладу.
Что ж, никто за это с них не спросит.
Может, сложат гимн или балладу.

Нервно трепетали мыслей листья,
Лепестки расстроенного чувства.
Что поделать, если собрались мы
На закате древнего искусства.

И один из нас, откинув тогу,
Наливая от души цикуты,
Вдруг увидел дальнюю дорогу
В дальнозоркий объектив минуты.

А другой уж тем ему ответил,
Что шагнул в межзвездное пространство.
И теперь, как солнце, жгуч и светел,
Согревает северное царство.

Так и разошлись почти под утро.
Нет ни чайки на пустынном пляже.
Весело горела Камасутра.
Не осталось даже пятен сажи.

Не жалейте позабытых песен.
Место их за пазухой у бога.
Мир телесный скучен, зол и тесен?
Нет, не верьте сплетням демагога.

Мир лежит в ладони у поэта
Грезами отравленная пуля.
Но судить нас будут не за это
Медленным томлением июля.

Лишь за самые наивные догадки.
Лишь за то, чего уже не будет.
За пустой листок в конце тетрадки.
За улыбку плюшевого будды.

Собрались поэты как-то в осень
Покутить под легкую прохладу.
Что ж, никто за это с них не спросит.
Может, сложат гимн или балладу.

Нервно трепетали мыслей листья,
Лепестки расстроенного чувства.
Что поделать, если собрались мы
На закате древнего искусства.

И один из нас, откинув тогу,
Наливая от души цикуты,
Вдруг увидел дальнюю дорогу
В дальнозоркий объектив минуты.

А другой уж тем ему ответил,
Что шагнул в межзвездное пространство.
И теперь, как солнце, жгуч и светел,
Согревает северное царство.

Так и разошлись почти под утро.
Нет ни чайки на пустынном пляже.
Весело горела Камасутра.
Не осталось даже пятен сажи.

Не жалейте позабытых песен.
Место их за пазухой у бога.
Мир телесный скучен, зол и тесен?
Нет, не верьте сплетням демагога.

Мир лежит в ладони у поэта
Грезами отравленная пуля.
Но судить нас будут не за это
Медленным томлением июля.

Лишь за самые наивные догадки.
Лишь за то, чего уже не будет.
За пустой листок в конце тетрадки.
За улыбку плюшевого будды.

Переселяясь в деревья,
в запах листвы под дождем,
мы за невидимой дверью
всех остальных переждем.

Времени будет немного
век, или два, или три.
К морю сбегает дорога
или к чему-то внутри

Серым подмоченным мелом
черчен морской горизонт.
И остаются без дела
плащ, и калоши, и зонт.

Кто ж теперь носит калоши?
Значит, и прочее блажь.
Вот запишусь в водоноши,
в общий ведерный кураж.

Наводопею, как роща.
А сквозь меня, вдалеке,
будет и легче, и проще
литься небесной реке.

Здравствуйте, старый магистр.
Нынче в лугах Монтаньолы
Пчелы гудят, и регистр
Гуда их сходится в полый

Шар бытия. Он почти что
Равен хрустальному своду.
К вечеру прочит затишье
Ветреный демон погоды.

Нежное ложе Марии
Вас в колыбели качает.
Словно озноб малярии,
Нервные выкрики чаек.

Море, лежащее к югу,
Тучу прислало и влагу.
Вы написали бы другу,
Да отсырела бумага.

Колокол стонет в Лугано.
Духу ли, Сыну, Отцу ли
Хватит и Вашего сана.
Вы бы, магистр, уснули.