Я думала, вы торопитесь.
Это же не обед в Виндзорском замке, так что много времени не займет. Поверьте моему опыту: вам лучше поесть, иначе может разболеться голова.
Олимпия не помнила, когда ела в последний раз, да и вообще мало что могла припомнить: все смешалось в ее голове, и мир вокруг тоже был не тот, что прежде.
Предложение герцога не лишено смысла, решила она. Если не кормить тело, ослабнет и ум. Кроме того хотя не призналась бы в этом Рипли, хоть посули он ей алмазную диадему, она все-таки пьяна, и это единственное объяснение, отчего в ее голове полный сумбур.
Олимпия всегда считала, что у нее здравый, практичный ум: практичный до занудства, как говорили некоторые, точнее все, но сейчас там царили непрактичность и полная неразбериха.
Да, надо поесть. Это ведь недолго. Зато они продолжат путь сытые и отдохнувшие, и она сможет обдумать следующий шаг, да и вообще пораскинуть мозгами.
Сандвич, пожалуй, я бы съела сандвич, призналась Олимпия. Там подают сандвичи?
Я герцог.
Наверняка у них найдется хоть один, сказала она.
А если нет, можно достать сандвичи где-нибудь в другом месте. Хорошо быть герцогом, особенно таким внушительным.
Нет, она-то с ним не робела. Он один из «их бесчестий», то есть совершенно беспринципный, но зато наделенный властью, к тому же мужчина. Даже в ялике, рассчитанном на несколько человек, он занял собой все доступное пространство. Он сидел, скрестив вытянутые перед собой ноги, будто возлежал на мягком диване в турецком серале. Воображение тут же нарисовало ей картину: Рипли в свободной тунике и шароварах, а в голове всплыли слова матери о первой брачной ночи. Шокирующее откровение.
Однажды она сбежала из дому с кем-то из братьев и увидела, как жеребец взобрался на кобылу. Похоже, той было неудобно, но жеребец трудился что есть сил. У людей, разумеется, все совсем иначе
Она вовсе не хотела думать ни о чем таком рядом с этим огромным, не очень-то похожим на джентльмена мужчиной Или Право же, очень хочется есть!
Гребцы причалили к пирсу и принялись складывать весла. Олимпия от нетерпения едва не выпрыгнула из лодки, но Рипли крепко взял ее за локоть. Не больно, не применяя силу, и все равно легкого захвата хватило, чтобы пригвоздить ее к скамье.
Она не знала, как ему это удалось, но подозревала, что будучи герцогом, этот человек привык к подчинению.
Пусть сначала выйдут гребцы и закрепят ялик.
Олимпия готова была ждать сколько угодно, пока эта сильная ладонь сжимает ее предплечье. Тем временем гребцы не спеша выбрались из лодки, а потом, поворачиваясь так же неспешно, ухватились за узкий нос, чтобы придать ялику устойчивости.
Вот теперь можно, сказал Рипли, отпуская ее руку. Только не спешите.
Лодка ведь на суше, удивилась она. Точнее, на мокрой земле.
Не целиком, возразил Рипли. Нос
Да-да, я вижу. Она торопливо подхватила свою фату, встала и сделала шаг вперед, и тут лодка покачнулась.
Осторожно! предупредил Рипли.
Она обернулась.
Я не могу приказать лодке не качаться! Как вы сами заметили, она наполовину в воде, а вода
Держитесь центра!
Я и так в центре.
Раздраженно фыркнув, она повернулась к нему спиной и стала пробираться вперед, когда он крикнул:
Нет!
Ялик резко качнулся. Олимпия взмахнула руками, пытаясь устоять на ногах. С предостерегающим криком Рипли бросился к ней, протянул вперед руку, и она попыталась ее схватить, но не хватило самой малости. С шумным всплеском Олимпия свалилась за борт, в грязную воду.
Ругаясь на чем свет стоит, Рипли выскочил из ялика, оттолкнув лодочников, которые уже спешили к ней на помощь, и, с трудом переставляя ноги в жидкой грязи, подошел к ней. Олимпия сидела в мутной жиже, где ему было по колено.
Непременно надо было свалиться за борт!
Я же не нарочно! Олимпия попыталась встать, но не удержалась на ногах и лишь сильнее увязла в скользком иле.
Я же вас предупредил!..
Не надо было со мной говорить так, будто у меня вообще нет мозгов: это безумно раздражает. Нет-нет, не утруждайтесь, запротестовала Олимпия, когда он протянул ей руку. Я прекрасно выберусь без посторонней помощи. Тут совсем мелко.
На берегу тем временем собирались зрители. Еще немного и толпа зевак хлынет из всех близлежащих таверн.
Хватайтесь за руку, приказал Рипли.
Я могу опереться о лодку, возразила она.
Хватайтесь за руку, приказал Рипли.
Я могу опереться о лодку, возразила она.
Поймав ее руку, он стал тянуть девицу на себя, но она тут же вырвалась, потянув за собой и его, и теперь они оба барахтались в грязи. С берега доносился смех. Он взглянул на Олимпию и сам едва не расхохотался. Чертова фата висела бесформенным комом у нее на руке, прическа, которую он ей соорудил, уверенно съезжала вниз, лицо было заляпано грязью, а очки сползли на кончик носа.
В общем, зрелище еще то.
Проклиная все на свете, Рипли поднялся, стараясь удержаться на скользком дне, ухватил Олимпию подмышки в который уже раз за сегодняшний день и рывком поставил на ноги. Едва очутившись в вертикальном положении, она попыталась его оттолкнуть и опять свалилась в воду. На сей раз ему пришлось обхватить ее покрепче, чтобы не вырвалась.
Если хотите утопиться, было бы куда разумнее и проще спрыгнуть с моста, чтобы наверняка, а не на берегу, посоветовал герцог строптивой спутнице.
Она толкнула его в грудь.
Оставьте меня в покое и дайте, наконец, пройти.
Она была мокрая, грязная, и несло от нее рекой, но все эти неприятности меркли перед ощущением прижимавшегося к нему всеми своими изгибами гибкого податливого тела. Его мозг заработал так, как и полагается в подобных обстоятельствах: воззвал к силе более властной в нижней части тела.
«Нет!» решительно сказал себе Рипли, и этого было вполне достаточно, чтобы активизировать инстинкт самосохранения и вызвать перед мысленным взором картину венчания: Эшмонт и священник в ожидании невесты.
Олимпия невеста его друга. Он ее выбрал, он ее заслуживает, и она подходит ему идеально.
Девушка барахталась в грязи, и ему пришлось прервать сеанс самобичевания.
На берегу одобрительно завопили и захлопали в ладоши, когда он сгреб ее в охапку грязную, мокрую, визжащую, и понес на сушу, не забыв поклониться публике.
О-о! воскликнула на это Олимпия. Вы шут гороховый!
И это говорит девица, которая на глазах у честного народа плюхнулась самым неподобающим образом в грязь.
Олимпия отнюдь не была невесомой нимфой, которую способен унести даже легкий ветерок, скорее напротив: природа щедро одарила ее женскими прелестями, однако Рипли, который мог усмирить взбесившегося коня или вытащить приятеля из таверны, борделя, лодки, кареты, конюшни, проделал эти несколько шагов с трудом. Девица все время пыталась вырваться, бранилась, как портовый грузчик, осыпала его упреками.
Рипли не слышал, что именно изрыгали уста леди, поскольку должен был держать в узде воображение, чтобы не углубляться в иные ощущения, возникавшие вовсе не в голове.
Надо сосредоточиться на том, что необходимо сделать: доставить строптивицу в Твикенем желательно живой и отправить за ней Эшмонта. Вот и все. Проще простого, твердил себе Рипли.
Глава 4
Как и предполагала Олимпия, в «Белом льве» прекрасно знали герцога Рипли. Да и как иначе? Кто вообще в этой стране не знал троицу «их бесчестий»? Их портреты украшали страницы всех газет, в которых имелись колонки светских сплетен, а уж в любимом лондонцами скандальном листке «Утреннее обозрение» они появлялись ежедневно, да еще и в карикатурной форме.
Нечего и думать, поняла Олимпия, что путешествие в его обществе останется в тайне.
Хотя в любом случае это невозможно, если на тебе безнадежно испорченное подвенечное платье и ты выглядишь даже не как Офелия, а скорее как мокрая крыса или пассажирка потерпевшего крушение корабля, с которого эта самая крыса не успела сбежать.
Нечего и думать, поняла Олимпия, что ей удастся заставить «его бесчестие» делать то, чего он не хочет. Придется терпеть и ждать, пока он позволит ей стоять на собственных ногах.
Но, если быть честной, она не сильно опечалилась, когда ее вытащили из воды и понесли к ступенькам мимо зевак, которых, казалось, собралось несколько сотен. Она бы могла пройти с высоко поднятой головой как-никак дочь графа, да только вот ноги заплетались бы самым неграциозным образом.
Леди не пристало появляться в гостинице мокрой и грязной, тем более пьяной, а служащие неизбежно пришли бы именно к такому выводу, вздумай она идти самостоятельно, волоча за собой галлоны грязной воды из Темзы.
Впервые со времен младенчества Олимпию нес на руках мужчина, но это вовсе не то, что ощущать руки отца, дяди или дедушки. Она вся трепетала от силы и тепла его тела, и лишь огромным усилием воли сумела не позволить себе уткнуться носом в его плечо.