Инженер З. С. Лившиц описывает концерты академической музыки в классическом зале бывшей Александринки весной 1942 года, знакомые завсегдатаям исхудавшие лица музыкантов и публику «слишком упитанную, чтобы быть честной». По-довоенному слаженная игра оркестра Дирижер К. И. Элиасберг в традиционном фраке, несмотря на холод в неотапливаемом зале Здесь же воспоминание из далекого прошлого «первый сейдер (торжественный обрядовый вечерний ужин) еврейской пасхи», пришедшийся в 1942 году на 20 марта. Мытарства с огородом в попытке вырастить для себя немного овощей.
Молодая женщина Е. И. Миронова вспоминает холодную больницу «пустая койка, человека нет, а предметы сохранились», мучительную зиму, полную нечеловеческих страданий хлебное место работу писарем в продотделе и ощущение себя в окружении начальников маленьким ничтожным солдатом. Однако на фоне тяжелых бедствий появляются глубоко личные переживания призрачное счастье в убогой землянке, верность прежней привязанности и рожденным детям. «И не видно конца проклятой войне»
Во фрагменте воспоминаний военно-морского врача А. Г. Павлушкиной упоминается «странная смерть» бойцов от болезни, лечению которой не учили в медицинской академии дистрофии, свирепствовавшей в голодном Ленинграде.
Н. В. Рыбина вспоминает о тяжелой работе госпитальной медсестры, заботе о маленьком сыне, которого она вынуждена оставлять одного в пустой квартире, о задержании милицией при попытке обменять мужнины брюки на буханку хлеба. В результате ей удалось устроить сына в детский дом и уйти на фронт.
З. П. Синицина описывает военные будни политорганизатора домохозяйства 124: «Ищу землю под огороды. Семян нет. Рассады нет. Спохватились слишком поздно. Ф. скандалит и дерется. В милиции сказали, что помочь не могут. У К. болеют дети. Провели собрание. Повестка: текущий ремонт и международный обзор. Проверка выдачи продкарточек, занятие группы МПВО»
Е. А. Соколова, исполняющая обязанности директора Института истории партии Ленинградского обкома ВКП(б), изо всех сил старалась помогать тем, кто совсем отчаялся: «В райкоме секретарь заявил, что, может быть, придется раздавать охотничьи ружья Уничтожаем архивы института Бомбы падают на родной город Удалось добиться прикрепления сотрудников института к столовой горкома ВЛКСМ 15 ноября обеды резко ухудшились.
В дни и ночи осады рядом со взрослыми жили и умирали дети. Школьник Боря Храмов день за днем вел дневник. Никаких ужасов, только в воздушную тревогу уроки прерываются, учителя пропускают занятия, в класс приходят всего несколько человек. Умирают родные и близкие, и, «наверное, уже пол-Ленинграда умерли».
Главное, что удалось осажденным ленинградцам сохранить человеческое достоинство. Враг, видимо, рассчитывал, что изголодавшиеся люди начнут грабить магазины, склады и станут из-за куска хлеба убивать друг друга. Исторически сложившиеся нормы цивилизованного существования устояли.
Каждый дневник интересен по-своему. Какой из них ярче и самобытнее, пусть читатель разбирается сам. Хотите понять прошлое читайте дневники. Право, они этого заслуживают.
При подготовке к печати исправлены грамматические ошибки и грубые стилистические погрешности. Пропуски отмечаются отточием, вставленные слова выделены квадратными скобками.
В приложении к основной части помещается подборка документов властных органов, письма, просьбы и обращения ленинградцев. Большинство документов публикуется впервые.
Среди них выписки из рассекреченных протоколов заседаний бюро горкома ВКП(б), протоколы заседаний Продовольственной комиссии ВС Ленинградского фронта, официальная переписка предприятий и учреждений с просьбами об открытии магазинов и о дополнительном питании. Интерес могут вызвать материалы обследования магазинов, столовых и прочих учреждений, занятых распределением продовольствия.
Книга предназначена для массового читателя.
Б. А. Белов[4]. Воспоминания и дневник Июнь 1941 май 1943
«Германия нам объявила войну Подал заявление иду на фронт добровольцем Со 2-го июля являюсь бойцом истребительного батальона войск НКВД Садились на машину босые и пьяные. Били себя в грудь и клялись стать героями. Я подполз к нему, взглянул в его потухшие глаза и стало мне невыразимо грустно и пусто Неожиданно прозвучала четкая громкая команда на немецком языке Около двенадцати получили приказ спускаться на лед Впереди шла разведка и саперы, с ними связисты, затем пехотинцы
Я лежу неподвижный, беспомощный Прибыл в эвакогоспиталь Вероятно, я в строй больше не вернусь. Хлеба получаю 600 г, 30 г мяса и 50 г сахара Сняли с учета на шесть месяцев
В Ленинграде сложилась тяжелая атмосфера. У людей измученный вид. На лицах печать усталости Надо спасти Ольгу 15-го у меня была Аня С. Война надоела до чертиков. Народ едва стоит на ногах от усталости
Володя Егоров привез мой обед и пол-литра водки Выпили. Хорошенько закусили и поехали в Выборгский дворец культуры, там танцевали. С 9-го работаю на заводе им. Сталина. В цехе холодно Вчера и сегодня веселые сводки из-под Сталинграда
В последние дни ходят упорные слухи, что на днях будут прорывать блокаду, что приехали Ворошилов и Жуков На заводе всеобщее ликование, люди поздравляли друг друга, плакали и целовались. Я сам с трудом сдерживал слезы.
Итак, я комсорг ЦК ВЛКСМ завода им. Сталина Домой прихо жу поздно. Устаю, но много делаю полезного. День проходит плодотворно. Ребята меня любят, ликуют, радуются моему возвращению в комсомол»
Фрагмент неотправленного письма от 21 июня 1941 года
Ивану Калашникову:
«Время сейчас тревожное, ожидательное.
Бикфордов шнур подожжен
То, что я писал в последнее время все мура амурная на кислой простокваше. Ничего меня не удовлетворяет. Пока пишешь все кажется шедевром, а остынешь, присмотришься и становишься злым на себя, как человечество в наши дни.
Пока нечем похвастаться. Сейчас суббота, 10 часов вечера. Ходил два часа по парку. Все в цвету. Вдохновлялся природой и тоскливо смотрел на влюбленных, а пришел домой растерялся, не знаю, что делать, и идти не к кому и ожидать некого, и пустота какая-то в комнате.
Все получается не так как надо, все навыворот. Все наоборот. Но, вероятно, скоро придется забыть о лирике. Не до нее будет. Жаркие дни не за горами. Будь счастлив. Не скучай обо мне, а главное работай. Работа забвение и счастье. Привет Фани. Желаю вам обрадовать всех крепким и буйным наследником. Крепко жму руку»
Воскресенье, 22 июня 1941 года
Солнечное утро. Южный ветер шевелит зеленые ветви. Ленинградцы выезжают в город, на дачи. Я поехал на Пороховые к Виктору Ивановичу. Застал его у мольберта.
Он показал мне последние этюды и новый эскиз к картине «Перед грозой». В его комнате весело, на стенах висят знакомые картины и натюрморты. Пахнет скипидаром и красками. В распахнутые окна врывается аромат цветов. Они растут у него в палисаднике. Мы оба любим цветы.
После обзора работ начинаем толковать об импрессионизме, его вождях и последователях. Переходим на современников. Я говорю об упадке буржуазного искусства и о младенчестве нашего, социалистического. У нас разгорается спор.
И этот момент в мастерскую с шумом вбегает младший брат Виктора и с мальчишеской запальчивостью сообщает потрясающую новость. Германия нам объявила войну. Немецкие самолеты бомбили наши города.
Нам не верится. Быстро накидываем пиджаки и выходим на улицу. У репродукторов толпятся прохожие. Слышим слова диктора, повторяющего речь Молотова. Собственным ушам нельзя не верить!
Итак, война с фашизмом началась.
Не знаю почему, но у обоих вырвался вздох облегчения. Наконец-то! Последние годы каждый из нас знал и говорил в узком кругу, что война с фашизмом неизбежна. Атмосфера накалялась, и вот наступила развязка.
В последние недели велась лихорадочная подготовка, началась мобилизация. В народе ходили антигитлеровские анекдоты. Каждый, кто слушал радио, следил за печатью, посещал лекции о международном положении, знал, что бикфордов шнур подожжен.
Поездка Гесса в Англию вызвала много толков и опасений. Лекторий был переполнен. Народ ожидал войны и был уверен, что война не будет длительной, так как наша военная мощь значительно выше германской. Я с Виктором пошел в магазин купить вина. По дороге выпили по кружке пива. Надо было обсудить создавшееся положение. Искусство неожиданно само по себе отошло на задний план.
Мы сидим за столом. Чокаемся. Пьем за нашу армию, ее вождей и наш народ. Мы твердо уверены в нашей победе и почему-то думаем, что переживем эту страшную войну[5].
Я недолго пробыл у Виктора. Надо было возвращаться домой, приступить к дневнику, к тому, что, может быть, меня дома ожидает повестка о явке в военкомат.