Петербургская поэма. Избранные стихотворения - Марк Котлярский 2 стр.

Было без малого восемь часов утра, когда титулярный советник Яков Петрович Голядкин очнулся после долгого сна, зевнул, потянулся и открыл, наконец, совершенно глаза свои. Минуты с две, впрочем, лежал он неподвижно на своей постели, как человек не вполне еще уверенный, проснулся ли он, или еще спит, наяву ли и в действительности ли все, что около него теперь совершается, или продолжение его беспорядочных сонных грез

Вот господин Голядкин 
Мой нелепый двойник.
Где-то на улицах города
Он нежданно возник.

Он обо мне не знает,
Я не знаю о нем.
Встретимся мы случайно
Светлым осенним днем.

И отшатнемся в испуге,
И разойдемся прочь,
Не знающие друг о друге,
Похожие точь-в-точь.

И каждый спрячется в доме 
В клетке своих надежд,
Сжигая старые письма,
Путаясь в грудах одежд.

И все нам будут мерещиться
Знатные люди столиц,
Чиновники высокопоставленные
С наградами, но без лиц.

Заполнят наши квартиры,
Беззвучным криком крича,
Люди, а может быть, нелюди
С единым лицом палача.

Одетые в крепкие робы,
Пришельцы каких систем?
А на груди у каждого
Начертано «37»!

 Алле, господин Голядкин,
Голядкин вы или я?
 Увы, господин Голядкин,
Мы с вами одна семья.

Одни нам выпали страхи
И дни, что так коротки
 Алле, господин Голядкин?!
А в трубке гудки, гудки

Довольно играться в прятки!
И я направляюсь в жэк.
Но мне говорят:
 Голядкин
Убыл в грядущий век.

 Простите, а я в каком же?
Кто я друг или враг?
Куда ведут катакомбы
Официальных бумаг?

И мне говорят величально:
 Позвольте вам выйти вон!
И где-то звучит погребальный,
Вполне колокольный звон

Питерская баллада
Карета на Невском, карета на Невском,

Лакей на запятках, прокатимся с блеском!
На кучере новый камзол.
Поедем, помчимся от бед наших подлых,
От козней зловредных, от замыслов поздних,
От всех наших нынешних зол!

Несутся лошадки, несутся лошадки.
Как будто бы в прошлое, в даль, без оглядки
Карета летит.
За окном
Дорога пылится, дорога пылится.
Встает перед нами ночная столица
В державном величье своем.

Вот так бы и мчаться, вот так бы и мчаться,
И с прошлым далеким на миг повстречаться,
Истории в очи взглянуть!
Но время катания вышло, похоже.
 Слезайте, приехали!  кучер доложит.
И нам остается вздохнуть,

Взглянуть на карету, взглянуть на карету,
Лакею вручить за поездку монету
И с Невского поворотить.
Карета на Невском, карета на Невском!
И грусть настигает. Но только вот не с кем
Об этом поговорить.

Зло расцветает на лицах,
Маковым цветом пыля.
Северная столица,
Бедная наша земля.

Вздрогнут уставшие ветви
И загудят провода:
В мире несоответствий
Канули мы навсегда

Один горяч, другой измучен,

А третий книзу головой

Но это описать нельзя

И улицы блестят в глаза
Так, хоть ладонью заслоняйся
И только чувству покоряйся.
Но это описать нельзя 

Того, как в блеске фонарей,
В слепящем этом огнецветье,
Идешь на ощупь. И отметьте,
Что рядом нет поводырей,

Что далеко шумят такси,
А здесь пожар и рык рекламы
Не вижу. И бреду упрямо
В бреду сомненья и тоски.

А сердце книзу головой
Стучится в грудь. Так бьет поклоны
Фанатик веры исступленный.
А вечер, страстный и живой,

Прожжен огнями и, увы,
Увечен (ни к чему срамиться!),
И кажется сейчас страницей
Из ненаписанной главы.

Как душно в воздухе пустынном,
И улицы блестят в глаза!
Всю эту мишуру прости нам.
Но это описать нельзя

И улицы блестят в глаза
Так, хоть ладонью заслоняйся
И только чувству покоряйся.
Но это описать нельзя 

Того, как в блеске фонарей,
В слепящем этом огнецветье,
Идешь на ощупь. И отметьте,
Что рядом нет поводырей,

Что далеко шумят такси,
А здесь пожар и рык рекламы
Не вижу. И бреду упрямо
В бреду сомненья и тоски.

А сердце книзу головой
Стучится в грудь. Так бьет поклоны
Фанатик веры исступленный.
А вечер, страстный и живой,

Прожжен огнями и, увы,
Увечен (ни к чему срамиться!),
И кажется сейчас страницей
Из ненаписанной главы.

Как душно в воздухе пустынном,
И улицы блестят в глаза!
Всю эту мишуру прости нам.
Но это описать нельзя

Падают листья на мокрые плиты,
Тучи с домами в объятиях слиты,

Мерно Фонтанка струится водами,
Листья неслышно шуршат под ногами.

Аничков мост, словно вздох, перекинут
В осень, в дожди, в сентября половину 

Ту, что еще предстоит, половину,
Ту половину, ни в чем неповинну.

Что там: какие победы, обиды?
Падают листья на мокрые плиты,

Словно слова, отслужившие сроки,
Словно истертые временем строки,

Словно отжившие, ветхие даты
Листья на плитах, как будто заплаты;

Ветер вздохнул и слетели заплаты,
Время осеннее время расплаты.

Гляну в Фонтанку, покрытую рябью:
Что-то почудится жалкое, рабье

В мерном движенье воды меж гранитом,
В этом движенье, в каналы забитом,

Вогнанном словно в Прокрустово ложе
Небо. На что оно нынче похоже?

Впрочем, оставим. Запомним невинно:
Месяц сентябрь, его половина.

Безнадежные катятся годы,
Беспросветная тянется тьма.
Недостаток любви и свободы
Всю империю сводит с ума.

Плещут флаги, как пестрые ленты,
Осеняя великий острог.
И стоят тяжело монументы
На кривых перекрестках дорог.

И пылятся казенные зданья,
И ветшает парадный гранит.
Над Страной Заходящего Знанья
Безучастное небо лежит.

Итак, пойдем по Невскому.
Вначале 
Дом книги, «Европейская».
Затем
Пассаж, Гостиный двор.
Идем за тем,
Мелькнувшим призраком 
Подобием печали.

«Печали»? Вот-те раз!
К чему она?
Но Невский? Он прекрасен,
Право слово.
Нам не видать
Искомого улова:
Печаль не раз
Обманывала нас

Пойдем по Невскому!
Екатеринин сад,
Где снег лежит,
Глухой и ноздреватый.
Печаль? К чему?
Она и так чревата
Последствиям, 
Люди говорят.

Вперед, по Невскому!
Коней придумал Клодт,
Как символ укрощения стихии.
Им посвящали звонкие стихи и
Художников нахрапистый народ
Их рисовал.
И вряд ли мы теперь
Найдем оригинальное сравненье.
Парение коней?
Парение творенья?

Скорей по Невскому
От будущих потерь!

Спешим, спешим.

А Невский безграничен.

Бежит толпа.
Непрочен снежный наст.
Куда нам деться от своих привычек,
Как принимать нам мир
Без скобок и кавычек?!

Но Невский
Он сегодня необычен.

И вдруг печаль охватывает нас

В моем окне на весь квартал

Обводный царствует канал

Я буду мотаться по табору

улицы темной

Ты права: нас цыгане украли
И укрыли в таборе темном,
И в своих разноцветных кибитках
Нас возили по белу свету.

А потом ты куда-то пропала,
Да и я в одночасье сгинул,
Мы забыли друг друга надолго,
Мы вообще себя позабыли,

И, ведомые чувством долга,
Любовались, но не любили,
Дом крепили, детей растили,
Убеждались в надежном тыле,
В общем, жизнь вели неплохую,
Да и в ожиданье не стыли.

А зачем оно, ожиданье?
Жизнь бежит, куролесит, смеется,
Преступленье не наказанье,
Наказанья не остается.

И когда внезапной кометой
Нас метнуло навстречу друг другу,
Предаваясь страсти кромешной,
Мы пошли по второму кругу.

И рождалось в нас исступленье,
Затмевало оно всё на свете;
«Наказанье не преступленье» 
Повторяли мы строки эти,
Словно дети, не знавшие ране
Ни банальных истин, ни злости.
На каком-то огромном экране
Мы смотрели кино нашей жизни,
Где цыгане, кибитки, медведи,
Полушалки, гитары, напевы,
Конский топот, дыхание ветра,
Посвист плети и вещие карты 
Всё смешалось, как в доме Облонских,
Без надежды на провиденье,
Но с надеждой на встречу в финале,
Где любовь, словно в ночь привиденье,
Словно ночь на Обводном канале,
Обводя все причины протеста,
Приближается грозно и стремно
То ль по табору улицы темной,
То ли в таборе, снявшемся с места