Альберт помнил, как они с женой несколько дней наблюдали за группой играющих детей. Помнил, как они взяли Зои прогуляться в парке. Помнил, как она покорила его.
Несмотря на смертельную бледность, девочка светилась, словно солнце среди голых костлявых камней Стоунхенджа, отбрасывающих длинные крючковатые тени. Она брала будущих родителей за руки, ела сахарную вату, плавала на лодке по озеру, даже смеялась. Но когда Альберт и Мария оформили документы и стали папой и мамой, девочку будто подменили: она больше не улыбалась и не смеялась. Мария предположила, что Зои запугали воспитатели вести себя вынужденно весело, чтобы понравиться новым родителям.
«Или, предполагала Мария, она потеряла шанс вернуться, если не получится».
Когда Зои вошла в их дом, Мария не особо поладила с ней и, как показалось Альберту, не предпринимала ярых попыток сойтись с приёмной дочерью. Однако Альберт не отступал. Он продолжал окружать девочку заботой и вниманием. Под маской отчуждения он видел совершенно другую девочку.
Она показалась ему маленьким раннеутренним солнышком для мёрзнущего охотника позагорать, тянущего свои окоченевшие руки и подставляющего гусиную кожу груди под нежное, ещё такое невинное и несмелое тепло её души. Как аромат первого испечённого хлеба после зимы, как кошка, переступающая порог, Зои плавно, осторожно втекла в обиталище его небесной частицы, сияя большими карими глазами. Мягкие маленькие руки, не приученные к труду, аккуратно подстриженные ногти, параллельно заплетённые косички, улыбка зубами дожидающаяся родителей опрятность могла прикрыть, но не прогнать и отпустить искренность веснушчатых щёк и пляшущих пальцев в сандалиях. Альберт сразу проникся к девочке и полюбил её переменчивый характер.
Улыбнувшись, он мысленно поцеловал лоб Зои и чуть прикрыл дверь, так, чтобы она не проснулась от света из коридора и чтобы ночные монстры её не беспокоили. Отправляясь в душ, он осознавал, как ему повезло. Любимая жена, дочь, работа. Всё это он когда-то имел, потерял и теперь обретал вновь. Склонив голову набок, вытянув руки вперёд, безволосая, с облезлым черепом его первая жена держала за руку трёхлетнего ребёнка с затянутым дымкой лицом и звала Альберта к себе. Они стояли в серой увядающей траве, но вокруг благоухали розы. Ребёнок чуть покачивался из стороны в сторону, а его мать улыбалась Альберту белоснежными зубами. Альберт ёжился, но тоже улыбался.
«Скоро они перестанут меня преследовать, успокаивал он себя. Совсем скоро».
Глава восьмая
РимКогда тебе предлагают восемьдесят тысяч за то, чтобы ты ел и спал, ты недолго думаешь, ага?
Я фмогу купить фебе новый компьютеы.
На кое-что нужно.
В жизни шанс нужно ловить, сечёшь? Сегодня здесь, завтра там. Хватай пирог, пока на тарелке ещё что-то осталось.
Проводя время в любимой очереди в центре по изучению депривации сна, Рим выслушивал разговоры присутствующих. Перепачканные пыльным уличным мнением, как он думал о них, люди общались так, будто пытались уличить других в большей глупости, чем совершали сами. Студенты, девушки, мужики люди разного помола, но всех их объединяла жажда денег. Жажда власти, жажда лишнего, жажда зрелищ такая жажда не имеет ничего общего с жаждой хлеба. Каждый интересовался, зачем сюда пришёл другой.
Я сейчас временно безработный, а тут таки-и-ие зарплаты. Всем восемьдесят предлагали?
Мама говоыыт, что иф меня ничего не выйдет. Вот я и хочу фаааботать денег.
Зачем-то пришла.
Да я так, по делам ездил, тут рядом оказался. А что?
Отгородившись от обсуждения книгой, Рим закрыл ею лицо. Он не желал видеть уродливую бородавку на шее высокомерной девушки у него создавалось ощущение, что у девушки росла вторая голова. Один из присутствующих заметил ладонь Рима.
Эй, парень, а что у тебя с рукой?
«Вот чёрт, подумал он, опять забыл перчатки надеть».
Ты поэтому здесь? На нормальную работу не берут? продолжал донимать его любопытный мужчина.
Да, соврал Рим, переводя тему. Кто-нибудь уже сюда приходил? Чего вообще ждать?
Да, начал один, но меня через три дня домой отправили. Я в тестах наврал, что у меня ровный график сна, и вылезло потом. Аванс оставили.
А я, продолжил шепелявый, фнаю людей, котоыые пыоходили. Говоыят, фны фнилифь ужафные.
Я вообще не в курсе, злилась блондинка с бородавкой, сжимая в руках сумку. Чего вы ко мне прикопались?!
Я вообще не в курсе, злилась блондинка с бородавкой, сжимая в руках сумку. Чего вы ко мне прикопались?!
Как и ты, парнишка, похлопал Рима по плечу последний, я тут в первый раз.
Над дверью загорелась лампа, вошла блондинка и через несколько минут выскочила в слезах, не реагируя на оклики очередных.
Чего это она?
Присутствующие несколько секунд смотрели вслед девушке, потом пожали плечами и все одновременно потеряли к ней интерес. Из кабинета окликнули Рима, и тот, чувствуя неловкость, встал. Все очередные обратили на него внимание.
Я, вообще-то, раньше пришёл, э? возмутился один из мужчин, и Риму стало не по себе. Рим поспешил войти в кабинет, пока мужчина не опередил его, но не почувствовал победы. В завораживающе белом коридоре сидели люди, хоть и незнакомые, а заходя в кабинет, Рим ощутил себя ребёнком, раздевающимся перед хирургом.
Белобородый доктор в белом халате с прозрачными непроницаемыми глазами посмотрел на Рима, приглашая сесть. У него были идеально чистые руки врача и заваленный бумагами стол. На цепочке мирно покачивались очки.
Во сколько ложитесь спать? с порога спросил доктор Рима, не переставая писать.
Ближе к одиннадцати, соврал Рим, заглядывая в бесконечные справочники по психиатрии на полках. «Психиатрия. Руководство для врачей и студентов», «Клиническая психиатрия», «Лекции по общей психопатологии», «Шизофрения», «Учение о галлюцинациях» В. А. Гиляровский. Среди научной литературы как-то затесалась детская книжка «Чёрная курица, или Подземные жители». Смутно припомнив содержание, Рим почувствовал страх.
Просыпаетесь во сколько? спрашивал доктор, перелистывая страницу.
Около семи, вновь соврал Рим, чувствуя покалывающий тело холодок, будильник на 7:15 и 7:20.
Рим сделал вывод, что в кабинете холодно, и потому у доктора побелевшие костяшки пальцев. Оглядываясь, он видел, что весь кабинет заставлен шкафами с макулатурой, один даже загораживает окно. И ни одного медицинского предмета. Даже стетоскопа нет.
Рука спать не мешает? Давно пальца лишились? доктор поднял на пациента глаза, надел очки и потянулся через стол. Дайте мне руку.
Рим послушно отдал доктору четыре пальца своей искалеченной руки, напоминавшие ему корн-доги.
Нет, не мешает. Два года назад на предприятии потерял. Болит, только если что-то кислое попадёт. Лимонный сок, к примеру, растерявшись, отвечал Рим, не помня, что вытаскивал руку из кармана.
Ладно, нормально, прокряхтел доктор, но Рим уже понял, что только в очках он похож на старика. Ты подходишь. Если согласен, я тебе дам ознакомиться с документами на подпись, и завтра завтра сможем приступить.
Через час с четвертью Рим заходил в свой подъезд, ещё не понимая, стоило ему радоваться и огорчаться. Он получил работу, но грусть, сводя брови, напоминала какую. Входя в квартиру, Рим хотел только одного: чтобы мама спала и не пришлось бы отвечать за извечный вопрос.
Свет в зале горел. Раскладной стол стоял посреди комнаты, на нём скатерть, на ней салаты, горячее, бутылка вина. От стульев, приставленных к столу, кружками на полу падала тень. В проходе появилась мама в платье и бусах.
А вот и сына пришёл, заметалась она, переминаясь перед ним с ноги на ногу. Раздевайся, купайся и проходи к столу. Я курицу через полчаса допеку.
Ого. А что у нас за праздник, мам? спросил сын, представляя, как мама с больными ногами двигает неудобный стол, как тащит покупки из магазина, в горле застрял ком.
Да просто захотелось посидеть. Ты же на работу устроился. Нужно отметить.
Рим задумался, к чему такая щедрость со стороны матери, но ему стало стыдно размышлять о причине неловкости, с которой она говорила. Она нервничала либо из-за помпезности события семья редко что-то отмечала, либо из-за своего наряда. Когда ради тебя наряжается только мама, это странно для вас обоих.
Рим отправился в душ, не желая возвращаться к столу. Не желал выбираться из-под струй воды, чтобы смотреть маме в глаза. Не желал её обманывать. Голова Рима наводнялась проблемами, и ему не удавалось их смыть.
«Она всё для меня, мой единственный родной человек, нить Ариадны, ведущая в нормальный мир. Почему я не могу быть для неё нормальным сыном?»
Рим плакал под душем и старался об этом сразу же забыть. Старался выдавить слёзы, показаться жалким, чтобы его погладили по голове, и в то же время ненавидел себя за свою жалость. Сжимая в остервенении губы, он поворачивал кран, увеличивая поток пропускаемой горячей воды. Медленно-медленно Рим обдавал плечи и спину всё большей и большей температурой воды, отчего на теле оставались красные полосы. От головы валил пар, воздух впитывал туман, Рим от злости сжимал зубы и кулаки. Ещё немного, и он бы перекрыл воду, упал бы на дно ванной, где, сжавшись клубком, трогал бы обожжённую кожу. Но что-то велело ему выстоять, вернуться в комнату и сказать матери всё как есть.