В начале 1894 года мой дядя Владимир Васильевич Колесников женился. В дом дедушки вошла молодая женщина, жена дяди, моя новая тетя Анна Трофимовна (Колесникова). Ее девическая фамилия была такая же, как и у ее мужа. Они оба находились в очень далеком родстве. Я внимательно стал изучать свою новую тетю и полюбил ее. Она имела характер спокойный, выдержанный, тактичный, и была очень доброй. С ее приходом в доме дедушки появился юмор, которого раньше в доме не было. По вечерам мы с сестрой любили слушать ее рассказы, полные добродушной веселости. Самые простые вещи в ее передаче делались интересными. Она умела подмечать смешные стороны у людей и передавала их с необычайной для нас, детей, выпуклостью. Я сохранил с ней и моим дядей Владимиром Васильевичем дружескую переписку до сих пор. Письма тети и теперь полны добродушного юмора, заражающего весельем. Мой дядя Владимир Васильевич унаследовал от своего отца, моего дедушки, его дарования и склонность к общественной работе. В начале этого столетия он выдвинулся как общественный деятель, был членом выездной земской управы и приобрел авторитет не только в городе, но и в уезде. Гражданская война 19191920 годов заставила его однако оставить Мензелинск и переселиться в Уфу.
В доме дедушки я прожил годы моего первоначального обучения, с 1890 по 1898 год, в течение восьми лет. Через сорок с лишним лет, оглядываясь на этот период, я оцениваю его как исключительно благотворный, способствовавший раскрытию во мне природных дарований, и я с глубокой благодарностью вспоминаю дедушкин дом и его семью. Дом сохранился, как мне передавали, но в нем живут уже чужие люди.
Начало учения
В августе 1890 года дедушка повел меня в приходскую школу. Мне не было полных восьми лет, я хорошо считал, но читать не умел. Меня приняли в школу. Моей учительницей была Анна Ивановна Будрина. Почему-то мне трудно давалось соединение слогов в слова, и я отчетливо помню, что очень долго не мог прочитать слово «тарелка», хотя рисунок под этим словом в «Азбуке Бунакова», как будто бы, должен был способствовать моей догадке и помочь чтению. Эти трудности испытывали и другие ученики. Не помню сейчас, почему это происходило. Наблюдая обучение грамоте своих детей, я мог видеть, что этот раздел грамоты, наоборот, давался им легко. У Анны Ивановны я проучился недолго. Вскоре после того, как я научился читать трудные слова, меня перевели во вновь открытую школу на той площади, где был дом дедушки. Это было близко и так удобно, что в большую перемену я бегал к бабушке выпить чашку молока и съесть кусок хлеба. Нашей новой учительницей была молодая учительница Софья Алексеевна Касаткина, только что кончившая прогимназию в Мензелинске. Она была на редкость одаренная и обаятельная девушка, с несомненными педагогическими способностями. Дело обучения у нас с ней пошло очень быстро. К новому году я уже читал и писал. Нашими учебниками были «Родное слово» Ушинского, арифметика Евтушевского и книги для чтения Л. Н. Толстого. Эти учебники нас увлекали, особенно глубокое впечатление оставили у меня книги для чтения Л. Н. Толстого. Один из рассказов, напечатанный там, «Мильтон и Булька» я и теперь вспоминаю с самым теплым чувством, а с тех пор прошло более пятидесяти лет. Уже на первом году обучения мне выпало счастье прикоснуться к творчеству огромного таланта. Сила его обаяния благотворно коснулась детской души и привлекла к себе на всю жизнь. Многие из его рассказиков, помещенных в книжках для чтения, я читал вслух дедушке, и он, знавший главнейшие произведения Л. Н. Толстого, был в восторге от них.
В те времена не было, как теперь, готовых тетрадок с различными графами. Тетрадки мы делали сами из писчей бумаги и графили тоже сами при помощи особых квадратных линеек (квадратиков). Каждый школьник имел при себе тетради по письму и арифметике, квадратик для графления, карандаш, ручку с пером и чернильницу. Лист бумаги (полный развернутый) стоил полкопейки, лучший сорт копейку. Карандаш стоил от трех до пяти копеек, перо полкопейки. Книги для чтения Л. Н. Толстого стоили, кажется, пятнадцать или двадцать копеек каждая. Всего их было четыре книжки. Теперь эти книжки сделались редкостью и, вероятно, мало кто их знает даже из преподавателей. А жаль, эти книги заслуживают большего внимания. В начальной школе у С. А. Касаткиной я проучился один год. Об этом годе у меня сохранились лучшие воспоминания. Впоследствии С. А. Касаткина вышла замуж за моего дядю Алексея Васильевича Колесникова и сделалась моей теткой. Их брак не был счастливым. Обаятельная Софья Алексеевна Касаткина, к сожалению, очень походила по своему характеру на Варвару Павловну Лаврецкую из романа И. С. Тургенева «Дворянское гнездо». Она и сама происходила из угасавшего и разлагавшегося дворянского рода. Но дядя мой Алексей Васильевич Колесников не походил на Федора Ивановича Лаврецкого. Уже после моего отъезда из Прикамского края дядя получил назначение крестьянским начальником в Керенск Иркутской губернии. С ним поехала туда и жена его Софья Алексеевна. Через несколько лет дядя умер в Керенске, а Софья Алексеевна продолжала жить там до февральской революции, после чего, как мне передавали, перебралась с детьми в Москву. Потом след ее потерялся. Что стало с моей обаятельной учительницей, я не знаю, даже не знаю, жива ли она.
В те времена не было, как теперь, готовых тетрадок с различными графами. Тетрадки мы делали сами из писчей бумаги и графили тоже сами при помощи особых квадратных линеек (квадратиков). Каждый школьник имел при себе тетради по письму и арифметике, квадратик для графления, карандаш, ручку с пером и чернильницу. Лист бумаги (полный развернутый) стоил полкопейки, лучший сорт копейку. Карандаш стоил от трех до пяти копеек, перо полкопейки. Книги для чтения Л. Н. Толстого стоили, кажется, пятнадцать или двадцать копеек каждая. Всего их было четыре книжки. Теперь эти книжки сделались редкостью и, вероятно, мало кто их знает даже из преподавателей. А жаль, эти книги заслуживают большего внимания. В начальной школе у С. А. Касаткиной я проучился один год. Об этом годе у меня сохранились лучшие воспоминания. Впоследствии С. А. Касаткина вышла замуж за моего дядю Алексея Васильевича Колесникова и сделалась моей теткой. Их брак не был счастливым. Обаятельная Софья Алексеевна Касаткина, к сожалению, очень походила по своему характеру на Варвару Павловну Лаврецкую из романа И. С. Тургенева «Дворянское гнездо». Она и сама происходила из угасавшего и разлагавшегося дворянского рода. Но дядя мой Алексей Васильевич Колесников не походил на Федора Ивановича Лаврецкого. Уже после моего отъезда из Прикамского края дядя получил назначение крестьянским начальником в Керенск Иркутской губернии. С ним поехала туда и жена его Софья Алексеевна. Через несколько лет дядя умер в Керенске, а Софья Алексеевна продолжала жить там до февральской революции, после чего, как мне передавали, перебралась с детьми в Москву. Потом след ее потерялся. Что стало с моей обаятельной учительницей, я не знаю, даже не знаю, жива ли она.
Городское училище
Городское училище в Мензелинске обслуживало не только город, но и огромный уезд. В нем давалось некоторое неполное образование в размере нынешней неполной средней школы. Училище состояло в то время из четырех классов: первые два класса имели по два отделения. В первое отделение первого класса принимали мальчиков, прошедших первый класс приходского училища. Таким образом, чтобы нормально кончить городское училище нужно было проучиться семь лет. В училище преподавались: русский язык (грамматика, синтаксис, история литературы), арифметика в полном объеме, геометрия, физика, естествоведение, история общая и русская, география, рисование и закон божий. Преподавателями были воспитанники Оренбургского учительского института. Этот институт был образцово поставлен и имел хорошую славу. Городское училище в Мензелинске было обеспечено специальным, просторным, светлым каменным зданием, имело хорошие кабинеты по физике, естествоведению и располагало значительной фундаментальной библиотекой классиков литературы. Преподавательский состав городского училища пользовался авторитетом среди жителей города.
Осенью 1891 года меня зачислили в городское училище, где я и пробыл шесть лет до его окончания в 1897 году. Вначале мне не понравилось на новом месте: было слишком шумно, а малышей затирали, иногда даже били старшие ученики. Вдобавок, ходить из дома было далеко (больше одного километра). Осенью и весною, когда кругом была непролазная грязь, хождение в училище было истинной мукой. Но постепенно я привык к училищу и полюбил его. В то время заведовал училищем (был его инспектором) Никольский; учителями были: Пушков, Козлов, Пшеничников и Коробко. Все они были питомцами Оренбургского учительского института. Закон божий преподавал священник Троицкой церкви Лавр Фенелонов. Первые годы моего обучения в городском училище преподаватели специализировались по отдельным предметам. Так Пушков преподавал русский язык, Пшеничников арифметику.
Года через два после моего поступления в училище был принят новый порядок преподавания. Суть нового порядка заключалась в том, что преподаватель прикреплялся к определенному курсу и вел его до окончания училища, преподавал все предметы, положенные по учебному плану. К нашему курсу был прикреплен Д. Е. Пушков. Он и довел нас до окончания, преподавая (с момента прикрепления к нам) все предметы. Только закон божий во всех классах преподавал Лавр Фенелонов. Не помню сейчас всех учебников, которые у нас были, но по арифметике был учебник Малинина-Буренина, по геометрии учебник Вулиха, по истории Иловайского, по истории литературы Острогорского (двадцать биографий знаменитых русских писателей). Обычно у нас было по пять уроков каждый день. Дома, вечерами, нужно было тратить время на подготовку уроков не менее трех четырех часов. Таким образом, наш рабочий день школьника был не менее восьми часов. Такой же продолжительности рабочий день был и у наших учителей. Занятия начинались в девять часов утра и кончались в третьем часу дня. По вечерам в училище мы никогда не собирались. Не организовывалось там ни бесед, ни развлечений. Здание работало только днем. В остальное время оно очищалось, проветривалось. Среди предметов была и гимнастика. Преподавал ее местный фельдфебель. Кажется, она была не каждый день. Ее не любили, она проводилась не утром, а по окончании уроков и сильно нас утомляла. Закон божий обычно не любили в школах, но уроки нашего Лавра Фенелонова мы слушали с удовольствием. Он умел рассказывать даже ветхий завет увлекательно, как историю. Много лет спустя, когда мне пришлось читать роман Леона Фейхтвангера «Иудейская война», я вдруг почувствовал, что об этом я где-то уже слышал. Имя Флавия, еврейского историка, сидело у меня где-то в тайниках моего мозга. «Откуда это?» спросил себя и вдруг вспомнил, что действительно Лавр Фенелонов много десятков лет тому назад рассказывал нам об этом самом Флавии и передавал содержание его книг. Надо было иметь большой характер и значительные умственные запросы, чтобы среди казенной церковщины сохранить душу живую, как сохранил ее Лавр Фенелонов, сумевшим сделать интересным для нас, школьников, даже ветхий завет.