Всё рифмуется - Галина Маркус 5 стр.

Уже забили петуха,
уже повесился Иуда
А все-таки, случится чудо,
хоть и не верится пока.

Мы спрятались в своих домах.
Нас запирает осторожность,
и меч безумства убран в ножны,
и сторожит, как цербер, страх.

А говорят, пришла весна,
да это попросту издевка!
Какая подлая уловка,
какая яркая блесна!

На самом деле, свет убит
Наш свет в пещере замурован,
привален камень. Промыслово
на нас взирает злобный быт.

Надежда  словно решето,
все в пустоту из ниоткуда
Но все равно: случится чудо
внезапно, просто. Ни за что.

Храбрости в мире не поровну,
все мы боимся дементоров.
Все-таки выберем сторону 
встанем на сторону светлую.

Пусть для начала лишь мысленно,
щурясь на жгучее белое,
только нащупаем истину,
слепим словами несмелыми.

Нету чудеснее праздника,
чем, все сомненья измеривши,
выйдя ко свету опасливо,
встретить таких же поверивших.

Лица увидеть знакомые,
лица увидеть безвестные
выбравших верную сторону,
тоненький лучик над бездною.

Так и живем с чудесами
 яблочко кружит по блюдцу.
Смыслы проявятся сами,
стоит их только коснуться.
Нам удивляться не нужно,
 мы замурованы в сказке,
шарик по блюдечку кружит,
всё ускоряясь к развязке.
Смотрим подслеповато
взглядом испуганной дичи, 
что там увидишь со дна-то,
коли живешь в этой притче?
Сказка-то ложь, да намеки
Глянешь вокруг: персонажи
учат усердно уроки,
только свои, а не наши.
Выпустим ль в поле клубочек,
биться с кощеем ли станем,
знает лишь сказочник точно,
чем все закончится с нами.
Хоть в чудесах мы не шарим,
сказку-то сказывать скоро
Не тормозил бы он шарик,
не разбивал бы фарфора

От хрустальной зимы замирая в восторге
и рыдая от сломанных веток рябин,
шла она в синеву и, скользя на пригорке,
так хотела, чтоб он её больше любил!

Чтобы ей не завидовать глупым сюжетам
и парить над житейским цинизмом подруг,
чтоб любовь не казалась похожей на смету,
а была бы похожей на «взгляды» и «вдруг».

Но какие же взгляды, когда уже поздно,
если титры идут, свет включают в кино.
И он рвётся к прохладе, стремится на воздух,
ну а ей остаётся, как прежде, одно:

то ползти, то лететь  в пустоту до предела.
Экономя желанья, сжигать их дотла.
Он любил  но не так, как она бы хотела.
А лишь так, что мечтать о других не могла.

Подоконник, книжка, чашка.
К мёрзлому окну
тонкой блеклой промокашкой
зимний свет прильнул.

А за шторкою дремотной
день уже остыл.
Тянут время неохотно
старые часы

и немодным циферблатом
смотрят мне в глаза:
ты-то, ты-то вино-вата,
так-таки и знай.

Любопытная, рябина
тычется в окно.
Клин не выбиваю клином,
так что всё равно.

Но глядят друг в друга окна,
дотемна близки
День твой был сегодня соткан
из моей тоски.

Обглодали вороны рябину 
в эту зиму мороз был жесток
Из окна кто-то по ветру кинул
густо-жёлтый, без ножки, цветок.

Неестественно-яркою точкой
он на ветках тоскливых повис,
и вцепился в них жадно и прочно,
и не смотрит, бессовестный, вниз.

Как серьгою дешёвою в ухе
у монашенки сирой горит,
придавая иссохшей старухе
и комичный, и жалостный вид.

Инородный  висит и не вянет,
притворяясь, что тут и зачат.
Но стыдится его притязаний
это дерево. В цвет кумача

наряжалась недавно гордячка,
горьковатым и тонким был вкус.
Ей не нужно нелепых подачек
и обиден под старость конфуз.

Но судьбой и ветрами прибило,
к ней насмешливый жёлтый цветок.
Он завянет любимый постылый
В эту зиму мороз  так жесток

Бабье лето. Сентябрь. И туман по утрам.
Доставать ли забытое летнее платье?
Если верить глумливым кривым зеркалам,
лоск мой только годам набегающим кратен.

Нарушая все правила, скачут листки
под колёса, на красный  за осенью новой,
как мышата весёлые, прочь от тоски,
друг за другом, смешинками, слово за словом.

Их недолгая резвость, бессмысленный фарт,
всё не впрок. И, устав притворяться живыми,
затихают, уткнувшись носами в асфальт,
на обочине, в сизом забвении, в дыме.

Ну и ты, разумеется, не виноват.
Мне самой не нужны  ни закваска чужая,
ни шутливый намёк, ни настойчивый взгляд.
Просто зря ты сказал: «Я тебя уважаю».

Снег сыплет и тает, ты прячешь озябшие руки
и думаешь  вечность застыла под этим окном,
сейчас всё решится  иначе ты сгинешь в разлуке,
и этой расплаты ждут небо, деревья и дом.

Ах, эти влюблённые  просто наивные дети.
Она не придёт, и что толку упрямо стоять
и слать смс Но, хоть я за неё не в ответе,
я буду с тобою, я рядом  опять и опять.

Я в каждой развилке и в каждом твоём повороте,
в молитвах и снах, и под дверью сижу у врача,
и прячусь в словах, и звучу в самой трепетной ноте,
и в точке, и в строчке, что надо с абзаца начать.

Чем дольше с тобой, тем я буду сильней и заметней.
Я в тяжести лет и в концовках прочитанных глав,
и в длинных гудках, и в коротких И самой последней
покину тебя, лишь на крохотный миг обогнав.

Меня ты узнаешь легко
в сумбуре роящихся улиц,
людской меня схватит поток
и выплюнет, как несъедобное.
Пальто мне всегда велико,
гримасой привычною хмурюсь
от новых и старых тревог,
да обуви неудобной.

Сквозь страны и через века
судьбы предписанием сложным,
виляя в случайностях дня,
на ощупь ступая впотьмах
идём мы друг к другу, пока
не станет однажды возможным,
что ты повстречаешь меня,
узнаешь в бессчётных мирах.

В том месте, где треснут асфальт,
и брошен пакет из-под сока,
ты сделаешь двадцать шагов
на север. И сразу поймёшь,
что это действительно я,
стою тебя жду одиноко
минуту и пару веков!
Узнаешь.
И мимо пройдёшь.

В этом голом пейзаже какое-то есть облегченье.
Словно выбора нет, и бесчисленных смыслов не надо
узнавать и слова подбирать, что расскажут точнее
о природе вещей и тобой отведённого взгляда.

Всё так пусто и ясно. Не будет других примечаний.
Разветвленье дорог затерялось в одном из сугробов.
Если это печаль нет причины у нашей печали.
Если это довольство  то чем мы довольны так оба?

Для чего тосковать? Позади белый город и вечер,
и ветрище  такой, что казалось, обрушатся крыши.
Но  прошёл стороной,
и мне сравнивать, стало быть, не с чем,
разве только с надеждой, что ты меня всё ещё слышишь.

Застарелой лыжней время тащится дальше по кругу,
И как небо в мороз, моя совесть чиста. Но водою,
подо льдами укрытой, застынет судьба. По заслугам!
С этой совестью чистой, мой милый, тебя я не стою.

Ты меня не ищи. Я по узкой лыжне проводов
ухожу мимо окон слепых, замороженных разом
только фразой одной
Той негромкой и будничной фразой,
погасившей огни всех идущих навстречу домов.

И дома, растворяясь в картонной тоске позади,
бестолково таращатся в небо пустыми глазами.
Этот город написан в коричневом цвете гризайлью,
и на плоскость его никому вслед за мной не взойти.

Это вовсе не дождь, это белый густеющий клей.
Он стекает с зонта, обливает покатые крыши.
Если я не уйду  ты меня никогда не услышишь,
ты меня не ищи не ругай и не слишком жалей.

Ты меня не ищи, раз найти до сих пор не сумел.
Далеко на краю под названием «там, где нас нету»
в автомате кофейном налью себе крепкого цвету,
пожую, запивая, зефирный рассыпчатый мел.

Клей застывший на зонтике треснет, пойдёт кракелюр.
Может быть, я найдусь  только если ты правда захочешь
не оставить меня навсегда в нарисованной ночи,
в тот момент, как художник закончит картину свою.