До этого я не интересовалась противоположным полом, много читала и была большой мечтательницей.
Ну что вы все о мальчишках, сердилась я на трещавших всю дорогу одноклассниц.
На родительских собраниях меня хвалили за отличную учёбу и примерное поведение. Мама гордилась мной, а тётя Кира пророчила:
Вот выучишься и станешь человеком.
Дома отчим говорил мне:
Немтырь.
Я почти никогда с ним не разговаривала, никак не называла и считала несчастьем всей своей жизни.
Жила бы Раиса для дочки, а то нашла себе ссыкуна (имея в виду молодость Зиновия), вздыхала бабушка.
Любовь бабушки я ощущала с раннего детства, принимая её за маму.
Она была человеком старого закала, и этим все сказано. Трудная жизнь согнула ей спину, но не сломила дух. Её постоянные поездки на родину, в Мариуполь, независимо ни от каких обстоятельств, многие считали причудой. Оттуда она присылала нам посылки со всякой всячиной, чаще всего с вяленой рыбой, которой там приторговывала. Только очень тяжёлая болезнь могла остановить её, но я не помню, чтобы она когда-либо серьёзно болела или обращалась к врачам.
Рвачи, а не врачи говорила она обычно.
А что же ты делаешь, когда простываешь? интересовалась я.
Выпить 100 граммов водки, укутаться одеялом, пропотеть, и наутро все как рукой снимет. Мне это казалось невероятным.
Смутно припоминалась картина мы с бабушкой у моря, она греет в горячем песке свои ревматические ноги, я плещусь у самого берега, ослепительно светит солнце. Вдруг кто-то восклицает:
Смотрите, вон граница между Азовским и Чёрным морями!
Я всматривалась в синеющую даль, но ничего не видела.
Бабушка жила поочерёдно у своих четырех дочерей, помогая нянчить внуков, но к концу жизни остановилась у нас. Меня до сих пор гложет чувство вины за то, что я недослушала её рассказов о жизни в старину.
Она пережила смерть пятерых детей из девяти, две войны, революцию, голод 1933 года, но не утратила достоинства, здравого смысла и добропорядочности. Её сухонькое согбенное тельце, белый ситцевый платочек на голове остались в моей памяти не только как черты любимого родного человека, но как символ старой России. Она любила рассказывать о жизни при царе, о своем отце из благородной семьи, который женился на красавице-крестьянке, о традициях в их семье и учёбе. По её словам четыре класса гимназии давали больше, нежели наши десять классов. И совсем уж прикровенно говорила о своей любви к казачьему офицеру, погибшему на фронте в Первую мировую войну.
Стоубцы, объявили по-белорусски, и это тоже показалось новым. Столбцы середина пути между Минском и Барановичами. На этой станции мы когда-то случайно встретились с Вадимом и вместе ехали в Минск, и я вдруг ощутила дух тогдашнего времени, вкус забытой тоски. Интересно, какой он сейчас?
Вадим так и не стал главным человеком моей жизни, тем не менее знакомые, давно невиденные места будоражили. Я жадно начала вспоминать, раскладывая по полочкам даже самые незначительные эпизоды. Зачем мне это? Но лукавый ум пробовал вдохнуть подобие жизни в этот муляж, настроить фокус хрусталика на дальнее зрение, чтобы вновь увидеть мираж прошлого.
Закрываю глаза. Весна. Солнце. Во дворе перед домом зелёная лужайка. Вадим лежит на животе и покусывает травинку. Вид у него задорный и мечтательный. Мы с подругой Иринкой проходим мимо, и он весело с нами здоровается. Я вижу его второй раз в жизни, а первый был, когда я забыла в парте свой дневник, и мы отправились за ним в школу. В тот год Вадим учился во вторую смену в классе, где мы занимались в первую. Он вышел небрежной походкой, улыбающийся, руки в карманах. Ирка зашептала мне на ухо:
Это Павлихин, они недавно приехали из Германии. А это Валька Турко, бегает за ним, она указала на высокую русую девушку независимого вида.
За одну секунду я была в курсе всех событий, и ровно через секунду он подошёл к нам и поздоровался.
А что ты тут делаешь? спросил он у Ирки. Она таинственно улыбалась.
Посмотри, пожалуйста, дневник в третьей парте, обратилась я к нему с неожиданным смущением. Он сходил в класс и скоро вернулся.
Нет там никакого дневника, пожал он плечами и улыбнулся, глядя мне прямо в глаза. На щеке появилась ямочка. С этого момента со мной что-то произошло, стало горячо у сердца.
Нет там никакого дневника, пожал он плечами и улыбнулся, глядя мне прямо в глаза. На щеке появилась ямочка. С этого момента со мной что-то произошло, стало горячо у сердца.
Потом была линейка в коридоре. Все классы стояли в две линии лицом друг к другу. Вадим оказался почти напротив меня. Из-за своей рассеянности я не сразу его заметила. Ирка тотчас же зашептала мне на ухо:
Он так глядит на тебя!
Я не осмеливалась повернуть голову в его сторону, а когда решилась, то увидела, как он, не скрываясь, смотрел на меня во все глаза с какой-то шальной улыбкой и неизменной ямочкой на щеке. Это было неожиданно и непереносимо. Я отвернулась, а Ирка посматривала мельком, и все время нашептывала мне о нем. Это было удивительно. Обычно тихая, спокойная в классе её прозвали Несмеяной, она с таким пристрастием подталкивала меня к нему, словно говорила, Смотри, вот он! Не может быть, чтобы он ей тоже не нравился.
С того дня в моей жизни появился другой смысл. На кухне у тёти Киры я дежурила возле окна, чтобы видеть, не пройдёт ли по двору Вадим. Как только он появлялся и пересекал двор, я смотрела на его высокую ладную фигуру и замирала. Про такую походку говорят, идёт, как пишет. Каждый его шаг и каждое движение отдавались в моем сердце, это были минуты огромного восторга и грусти. Но стоило ему повернуть голову в сторону нашего окна, как я, тотчас же, пряталась за занавеской. Наши дома находились рядом, и это уже было счастьем. В школе я набивалась на дежурство в группу по проверке чистоты классов, которая делала обход во время уроков. Так я могла лишний раз встретиться с ним взглядом. Я хорошо помнила слова моего одноклассника Кольки:
Между прочим, Павлихин часто интересуется что это за скромненькая девочка у вас в классе?
Раньше мы с Иркой предпочитали прогуливаться только по аллее, которая идёт вдоль Брестской улицы, этакие благовоспитанные девочки. Во двор я стала выходить только недавно, и понятно, по какой причине. Там собиралась целая стая мальчишек и девчонок, которые хохотали, подтрунивали друг над дружкой, а главным объектом их внимания стал Вадим, ведь он был новичком и самым видным парнем в школе.
Девчонки сбивались в кучу на лавочке у стола, теснили его в угол и приставали с вопросами:
Вадим, а какие тебе девчонки нравятся?
Он изобразил руками волосы до плеч, и я тут же решила обрезать косу.
Однажды Колька повез меня на велосипеде по двору, а Вадим подтрунивал:
Урони её, урони! этот мягкий, но полный тайной силы голос, приводил меня в трепет.
Я забыла все свои мечты и грезила только о нем. Это было такое счастье просыпаться утром и знать, что есть он. Чувства были такими сильными, что требовали выхода. Выказать их ему? Об этом не могло быть и речи. Я была невероятно застенчива, не знала, как вести себя с ним, и часто делала несуразные глупости. Как только он появлялся на горизонте, мне срочно нужно было что-то отыскивать в сумке. Девчонки посмеивались надо мной. Иногда по вечерам, когда мальчики возвращались с тренировки по боксу, мы болтали на лавочке у нашего дома вчетвером Я, Ирка, Вадим и Колька. Мы с Вадимом сидели в середине. Колька, балагур и лучший математик нашего класса, смеялся и восхвалял его исключительно для меня.
Посмотри, какие у него ноги! А мышцы!
Все как будто сговорились нахваливать его при мне, но я была, словно в ознобе, молчала и даже не улыбалась, а просто смотрела на него как больная. Недаром отчим называл меня немтырём. С теми, кого я любила или ненавидела, мне было очень трудно.
Потом Вадим и Колька прощались и уходили, обещая завтра снова быть на этом же месте. Я понимала, что это делается исключительно ради нас с Вадимом, ибо мы были как два телка на поводке. В один из таких вечеров, когда мальчики ушли, мы с Иркой ещё некоторое время сидели и молчали. Вечер был тихий и звёздный. Я смотрела на небо, и вдруг у меня вырвалось:
Господи, как я его люблю!
Неужели так любишь? удивилась Ирка.
В городских соревнованиях по боксу наши мальчики стали победителями и даже попали в местную газету. Я вырезала фотоснимок и хранила его как самую большую драгоценность.
Первое чувство открыло во мне все шлюзы. Я танцевала и репетировала с девчонками из класса к смотру художественной самодеятельности. Пела дома перед зеркалом, подражая Робертино Лоретти, Лили Ивановой, Ларисе Мондрус и даже своему любимцу Муслиму Магомаеву. Самое интересное было то, что у меня действительно были данные, о чем сказала завуч, когда услышала, как я пою по школьному радио, и посоветовала учиться дальше. Но сначала меня услышали одноклассницы, когда у нас не было урока физкультуры. В спортзале с хорошей акустикой я устроила свой первый концерт. На моё пение зашёл школьный гармонист Жора, и я стала петь на городском смотре. И это не все. За то, что мои сочинения считались лучшими и зачитывались перед классом, меня выбрали юнкором нашей газеты, где я сочиняла шуточные стихи. Кроме того, мы с Иркой учились на одни пятёрки. Маме завидовали: