«Постой-ка, заговорил голос в моей голове. Дверь в эту комнату была заперта. Это он впустил тебя».
Кто же из нас пленник в таком случае?
Если вторую дверь можно открыть изнутри, в чем причина? Не впускать кого-то?
Можно ли наружную дверь тоже открыть изнутри? Есть ли там засов? Я не заметила. Она определенно не была заперта. Вероятно, Бенсон, или кому там принадлежит этот лишенный тела голос, случайно оставил ее незапертой.
Две двери, два замка: один открытый, второй закрытый.
Все равно что загадка в «Ежегоднике для девочек».[34]
Я размышляла на эту тему, когда музыка смолкла.
Музыка учит. Музыка усмиряет дикого зверя, произнес мой хозяин (или тюремщик?), и мне снова показалась, что он кого-то копирует.
Не успела я задать вопрос, как снова заговорил бестелесный голос, перекрывая гудение и потрескивание в громкоговорителе:
Петр Ильич Чайковский, сказал он. Увертюра к «Лебединому озеру».
Послышался приглушенный треск, как будто кто-то уронил в соседней комнате что-то фарфоровое.
Продолжаем, скомандовал голос, и воцарилось неловкое молчание. Наконец он произнес уныло: Франц Шуберт, «Смерть и дева».
Иголка снова опустилась на желобки пластинки, и из решетки громкоговорителя напряженно вырвались звуки струнного квартета.
«Смерть и дева?» подумала я. Может, это предупреждение?
В какой дурдом я угодила?
Мой хозяин сейчас сидел совершенно спокойно, полностью погрузившись в музыку, закрыв глаза и сложив руки на коленях, и его губы беззвучно шептали слова.
С его слабым слухом маловероятно, что он разберет едва уловимые звуки, заглушаемые к тому же, благодаря Францу Шуберту, музыкой. Пока тень от меня не упадет на его лицо, я буду в безопасности. Я медленно поднялась на ноги и с леденящей медлительностью двинулась по комнате, обходя его справа и сзади, чтобы не оказаться между ним и окном.
Дойдя до комода, я открыла обложку старой черной Библии.
Аллилуйя!
Как я и надеялась, на первой странице, словно лианы в джунглях, извивались ветви семейного древа Ридли-Смитов. В самом низу под «Рождениями» была запись:
Вивиан Джойес Ридли-Смит. 1 января 1904 года.
Вивиан. Так вот как его зовут. Ему сорок семь лет.
Я закрыла Библию, и тут мои пальцы скользнули по острому краешку. Между двумя следующими страницами было что-то заложено.
Конверт. Я вытянула его.
Спереди летящим и явно женским почерком было написано: «Дражайшему Джослину».
Должно быть, это что-то из старых времен, из семейных бумаг. Но кто такой Джослин, адресат?
Почтового штампа не было, а значит, и даты на конверте тоже. Должно быть, его просто принесли.
Я поднесла конверт к лицу, втянула воздух носом, и мое сердце покрылось коркой льда, когда мои ноздри наполнил аромат маленьких голубых цветов, горных лугов и льда.
«Миратрикс»!
Духи Харриет!
Я часто чувствовала этот запах в ее будуаре. Он был знаком мне, как мои пять пальцев.
Неуклюжими пальцами я открыла конверт и извлекла один лист бумаги.
«Дражайший Джослин» так начиналось письмо.
Джослин?
И тут до меня дошло. Конечно же! Джослин, Джосс это производное от Джойес.
Прозвище. Имя, которым его называли только члены семьи и ближайшие друзья, или, может быть, только Харриет.
Дражайший Джослин,
Я уезжаю на некоторое время и не смогу навещать тебя. Мне будет не хватать наших совместных чтений, и я надеюсь, что ты продолжишь читать без меня. Помни, что я тебе говорила: книги заставляют душу летать.
Твой друг,
X.
P. S. Сожги после прочтения.
Как ни странно, только сейчас я узнала почерк Харриет.
Внезапно мои руки затрепетали, как листья на ветру. Моя мать написала эту записку, перед тем как отправиться в свое последнее путешествие.
Я убрала записку обратно в конверт и вернула его на место в Библию.
В мое сознание медленно снова вплывала музыка, звуки струнных инструментов, исполняющих трагическую мелодию.
«Смерть и дева».
Джослин продолжал внимательно слушать с закрытыми глазами.
Как часто Харриет навещала его здесь? подумала я. Как она умудрялась пробраться сквозь все эти двери, как минимум две из которых были заперты?
Возможно, одиннадцать или двенадцать лет назад все было иначе. Возможно, как и Букшоу, когда-то Богмор-холл был счастливым местом.
Как часто Харриет навещала его здесь? подумала я. Как она умудрялась пробраться сквозь все эти двери, как минимум две из которых были заперты?
Возможно, одиннадцать или двенадцать лет назад все было иначе. Возможно, как и Букшоу, когда-то Богмор-холл был счастливым местом.
Но почему-то я в этом сомневалась. Это место выглядело так, как я воображала покинутый зал суда: холодное, пустое, источающее запах приговора и последнего узника, которого уволокли исполнять наказание.
Если не считать Джослина, разумеется. Такое ощущение, будто он приговорен к жизни.
Я задумалась, какое ужасное существование, должно быть, он влачит, когда мой разум начал посылать мне срочные сообщения: что-то о двойных дверях. О чем речь?
Замки! Если Бенсон, или кто там тюремщик Джослина, действительно забыл запереть наружную дверь и по какой-то причине вернется, я тоже окажусь под замком.
Мне надо убраться отсюда как можно скорее! Все идеи насчет того, чтобы расспросить Джослина о его отце или Харриет, или о святом, которого не должно тревожить, придется отложить на другой день.
Пока он остается в своем музыкально-инструментальном пузыре, я тихо уйду незамеченной.
Я прикинула маршрут и начала медленно двигаться к двери. Я была уже на полпути к выходу, когда музыка закончилась.
Джослин слегка наклонил голову вправо, потом влево. Встал из кресла и повернулся кругом в тот момент, когда я коснулась дверной ручки.
Его глаза встретились с моими, лицо ничего не выражало. Невозможно было понять, о чем он думает.
Я не знаю, что заставило меня это сделать, должно быть, какие-то глубины памяти, но я, даже не думая, поднесла три пальца к губам и послала ему воздушный поцелуй.
И вышла из комнаты.
Я снова оказалась в маленькой прихожей, пыльные портьеры скользнули по моему лицу, будто паутина какого-то мерзкого огромного паука. Я пробралась сквозь них и отодвинула засов наружной двери. Все-таки здесь есть замок.
Однако стоп!
Что, если Бенсон сидит в засаде по ту сторону? Поймать нарушителя на месте преступления это очко в его пользу.
Не приближаясь вплотную к глазку, я медленно повела головой из стороны в сторону, осматривая внешнее помещение постепенно, ярд за ярдом.
Пусто.
Я приоткрыла дверь и уже ступила наружу, когда услышала звуки шагов. Секунду спустя через перила я увидела голову. Голова была странно знакомой.
Кто-то поднимается по ступенькам! Мужчина.
Прятаться некуда. Поздно.
Хорошо, что я не закрыла дверь за собой. Я нырнула обратно в прихожую и тихо задвинула засов.
Он меня видел?
Я не могла вернуться в комнату Джослина, внутренняя дверь за мной закрылась. Я застряла в темном душном пространстве между двумя дверями, оказавшись в ловушке заплесневелых бархатных портьер.
В замке заскрежетал ключ.
Пыль скреблась в моем носу, словно черный перец, вызывая нестерпимое желание чихнуть.
Я зажала нос большим и указательным пальцами и попыталась дышать ртом, одновременно забившись в угол сбоку от двери, съежившись и изо всех сил пытаясь максимально уменьшиться в размерах.
Дверь открылась, придавив меня к стене и выжимая воздух из моих легких.
Возникла пауза, потом донесся звук ключа, открывающего второй замок.
Еще чуть-чуть и я задохнусь!
Потом неожиданно давление ослабло, и наружная дверь закрылась.
Теперь я была заперта в этом отсеке вместе с мужчиной. Он был так близко, что я чувствовала его дыхание. Оно пахло табаком и копченой рыбой.
Послышались шаркающие шаги, и портьеры заколыхались.
Открой-ка дверь! громко позвал он, чуть ли не крича мне прямо в ухо. Я с подносом.
Раздались глухие удары, как будто он стучал носком ботинка во внутреннюю дверь.
Казалось, что прошла целая вечность, пока засов наконец отодвинули.
Бенсон? спросил через дверь голос Джослина.
А кто еще, по-твоему, это может быть? проворчал мужчина. Король Сиамский?
Потом он исчез, и я осталась одна в душном отсеке.
Я сосчитала до трех и отодвинула засов наружной двери, оставив ее приоткрытой, когда вышла на лестницу.
Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать: я неслась по ступенькам вниз с такой скоростью, будто за моей спиной лаяли гончие ада. Я считала пролетающие подо мной ступеньки. Вот я уже достигла лестничного пролета. Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре по две за один раз двадцать шесть. Через вестибюль и во двор, и только там, как мне показалось, я перевела дыхание.