Ну вот и вся моя литературная деятельность. Разве что безмездно письма по редакциям рассылаю, за моею полною подписью. Всё увещания и советы даю, критикую и путь указую. В одну редакцию, на прошлой неделе, сороковое письмо за два года послал. Характер у меня скверен, вот что
Но всё же, по возможности, мы должны стремиться пробудить у этих болванов жажду подлинных знаний.
Направление движения
Всё это нарастает постепенно. Ты начинаешь разговаривать сам с собой. Потом пить в одиночестве. Потом дрочить, даже когда есть возможность поехать или призвать. И когда приходит время философических бесед с телевизором, ты понимаешь, что адекватные реакции не вечны и нужно срочно пить транки.
После транков прекрасно спишь и рот открываешь только для того, чтобы почистить зубы. Искренность, дружелюбие, чувство приязни Три основополагающих слова уже сказаны миру. Мир понял, не понял, но отвернулся. Это только тебе кажется, что оскорблённо.
Транки великолепны и сами по себе, но сочетание с алкоголем делает их неотразимыми. Золотые сны о золотой стране: кусок того, кусок сего, границы размыты, всё зыбко, отчётлив только фон: вечное, безапелляционное великолепие. Сны, страны, безобразная земля. Где поставить ударение? Да какая разница.
До чего всё просто, но как обидно: простое полюбил только потому, что когда-то в начале карьеры слишком любил сложное. В начале карьеры всё это было текучее, струящееся, красивое, невразумительное, упоительное, нет чтобы сказать: дождь идёт, часы идут, жизнь проходит. Самые скудные слова прикрывают самые пышные чувства.
Я рассматриваю свой глобус. Мечты плывут разноцветными пятнами: где-то там есть влажные побережья, тучные равнины, пустынные плоскогорья, мозаика ландшафтов, столбовые дороги цивилизации, единственный в мире жёлтый, коричневый обрыв над невидимым морем. Он пуст, на нём есть место для белого дома с колоннами, но никакого дома там никогда не будет.
Часовые пояса. Ненаучное движение солнца по небу. Между Москвой и Камчаткой девять часов и десять тысяч километров. Между Камчаткой и Аляской шестьсот километров и двадцать четыре часа. Что за дела, откуда они берутся, эти лишние часы на такое скромное число километров. Что-то там пролегает, через Берингов пролив. Сколько раз мне объясняли я всё равно ничего не понял. Вот она, реальность всё та же самая условность. Километры всё же менее условны, чем время. Они думают, я прикалываюсь.
В текущей жизни обходишься тремя основополагающими словами. В жизни химер также присутствует устоявшийся набор слов: блеск, печаль, томный, героический, строгий. Ну ещё, конечно, нежный. Любимый эпитет и, поверьте, всеобъемлющий и к закату можно прилепить, и к человеку, и к дыханию оттепели. У людей, закатов и оттепелей столько общего; главное, смотреть на них под правильным углом. С единственно верной моей точки зрения. Георгий Иванов тоже очень любил это слово. Как же когда-то чувствовали негу а потом всё, конец. Чувство умерло, эпитет остался. Могила не осталась безымянной. Вот и носишь к ней цветы, до одурения.
Не хотелось мне писать о Георгии Иванове. Я бы лучше, знаете, о балетной пачке, заначке и даме с жевачкой. О чем-то таком, условно живом и безусловно положительном. Что может быть увлекательнее простой, скудной, размеренной жизни если смотреть на неё со стороны. Богачи, которые обладают, не зная, всей роскошью мира и чувствуют себя обделёнными; их прелестная тоска по какой-нибудь блестящей дешёвке. И страх: жидкий или густой, животворный содержимое вен жизни. Но, значит, Георгий Иванов.
Иногда мне кажется, что я его воплощение, только не понимаю, кто из нас и за какие грехи таким образом наказан. Новое улучшенное издание, с рисунками в семь красок, критической статьей и разделом Dubia. Могу изложить его мысли его же словами. Могу так смотреть и так видеть, и так же не видеть ничего из того, что располагается прямо под носом. Нос, впрочем, у меня короче, но общий имидж, мне кажется, сходен хотя это и дело вкуса. И, главное, меня уже воротит от Георгия Иванова так, как может воротить только от себя самого.
Самое смешное, конечно, в том, что на свете в настоящий момент наверняка присутствует ещё какое-то число людей, живущих в подобной уверенности, в подобном ослеплении. Целая армия георгиев ивановых, бесконечно гадких копий с гадкого же оригинала. Каждый ненавидит каждого, и все чего-то просят у муз. Муза, дай! Но музы сами жаждут, им уже нечего и некому дать. Музы устали давать без любви.
Да нет, ну что вы, у меня как раз очень ясно в голове. Порядок и связность в мыслях моё главное достоинство, верный козырь в фальшивой игре с жизнью. Вышел первым ходом с козырного туза, круто? А король не бланканулся. Эти козырные короли на чужой руке вы замечали, насколько редко они бывают бланковыми?
Почему, думаю я часто, откуда во мне такая уверенность, что эти замечательно связные и ясные мысли могут кого-то заинтересовать? Слова как же они нежны умирают, не коснувшись слуха, как умирает движение неуверенной руки, не посмевшей потянуться первой. Тихий ангел пролетел, а грубые люди говорят: мент родился. Или же, напротив, всё очень шумно и громко, а молчание и глухота так, метафизические.
Мысли как таковые, слова как таковые. Вне приложения к практической задаче поучения, увеселения Или вот ещё: литература как афродизиак. Для тех, кто не может без эстетики, да и с эстетикой не всегда. Невразумительное, упоительное, прекрасное. Мёртвое? Как посмотреть. Может быть, с другой точки зрения, чрезмерно живое.