Современники радовались на него и утешались им.
Известный жизнью своею, игумен Глинской пустыни Филарет, в день кончины отца Серафима, выходя с братиею от утрени, указал братии на необыкновенный свет, видимый в небе, и произнес: «Вот, так отходят души праведных. Ныне в Сарове душа отца Серафима возносится на небо».
Вскоре после кончины отца Серафима, известный высокою жизнию своею, один из наиболее выдающихся подвижников XIX века, архиепископ Воронежский Антоний говорил:
«Мы как копеечные свечи. А он как пудовая свеча всегда горит перед Господом как прошедшею своею жизнию на земле, так и настоящим дерзновением перед Святою Троицею».
Кончилось для него земное странствование. Настала небесная слава. И что же, в каком образе предстает он теперь людям?.. Та же кротость, та же любовь. Тем же ласковым словом зовет он людей, как звал их на земле: «радость моя!»
Я пришел навестить своих нищих. Давно здесь не был, говорил он в 1858 г., явившись для исцеления Дивеевской инокини Евдокии.
Радость моя, говорит он, явившись Саровскому монаху, впавшему в уныние: я всегда с тобою. Мужайся, не унывай!
Вот он является во сне Шатской (город Шацк) купчихе Петаковской, знавшей его при жизни, и говорит: «В ночь воры подломили лавку твоего сына. Но я взял метелку и стал мести около лавки, и они ушли».
Сын твой выздоровеет и испытание в науках выдержит! говорит он, явившись во сне в 1864 году в Петербурге госпоже Сабаньевой, у которой сын заболел перед экзаменом в Горный институт.
Что ты все плачешь, говорит он монахине Понетаевского монастыря Афанасии, придя к ней в белом балахончике и камилавке и севши на постели больной, что все плачешь, радость моя Все те спасутся, которые призывают имя мое!
Простая и добросердечная! говорит он одной знатной, тяжко больной барыне, войдя к ней неожиданно ночью, с открытою головой, в белом балахончике, с медным крестом на груди.
Мир дому сему и благословение! говорит он в 1865 году перед Рождеством, входя, в виде безызвестного, седого, согбенного странника, в дом г-жи Бар., где, по обычаю, раздавали пособия нуждающимся.
Ты за подаянием? спрашивает его раздатчица.
Нет, не затем. Мне ничего не надо. А только видеть вашу хозяйку и сказать ей два слова.
Хозяйки нет дома. Что передать, скажи нам?
Нет, мне надо самому.
Одна из прислуги шепнула другой:
«Что ему тут? Пусть идет может, бродяга какой».
А старичек сказал:
Когда будет хозяйка, я зайду, я скоро зайду, и вышел.
Стало тогда раздатчице жаль старика, и она бросилась за ним на крыльцо. Но он исчез. От хозяйки это все скрыли. Подозрительной же слуге кто-то сказал во сне: «Ты напрасно говорила: у вас был не бродяга, а великий старец Божий».
На следующее утро г-жа Бар. получила с почты изображение чтимого ею отца Серафима. В этом изображении те, кто говорил накануне со старичком, узнали этого старичка.
Во все отношения свои к людям что-то безконечно нежное, заботливое, материнское вкладывает отец Серафим, и эти сокровища сочувствия, эту безграничную отзывчивость уловит, отгадает в нем всякое верующее сердце, и привяжется к нему, насколько можно только привязаться.
Теперь отец Серафим станет широко известным, и все то, что таилось в нем, сравнительно, для немногих: для тысяч, десятков тысяч, распространится и обнаружится на миллионы русских людей. И едва ли ошибочно будет сказать, что в привязанностях, в усердии народа отец Серафим займет одно из первых мест.
Конечно, он не имеет для России того великого политического значения, которым отмечена прижизненная и загробная деятельность величайшего из наших святых, игумена нашей земли, пребодобного Сергия Радонежского.
Но, как скорый помощник и покровитель, как надежда отчаивающихся, как неиссякаемый источник благодеяний, он, быть может, станет впоследствии известен повсюду на Руси и в чужих краях не менее, чем чтимый, согласно и трогательно не только всеми христианами всех исповеданий, даже отметающими, как лютеране, святых, но и магометанами, язычниками Николай чудотворец.
III
Много величавых подвижников выставил из среды своей русский народ; и все то, что они на своем веку сделали, представляет собой изумительно-разнообразную сокровищницу нравственного богатства русского племени. И среди этих дивных людей все же довольно одиноким, довольно исключительным по мере трудов своих, по вдохновению своему, по достигнутой им и очень еще мало кем степени духовных вершин, стоит старец Серафим. И человеку, много думавшему над жизнями святых, искавшему и в дальних, и в недавних веках следов сильных духовных настроений в русском быте, остается лишь трепетно изумляться отцу Серафиму. Ум немеет, сердце смущенно и радостно замирает, когда вдумываешься в его жизнь и, вдумываясь, видишь, куда благодать может вознести человеческое естество.
Уже высказав мысль о том, что старцу Серафиму не принадлежала и едва ли будет принадлежать та политическая роль, какую играли, например, в древности преп. Сергий и святители Петр, Алексий, Филипп, Гермоген, в новейшее время митрополит Московский Филарет, остается добавить, что, как святой, действующий не разом на весь народ, повертывая жизнь историческую в то или иное русло, а на отдельные личности, он будет иметь громадное значение.
Все, что человек ищет в человеке (а ведь и к святым мы обращаемся, лишь, как к самым лучшим, добрым, чутким и сильным людям), все, чего не достает нам в живых людях, все то совершенство любви и заботы, и ласки найдет в нем всякий, кто уверует в отца Серафима, или кого он заставит уверовать в себя. Он на все откликнется, он все поймет и предусмотрит.
Как много говорит это слово «все». Ведь это «все» есть главное отличие явлений больших от огромных, исключительных, чрезвычайных талантов от гениев.
Лира Пушкина, на все отозвавшегося, все вместившего и понявшего, и Лермонтов, о котором нельзя произнести это «все». Шекспир и Гете, на все откликнувшиеся, так что нет, кажется, ни одного порядка чувств, ими не проникнутого, и Шиллер, и Мольер, о которых этого сказать нельзя.
Так и отец Серафим безграничный, в своем сердце, как те великие, в их области, вместившие в себе всю широту жизни; так и он, обнявший сочувствием своим весь безконечный мир горя и страдания людского и несущий ему все необъятное величие своей любви.
Да, благодатная волна, что надвинется скоро на Русскую землю, собирается, скапливается теперь в Сарове. Какие неисчислимые тайны благодеяний, помощей, исцелений польются от гроба с мощами старца, от гроба, придавленного теперь тяжелым, неуклюжим памятником, и вскоре откроющегося всенародно.
От силы и свежести этой волны всколыхнется, подымется Русская земля
И как прекрасна ты, Русь, когда, полная одним чувством, согласно подымаешься ты, когда все наносное, временное спадает с тебя, и стоишь ты, единственная, несравненная, в своей истинной сущности. И эти эпохи подъема твоего духа как бы сторожевые столпы на многотрудном пути твоей истории
Вот и теперь, когда умножились в тебе беззакония, охватила тебя душевная смута, еще раз прозвучит тебе в тех дивных явлениях, которые теперь готовятся, любящий призыв Божий.
Заслышав его, поймешь ли ты, что только в старых путях в смирении и вере лежит твое спасение и твоя судьба?..
Да, на предстоящее прославление отца Серафима, которое, как то внушает вера в величие старца, будет сопровождаться изумительными знамениями, нельзя смотреть иначе, как на новый призыв Божий.
Сколько религиозных сомнений в нашем обществе, как нуждается оно в чрезвычайных способах для того, чтобы поверить хоть «видевши»
Ведь много людей жаждут веры и не могут развить ее в себе. Сколько раз в беседах с такими людьми, надеясь на всепобеждающую, над всем торжествующую благодать Божию, приходилось заранее убеждать их ехать на открытие мощей отца Серафима, которое ожидалось верующими давно и с нетерпением. Конечно, там не будет ни отрицанья, ни сомнений.
А потом в наши дни современным исстрадавшимся людям так нужны такие чудотворцы.
Жизнь становится все суровей и холодней; каждый все больше думает о себе, все более ограничивая сферу своих сочувствий.
Все болезненнее и болезненнее стон, несущийся к небу из стесненных жизнию грудей, и неутоленная жажда сочувствия, отклика, помощи все сильнее мучит человечество.
И вот забьет новый, могучий источник сострадания и утешения.
Слезы навертываются на глаза, когда подумаешь о том, что переживают теперь верные дети отца Серафима.
Эти, например, трогательные сестры Дивеевские, у которых один придел в их великолепном соборе стоит неосвященным, ожидая, когда его можно будет освятить во имя отца Серафима.
Что чувствуют те, кто чтит отца Серафима с любовью, как бы утеснявшую сердце, вырывавшеюся в пламенных прославлениях, в ласкательных восклицаниях к великому старцу! А такою любовью любили его многие. Какое же будет им счастье, когда придет светлый день прославления отца Серафима.
Несколько лет тому назад, на этих страницах, делясь впечатлениями поездки в Саров и Дивеев, пишущий эти строки говорил приблизительно так:
«Счастлив тот, кто теперь, прежде чем имя отца Серафима промчалось по Руси с трубным гласом, посетит Саров и Дивеев, пока тиха еще пустыня, пока не оглушают ее свистки поездов, переполненных спешащими на поклон богомольцами. Счастлив, кто теперь уверует в отца Серафима, не видев еще всей славы его вера, которую Христос ублажил и с усердием послужит ему».