Это потеря была невероятная. Наш лейтенант Шапиро, в прошлом журналист, с черными роговыми очками, говорит тем, кого отобрали на курсы радистов, кто был со средним образованием из наших (а у меня еще два курса института было):
Так, раздевайтесь догола в хате. Вот вам перетрум (это такое растение как ромашка мелкая), натирайте все швы изнутри перетрумом, а то вши заедят!
Мы говорим:
Какие вши?
Так вас же повезут по Волге на барже. Увидите, что такое. Набивайте все, что можете, мешки там свои, картошкой. Копайте прям в огородах, любые припасы создавайте, воруйте. Потому что кормить не будут.
Все он точно сказал. И вот нашу команду, кто в радисты, повели в сторону Камышина, на Волге. Ну, тут слышна канонада, и самолеты немецкие летают. Неважно. Нас ведут. И помню, как нас на огороде разместили, это была бахча. Больше я арбузов не ел никогда (смеется).
Рядом был наш аэродром, летчики были, все пластинку заводили: «осень, прозрачное утро!», я это запомнил. И погрузили нас на баржи. Маленький буксир, за ним три огромнейшие деревянные баржи, и нас туда грузят. Таких, как мы, на барже было, наверное, человек тысяча. И что главное, что у немцев абсолютно исключалось: никакого деления на подразделения не было. Не было ни роты, ни взвода, ни отделения. Толпа, везут на формировку.
Бедный лейтенант бегал с наганом, говорит:
Что ж вы делаете?!
А мы прямо на смоляной палубе костер разложили и печем картошку. Потому что нас не кормят. А мы спрашиваем:
А кормить-то нас будут?
Какое там кормить! Вы видите, что над Сталинградом?! Какой столб черный стоит! Какая тут кормежка? Вот привезем в Саратов, там накормим.
А они же ползли против течения, эти баржи. Второй проблемой было курево. Хорошо, что тогда я еще не курил. Позже начал. А это для курящего мучительно, когда курева нет. Человек даже в голод так не страдает, как от отсутствия курева.
И шел обмен у кого что есть. А у нас картошка-то есть. Меняем на пшено и варим картошку с пшеном. И так нашу баржу тащили я не помню, сколько часов. И вдруг на берегу около села толпится народ. А с палубы нашей уже кричат: «лодку!»
И что вы думаете? Поплыли десятки лодок. В эти лодки садится народ, дезертирует туда, в эти села. Командир, этот лейтенант, опять бегает с наганом. А что он может сделать?
Вот так мы ехали, и когда приехали в Саратов, все эти беглецы догадались: пришли в местные военкоматы. И их в Саратове посадили обратно на эти баржи.
А в Саратове нам вернули питание сухим пайком за все эти дни. Паек был замечательным. Мы узнали, что такое американские консервы. Это же чудо было! Короче говоря, там устроили мощный базар, на барже. Почему? Из банок от консервов тут же стали делать ведерки, производство началось местное (смеется), и появилась курительная бумага, это был «Капитал» Маркса.
Вот в фильмах «Аты-баты, шли солдаты» и «Они сражались за Родину», в них правдиво все показано. И мы были в том же самом месте, в той же самой сталинградской степи, что и в фильме «Они сражались за Родину». В этой степи летом никак нельзя было выдолбить что-то, такая там земля была каменная. Конечно, прекрасная степь. Я увидел чабрец, про который читал. Видел там казаков старых, которые были еще с лампасами. Мы только не знали, что на стороне немцев тоже казаки есть, из Европы приехали. Мы их не видели. В общем, я не буду дальше об этом говорить.
У нас каждая страница из «Капитала» Маркса обменивалась на большую сумму. Потому что курить все хотели. И больше такого почтения к этой книге я в жизни не видел.
Повезли нас по Волге дальше и привезли в город Инзу Ульяновской области. Там были громадные запасные полки. Это были курсы радистов. У нас проверили слух. У кого не было слуха, тех сразу убрали в телефонисты. У меня слух годился.
И первым делом нам старшина объяснил:
Выкиньте из головы, что «Морзянка», это точки и тире. Никаких точек и тире, только «песенки»! Мотив.
И показал нам. Сначала цифры: ти-ти-ти-ти это единица; ти-ти-ти двойка И так до ноля. Потому что шифровки все цифровые. Ну, а буквы очень сложно запоминать. Нас тренировали на это. И тренировки. А потом сдавали экзамены и после них присваивали класс. Я получил третий класс по приему, второй класс по передаче. Но главное был прием, конечно. Не дай Бог, ошибешься с цифрами, неизвестно что там получится.
И нас стали готовить к отправке на фронт. Отправляли не всех сразу. У кого была лучше успеваемость, тех раньше. И вот, мой земляк, из моего Любарского района, колхозник, был отправлен раньше. А я ждал. Куда отправляют мы не знали.
И вдруг я получаю открытку, она у меня хранится до сих пор. От моего дяди, который воевал с 1939 года, беспрерывно. То Финская, то поход в Польшу. Он был офицером. Я получаю от него открытку и ничего не понимаю. Так вот, тот радист попал случайно к нему в часть. А он всех новобранцев спрашивал:
А нет ли кого из Житомирской области? А нет ли кого из Любарского района?
Тот говорит:
Я.
А вот у меня племянник
Как фамилия?
Дегтяр.
Так я же недавно с ним только расстался!
И впервые за войну я получил какую-то связь. Он прислал мне свою полевую почту. Но главное, он прислал мне адрес в Горьком, где жила моя тетя. Вот что прислал. Поэтому-то я здесь потом и оказался. Я эту открытку сберег. Я и тонул, и что только не было. В немецком плексигласовом конверте я держал ее со всеми своими документами. Со своей институтской зачеткой и со всем.
А вскоре меня отправили и привезли опять в Сталинградскую битву. Опять все сначала. Но обмундирован я был уже не так, как раньше. Такого обмундирования я больше не видел. Подшлемник тройная толстая вязка из натуральной шерсти. У меня снаружи оставались только глаза, а все остальное лицо было закрыто.
Дальше. Толстые ватные штаны, толстая ватная телогрейка. Причем штаны были очень высокими, на живот залазили и перекрывались телогрейкой. А поверх всего шинель. Ушанка хорошая на уши завязывалась, сверху каска. Вот в таком виде я попал на передовую. Мы были так близко к немцам, что слышали их разговоры.
Перед Новым, 1943 годом, я попал в 619-ый стрелковый полк 203-ей дивизии 3-ей гвардейской армии. Ее командующим был генерал Лелюшенко, знаменитый танкист в обороне Москвы был назначен командующим нашей стрелковой армией. Он «рвал и метал», ходил всегда в танкистской кожанке. Но замечательный был, конечно, командир.
У меня командир роты был моложе меня, командир батальона моложе меня. Лейтенанты, которых досрочно после девятого класса выпустили.
В новогоднюю ночь с 1942 на 1943 год меня послали в боевое охранение. Мороз больше двадцати. Одеты мы были как я уже говорил. Но один дефект у меня был, я был в ботинках. Не хватило валенок. По опыту я выбирал ботинки размером с запасом, ноги обматывал газетами, которые нам привозили комиссары. Но все-таки было сомнительно.
Командир посмотрел и говорит:
Нет, дайте ему караульные валенки.
А это такие валенки, которые подходят всем, толстые. Я надел эти валенки и говорю:
Я радист.
Радистов не надо. Немцы по радистам бьют.
Вот такой был уровень радио. Некоторые утверждают, что наша армия к началу войны вся была оснащена радиостанциями. И приводят цифры, сколько было радиостанций. Да, так было в документальных отчетах. Но их не было совсем. Даже у танкистов. А у танкистов если и были, то только на прием. А он командиру не мог ничего сказать. Тоже самое было и в авиации, я потом встречал летчиков.
Так вот, сколько уже времени прошло до того времени, как я прибыл, с начала войны, а все еще была боязнь этих радиостанций. А у немцев с первого же часа была полная радиосвязь, происходила увязка действий всех видов войск.
А у нас первое время связи не было вообще никакой. Нет провода все! И вот тут я, радист, мне говорят: «вот тебе катушка, вот тебе телефонный аппарат, и ползи в боевое охранение».
Ну, снега огромные были. Мы по ним подползли близко к немцам. Наблюдатель в бинокль стал наблюдать, и увидел, что идет тяжелый немецкий мотоциклет и на нем установлен крупнокалиберный пулемет. Я об этом сообщаю в батальон. Говорю, что так и так.
Командир говорит:
Разрешаю выпустить три мины.
Все мины были на счету. Боеприпасы не успевали подвозить. Выпускают мины, накрывают мотоцикл. Все, мне в личный счет записывают это. Это попало потом в книжку по истории нашей дивизии. Она у меня есть. И вот с этого я начал.
А мне потом мой сержант говорит:
Больше двух недель не продержишься. Никто не выживает.
Я ему говорю:
А ты?
А я больше, потому что я сержант.
Я спрашиваю:
А какая разница?
А вот увидишь.
И в такой переделке я раньше никогда не бывал. И это мы наступали, это уже было наше наступление, когда окружали немцев и отрезали их. Под Новый год мы уже продвинулись довольно далеко. И вот в этих снегах, пока меня не подстрелили и не ранили, кроме мороза мы ничего не видели. На снегу в мороз.
На новом месте первым делом разгребаем снег. Второе. Берем кирки у саперов и долбим каждый ямку, окоп. Примерно по грудь, так, чтобы втиснуться туда в этой толстой шинели и во всем. Землю впереди себя выкидываешь, она замерзает в бруствер, и вот там ты сидишь.