Если я за три года в гражданской авиации худо-бедно научилась воспринимать регулярно падающие по всему миру самолеты в соответствии с принципом «чему быть, того не миновать», то мама каждый пустяковый инцидент, красочно освещенный вездесущими телевизионщиками, пропускала через себя и проецировала на мою работу. Срывающимся голосом он рассказывала мне, как где-то в богом забытых гребенях совершил аварийную посадку почтовый самолет (благополучно, совершил, между прочим), или как один несовершеннолетний идиот пытался ослепить пилота лазером (безуспешно, конечно же), или, что еще веселее, как птичка в двигатель попала (мир ее праху, чего уж тут) Одним словом мама знать не знала, какие страсти-мордасти творятся у нас на борту буквально в каждом рейсе, и что среднестатистическая стюардесса гораздо больше боится облиться кипятком на рационе, чем попасть в аварию, а еще она периодически вдруг проявляла поразительное невежество и на полном серьезе советовала мне внести в авиакомпанию рационализаторское предложение по поводу массового обеспечения всех пассажиров парашютами. На чем основывалось типичное обывательское заблуждение о том, что протиснуться в иллюминатор в полной экипировке и сигануть с высоты одиннадцать километров при температуре в пятьдесят градусов ниже нуля это отличный способ освежиться в утомительном полете, я толком не понимала до сих пор, но, когда подобные перлы выдавала мать стюардессы, впору было хвататься за голову. Сколько бы я не внушала маме, что летать не так уж страшно, она категорически отказывалась от бесплатных билетов, которыми нас ежегодно поощряло руководство «Авиастара» и по старинке колесила на поезде, предпочитая даже ко мне в гости сутки пилить в душном вагоне, вместо приятного путешествия на комфортабельном лайнере. Но сегодня мамины кошмары воплотились в реальность: она отлично знала, что я должна была лететь в Штутгарт, и ей даже не нужно было дожидаться обнародования списка членов экипажа. Наверняка, мама до последнего будет верить, что я осталась на земле в резерве, или меня срочно перекинули в другую бригаду, или что именно я окажусь единственной спасшейся в авиакатастрофе, как та знаменитая стюардесса с югославского самолета, пережившая падения с десяти тысяч метров. А потом, когда надежда угаснет, мама начнет винить в моей смерти весь мир, позвонит отцу, с которым не общалась уже лет двадцать, напомнит, что это он поддержал мое решение пойти в бортпроводники, но больше всего мама будет обвинять себя саму. Это ведь якобы она не уберегла меня от опрометчивого выбора профессии, это ведь она не настояла, чтобы я вышла замуж за свою школьную любовь и устроилась на нормальную, «земную» работу А теперь от красавицы-умницы-спортсменки-комсомолки Доры останется лишь скромная могилка на кладбище: ни котенка, ни ребенка, ни особо яркой судьбы. Просто еще одна трагически погибшая стюардесса.
Родителей было жалко до слез, а сколько всего мам и пап сейчас пребывали в отчаянии? Двести? Триста? Мы с Урмасом не сто пятьдесят человек навсегда упокоили, мы походя разрушили жизни их родных и близких. Каково всем этим людям слушать сухие сводки «пассажирский лайнер потерпел крушение, бла-бла-бла» и сознавать, что мужья, жены, дети, братья, сестры, дети уже никогда не вернутся домой? Что в лучшем случае после экспертизы ДНК им выдадут для захоронения фрагменты тел, а в худшем- просто скажут, увы, останки слишком повреждены, идентификация невозможна! Неужели Урмас Лахт действительно такое чудовище, что собирается как ни в чем не бывало жить дальше? Неужели у этого монстра совсем нет сердца? Даже если он сознательно погубил полторы сотни человек, неужели ему нет дела до собственной семьи? До Симоны, в конце концов? Что же за дьявола такого я полюбила?
Я всё уладил, хладнокровно заявил бесшумно возникший в дверях Урмас, теперь никто не узнает, что ты косвенно причастна к крушению.
Еще скажи, что ты сделал это ради моей безопасности? вспылила я, неохотно оторвавшись от телевизора.
В большей мере, да, -не уловил откровенного сарказма второй пилот, если бы я был здесь один, то поступил бы по-другому, но теперь это не имеет значения.
Я могу уйти, желчно предложила я, кажется, снег кончился, вот и прогуляюсь до этого твоего Мендзыгуже. Вдруг получится вступить в спиритический контакт с тамошней полицией и сообщить, куда девался CVR с «Арбуза».
Не забывай, Дора, у нас уговор, освежил мою память Урмас, до утра ты ничего не предпринимаешь. А утром иди, куда хочешь, мне уже будет все равно. И лучше молчи насчет «ящика». Мертвых ты не воскресишь.
Я могу уйти, желчно предложила я, кажется, снег кончился, вот и прогуляюсь до этого твоего Мендзыгуже. Вдруг получится вступить в спиритический контакт с тамошней полицией и сообщить, куда девался CVR с «Арбуза».
Не забывай, Дора, у нас уговор, освежил мою память Урмас, до утра ты ничего не предпринимаешь. А утром иди, куда хочешь, мне уже будет все равно. И лучше молчи насчет «ящика». Мертвых ты не воскресишь.
А совесть? Как быть с ней, Урмас? спросила я, неотрывно глядя в серо-зеленые глаза второго пилота: потемневшие, запавшие, окруженные черными тенями.
Оставить ее мне, решительно посоветовал Урмас, стряхнул с волос растаявшие снежинки и обессиленно опустился на стул, я разберусь.
Можно вопрос? я от души вдавила кнопку выключения на пульте, на долю секунды прислушалась к воцарившемуся в комнате безмолвию и тихо прошептала, о чем ты думал, когда ставил автопилот на снижение?
Не помню, но вероятно, о том, что максимум через восемь минут я умру, ответил второй пилот, подул на покрасневшие от холода пальцы и сухо добавил, похоже, что-то пошло не так.
Как прелесть! взвилась от негодования я, -не хотелось жить, взял бы мыло и веревку! А сначала лучше бы психиатра посетил, может, он бы выбил тебе дурь из башки. Как тебя только ВЛЭК еще пропустил?
Случайно повезло, без доли иронии признался второй пилот, но дважды в одну реку не войдешь.
Я бы сказала, что мне тебя жаль, Урмас, но это будет ложью, заключила я, убийцы не достойны жалости, что бы ими не двигало. Мне жаль не тебя и не себя, мне жаль пассажиров, жаль Стеклова, жаль моих родителей, да и твоих тоже. Мне жаль твою невесту, которая, наверное, сейчас убита горем
На прошлой неделе мы с Симоной расстались, перебил меня второй пилот, -она меня бросила, но тебя это не касается.
Еще утром я бы с ума сошла от счастья, не сдержалась я и в порыве самобичевания риторически воскликнула, как я могла настолько в тебе ошибаться?
Ты не ошибалась, ты просто плохо меня знала, вот и всё, кончиками губ улыбнулся Урмас, грустно, тоскливо, обреченно, и у меня внезапно защемило сердце от горького понимания его абсолютной правоты. Я его вообще не знала, я нарисовала себе идеальный образ и вознесла его на пьедестал. А Симона, напротив, хорошо представляла себе, какие демоны обуревают ее жениха, не зря же она сама инициировала разрыв длившихся так долго отношений
Зачем ты попросил меня подождать? Что должно произойти утром? попыталась докопаться до истинных целей второго пилота я, и когда Урмас обратил на меня отстраненный, пустой и какой-то бесцветный взгляд, я содрогнулась от пронизывающего холода, исходящего из глубины его бездонных глаз.
Утром для тебя наступит новая жизнь. Без меня, без «Авиастара», без тех, кто тебе дорог, загадочно произнес Урмас, ты родишься заново и начнешь всё с чистого листа. Не каждому выпадает такой шанс, воспользуйся им!
Сущий бред! резюмировала я, впрочем, я и не надеялась получить от тебя осмысленный ответ.
А я не надеялся на иную реакцию, выразительно передернул плечами второй пилот, оставь меня одного. Уже поздно, иди в спальню и отдыхай, а я лягу на диване.
Как скажешь, нервно кивнула я и напоследок язвительно бросила через плечо, зря ты забрал с собой «ящик». Если его не обнаружат, катастрофу спишут на техническую неисправность, и твой звездный час так и не пробьет.
Значит, так было суждено, философски заметил Урмас, -спокойной ночи, Дора!
ГЛАВА XIV
Само собой, разумеющееся, что по сравнению с остальными членами экипажа, от которых после крушения самолета остались лишь светлые воспоминания да изуродованные фрагменты тел, мы с Урмасом устроились, как у Христа за пазухой, однако, долгожданная возможность снять одежду и улечься в теплую постель казалась мне надругательством над памятью погибших и скорбью их близких. Тем не менее, избавляясь от авиастаровской униформы я испытывала явное наслаждение: выдержать целый день в костюме, практически полностью состоящем из голимой синтетики и не начать чесаться, как блохастая собака, удавалось далеко не всегда, причем «поблагодарить» за сие незабываемое удовольствие следовало нашего любимого работодателя, решившего изрядно сэкономить на качественных тканях. Когда нам впервые представили утвержденные эскизы будущей формы, большинство девочек пищало от восторга, но по факту подрядчики пошили такую невообразимую дрянь, что лично я не видела разница между тем, чтобы носиться по салону в совершенно не дышащей одежде и тем, чтобы лежать по палящим солнцем, предварительно обернувшись полиэтиленовой пленкой. В плане цветовой гаммы финальный вариант также оказался далеко не ахти, покрой и лекала оставляли желать лучшего, а уж после того, как вся эта красота полиняла в процессе первой и, заметьте, деликатной стирки, моему разочарованию не было предела. Форма липла к телу, не пропускала воздуха, электризовалась, магнитилась и вкупе с постоянным радиационным облучением на эшелоне, конечно же, в разы прибавляла бортпроводникам здоровья и долголетия. Однажды на эстафете в Бангкоке я сдала свою форму в прачечную, но там не успели постирать ее до отлета, на борт я поднялась, так сказать, в штатском. Хороший был рейс: пассажиры в упор не видели во мне стюардессу и с надоедливыми просьбами и глупыми вопросами обращались исключительно к моим коллегам, а я, в свою очередь, от души радовалась, что мне выпал уникальный шанс провести полет в удобной одежде. К счастью, на земле вышеописанный эксцесс большого резонанса не получил, и меня не оштрафовали за появление на работе в неподобающем виде, а то нашему руководству черта с два докажешь, что форс-мажорные обстоятельства бывают не только в воздушном пространстве.