Артамону вдруг стало стыдно перед всеми этими умными людьми, к которым он никак не мог найти подступа. Желая хотя бы посмешить компанию, он принялся рассказывать, как в десятом году они, молодежь, дразнили хозяина дома его масонством и выдумывали всякие нелепицы о «черных масках», занимающихся-де истреблением масонов и опять промахнулся. Анекдот был признан неудачным, и сам Александр Николаевич даже обиделся слегка за такое напоминание. Бедняга кавалергард окончательно растерялся. Заслышав пущенное кем-то вполголоса замечание насчет «армейского фата», он некоторое время размышлял, принять на свой счет или нет, но решил философски пренебречь.
Двадцатитрехлетний штабс-капитан с некоторой досадой сознавал, что немногое о нем покамест можно было сказать за пределами сухих строчек служебного формуляра: «Артамон Захарьев сын Муравьев 1-й, из российских дворян, в военной службе с 1811 года». Блестящая карьера, отличия, близость ко двору, сиятельное родство все отчего-то меркло, когда он сравнивал себя с родичами. За те же годы, проведенные в армии, они каким-то непостижимым для него образом успели усовершенствоваться не только в военных науках, но и в области философии, политики и общественной морали «Неужели ж у меня эти семь лет пропали даром? размышлял он. Как, однако, они бойки, как рассуждают а у меня словно язык подвязан! А ведь в десятом году и я умел поговорить не хуже их. Решат теперь, что я надут и неумен А Сережа-то, Сережа! Мальчик был наивный, во Франции родился и вырос, в Россию приехал, не зная слова moujik, a теперь поглядите, как его слушают!»
Что, снова республика Чока в сборе? с улыбкой спросил между тем Матвей Муравьев у Никиты, доканчивавшего записку. Иных уж не узнать
Были мальчики стали мужи. На войне взрослеют быстро.
А я, признаться, приятно удивлен, что Артамон свое тогдашнее увлечение не бросил, заметил Александр Николаевич. Авось окажется серьезнее, чем можно подумать. Ничего, он малый славный, честный отполируется еще. Болтлив немного весь в отца, тот, бывало, врал без просыпу.
Не злословь, Саша, нехорошо за глаза.
Матвей добрая душа. А свитская карьера все-таки многих портит.
Так это Захара Матвеича сын? спросил кто-то из-за плеча. То-то я гляжу и думаю, на кого похож
Артамон, словно догадавшись, что говорят о нем, подошел к друзьям.
Что, дети мои? Вспоминаете былые каверзы? Ты, Александр Николаевич, за масонов не сердись, я не со зла да и не я один, вон и Матвей со мной трунил. А ты, Serge, отроду смеялся надо всеми без разбору, тебе и Чока смешна казалась! А я же вот не обижаюсь
Что такое Чока? спросил кто-то.
А это мои любезные родственники, вот эти молодцы, еще будучи в университете, придумали себе игру бежать на остров Чока, сиречь на Сахалин, и там основать вольную республику, смеясь, ответил Сергей Муравьев. Впрочем, так до сих пор и не бежали.
И здесь дел немало.
Благословенна страна, где дети хотя бы играют в республику.
За неимением гербовой Однако ж дети выросли, а великих перемен покуда не вижу.
Артамон меж тем взволнованно обводил их взглядом, ища самого добродушного, и весь подавался вперед, как гончая собака, видно, хотел что-то сказать, но никак не мог. Наконец он решился и воскликнул:
Послушайте, братцы дайте и мне какое-нибудь поручение! Говорить противу злоупотреблений и вообще Ведь это же черт знает как славно, что вы делаете. Давно пора расшевелить
Гм а как ты сам для себя это понимаешь? лукаво поинтересовался Никита.
Я, признаться, покуда еще не все понимаю, честно ответил Артамон. Но вы правы, совершенно правы! Я и сам порассказать бы мог, господа ведь иные люнет от барбета не отличат, а туда же в чины, потому что, глядишь, сват или брат. Я, господа, понимаю, что я сам шурин Канкрина, а потому мне неловко говорить, поспешно добавил он.
Люнет, барбет это всё хорошо однако ж и только?
Чего же больше?
А какого ты мнения о конституционной форме правления? строго спросил Александр Николаевич, словно экзаменовал кадета.
Погоди, ты не так спрашиваешь, перебил Сергей. Скажи, Артамон, какую форму правления ты считаешь наилучшей?
Артамон покраснел от неожиданного вопроса, от пристального внимания серьезных и насмешливых родичей, но ответил, не задумываясь:
Республику.
Поздно ночью он, вернувшись к себе, ошарашил жившего с ним в одном нумере брата вопросом: «Какую форму правления ты считаешь наилучшей?!» и завалился спать. Офицерам, занимавшим квартиры в Шефском доме, пришлось потесниться, когда из Петербурга в Москву на празднование пятилетней годовщины прибыла гвардия. В нумерах жили по двое и по трое и было шумнее обычного. Где-то хлопала дверь и скрипели половицы, где-то продолжался кутеж, за стенкою смеялись и говорили о танцовщицах и букетах. Несмотря на усталость, сон не шел от разговоров, от радости, от выпитой жженки кружилась голова, хотелось еще рассуждать, спорить Тут же, разумеется, на ум толпой пришли удачные и остроумные ответы, которые следовало дать прежде. «Ничего! утешал себя Артамон. В следующий раз буду умнее, не растеряюсь».
Артамон покраснел от неожиданного вопроса, от пристального внимания серьезных и насмешливых родичей, но ответил, не задумываясь:
Республику.
Поздно ночью он, вернувшись к себе, ошарашил жившего с ним в одном нумере брата вопросом: «Какую форму правления ты считаешь наилучшей?!» и завалился спать. Офицерам, занимавшим квартиры в Шефском доме, пришлось потесниться, когда из Петербурга в Москву на празднование пятилетней годовщины прибыла гвардия. В нумерах жили по двое и по трое и было шумнее обычного. Где-то хлопала дверь и скрипели половицы, где-то продолжался кутеж, за стенкою смеялись и говорили о танцовщицах и букетах. Несмотря на усталость, сон не шел от разговоров, от радости, от выпитой жженки кружилась голова, хотелось еще рассуждать, спорить Тут же, разумеется, на ум толпой пришли удачные и остроумные ответы, которые следовало дать прежде. «Ничего! утешал себя Артамон. В следующий раз буду умнее, не растеряюсь».
Он рывком сел.
Саша, а Саша!
Молчание.
Какой ты все-таки, братец, равнодушный. Однако жарко. Я на полу лягу, слышишь? Не спотыкнись утром.
Шляешься по гостям, потом спать не даешь, пожаловался Александр Захарович.
Я уж нынче как-нибудь, по-походному. Брось-ка мне подушку.
Благодарю покорно, а я же с чем останусь?
Артамон, впрочем, уже забыв про подушку, принялся сооружать на полу ложе из одеяла и шинели.
Шинель подстелю, шинель в головах положу, шинелью накроюсь. «Дай, солдатик, мне одну!» «Да у меня всего одна», пошутил он.
Не спалось, впрочем, и так, и Артамон уселся на окно курить и думать.
В чем именно были правы Александр Николаевич, Никита, Сергей и прочие, Артамон вряд ли сумел бы сказать. Но, будучи человеком, у которого ни ум, ни силы не истощались до конца службой и развлечениями, он считал необходимым что-то делать делать вообще, лишь бы не сидеть сложа руки. Менять, переворачивать почему бы и не на благо общества? Пускай об «обществе» и его «благе» представления у Артамона были самые смутные, он не сомневался, что нужно только упорней и смелей налегать и стена рухнет Какая стена, куда она рухнет и что кроется за ней не все ли равно? Артамону всякое общественное служение рисовалось непременно в героическом духе, как на войне но война прошла, подвиги минули вместе с нею, и великих свершений, как заметил Сергей Муравьев, что-то не было видно.
Артамона судьба щедро наделила качеством, которое высоко ценится в любой компании, как только его распробуют, а именно способностью искренно заражаться чужим делом. Потому-то, в отсутствие по-настоящему близких друзей, у него всегда было множество приятелей. Энергичный, добродушный, неистребимо веселый, тут он затевал кутеж, там собирал компанию в театр, того участливо выслушивал, другого ссужал деньгами, третьего потешал анекдотами. Душа нараспашку, славный малый, честный Александр Николаевич сказал именно то, что говорили об Артамоне все. Были в этом свои достоинства, были и недостатки: его равно любили и cousin Михаил Лунин, язва и умница, и пустенький семнадцатилетний юнкер Зарядько, с которым Артамон иногда сходился за картами. Может быть, пресловутая судьба нехорошо подшутила над ним, пустив Муравьева 1-го по военной стезе, когда следовало бы сделать его врачом или провинциальным актером
Скажи, Никита, допытывался он два дня спустя, сойдясь с кузеном на дворе Шефского дома, чего вы вообще хотите? Злоупотребления, казнокрадство, невежество, жестокость и прочие уродства это всё верно, выступать против них нужно и должно, это прямой долг благородного человека но что же вы делать предлагаете? На балах да в собраниях говорить иной раз послушают, а иной раз скандал сделаешь, чего доброго, и выведут.
Никита задумался, ответил не сразу, словно примеряясь.
Наше первое дело нравственное самосовершенствование, наконец сказал он. Второе собирание вокруг себя круга благородных людей, сходным образом мыслящих. Вместе уже сделать можно многое Но первое и главное начать с себя, не делать самому того, в чем упрекаешь свет. Не быть праздным, не упускать случаев пополнить свое образование, быть полезным обществу, отказаться от пустого тщеславия, от высокомерия. Иными словами, признавать лишь те преимущества, которые даются умом, а не богатством и протекцией.
Это я очень понимаю это хорошо! Артамон от избытка чувств сильно сжал руку Никиты и несколько раз ее встряхнул. Честное слово, я всей душой готов участвовать, только б вы меня серьезно приняли. Да, так нравственное усовершенствование. Часом, ты меня не в масоны ли совращаешь?