642 г. сожжена сарацинами богатейшая Александрийская библиотека. В течение шести месяцев рукописями топились все местные бани.
XI в. по распоряжению шведского короля Олая «для облегчения введения христианства» сожжены рунические книги.
1327 г. во Флоренции был сожжен поэт, мистик и астролог Чекко.
1415 г. по постановлению Констанцского собора был сожжен вместе со своими книгами просветитель, ректор Пражского университета Ян Гус.
1508 г. кардинал Хименес сжег около ста тысяч древних арабских рукописей.
1510 г. император Максимилиан распорядился предать огню все еврейские книги, кроме Библии.
1527 г. в Лейпциге за выпуск в свет недозволенных книг был обезглавлен печатник Ганц Гергот[4].
На Руси, в России весьма долго мысль составляла исключительную принадлежность духовенства, считавшего себя единственным обладателем истины. По мнению английского посланника Д. Флетчера, «епископы, лишенные всякого образования, следят с особенною заботою, чтобы образование не распространялось, боясь, чтобы их невежество и их нечестие не были обнаружены»[5]. В этом мнении иностранца отражено неприятие священнослужителями научного знания. Эта проблема до сих пор является предметом дискуссии. Архимандрит Иоанн (Экономцев), раскрывая взгляды церкви на знания, замечает: «Иногда высказывается мысль, что православие (в отличие от протестантизма) якобы являлось тормозом для формирования и развития у нас естественно-научной традиции». На самом деле это не так. Характеризуя эпоху Петра Великого, Иоанн поясняет: «Так же, как и в случае с Западной Европой, просвещение и наука нужны были Петру не сами по себе, а в прагматическом, утилитарном, сиюминутном преломлении»[6]. Этот основной тезис церковников о том, зачем власти и народу нужны знания и наука, варьируется в их трудах по-разному.
Второй период, переходный, открывается эпохой Петра Великого; он длился полтора века (17001850), когда происходило фактическое обособление светского научного знания от религиозного. Здесь можно вспомнить деятельность одного из сподвижников Петра Якова Брюса, работавшего в 1698 г. в лаборатории известного английского ученого И. Ньютона и написавшего «Теорию движения планет», переводившего по поручению Петра научные книги. Переведенная им работа Х. Гюйгенса «Книга мировоззрения, или Мнение о небесноземных глобусах или их украшениях», обычно называемая «Космотеорос», представляла в России «совершенно новый научный жанр». В ней «переводчик, безусловно, стремился разъяснить открытия науки Запада и сделать их понятными «читающей по буквам публике»[7].
Говоря о церковной реформе Петра Великого, протоиерей Георгий Флоровский называет ее «властным и резким опытом государственной секуляризации», который удался. В этом, по его мнению, «весь смысл, вся новизна, вся острота, вся необратимость Петровской реформы»[8]. Однако реформы Петра Великого не затрагивали религиозной мысли, не ущемляли ее. Согласно Духовному регламенту (1721), религиозная мысль оставалась только за духовенством: «частный человек не может иметь голоса, всякое отступление его мнений от занесенных в Св. Писание воню безбожия издает от себе, и потому каждому христианину православного исповедания предписывается слушать от своих пастырей»[9].
На протяжении всего XVIII в. в российском обществе сохраняется доминирование религиозной мысли, но углубляется практическое разделение ее от светской, выраженное в контроле за мыслью и словом поданных. Так, императрица Елизавета Петровна 7 марта 1743 г. повелела, чтобы «все печатные книги в России, принадлежащие до церкви и церковного учения, печатались с апробацией Святейшего синода, а гражданские и прочие всякие, до церкви не принадлежащие, с апробацией Правительствующего сената». Как показала практика, в годы ее правления это достигалось с большим трудом, так как церковь не хотела выпускать светскую литературу из-под контроля. Интересная страница истории нашей культуры в этом отношении научная и творческая деятельность М. В. Ломоносова, натолкнувшаяся на неприятие большинства церковников[10].
В трудах Ломоносова «О слоях Земли», «Явление Венеры на Солнце» и многих других отражен научный взгляд на развитие Вселенной. При этом ученый подчеркивал, что научная правда и вера «суть две сестры родные, дщери одного вышнего родителя», они «никогда между собой в распрю прийти не могут»[11]. В «Регламенте» академического университета Ломоносов записал: «Духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях»[12]. Синод, не выступая открыто против такого авторитетного ученого, обрушил свой гнев на журнал Академии наук «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» (17551764). Архиереи докладывали императрице о том, что издание печатает богохульные произведения, «многие, а инде и бесчисленные миры были утверждающие, что Священному Писанию и вере христианской крайне противно есть, и многим неутвержденным душам причину к натурализму и безбожию подает». 16 сентября 1756 г. руководству Московского университета была возвращена рукопись перевода поэмы А. Попа «Опыт о человеке», сделанного профессором Н. Н. Поповским, учеником Ломоносова. Синод снова отметил, что автор поэмы опирается на «Коперникову систему, тако ж и мнения о множестве миров, Священному Писанию совсем не согласные». Наконец, 21 декабря 1756 г. Синод представил императрице Елизавете подробный доклад о вредности гелиоцентрических воззрений для православия. Синод испрашивал именной указ для строгого запрета всем «писать и печатать как о множестве миров, так и всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном, под жесточайшим за преступление наказанием не отваживался». Духовное ведомство предлагало конфисковать повсюду книгу Бернара Ле Бовье де Фонтенеля «Разговоры о множестве миров» (1686, перевод на русский язык А. Д. Кантемира 1740) и номера «Ежемесячных сочинений» за 17551756 гг. «Придворный ее величества проповедник» иеромонах Гедеон (Криновский) прочел императрице и издал в 1756 г. проповедь, направленную против натуралистов, предлагая спросить с них и с тех, кто украшен «рангами, достоинствами и богатством» (имея в виду ученых)[13].
В трудах Ломоносова «О слоях Земли», «Явление Венеры на Солнце» и многих других отражен научный взгляд на развитие Вселенной. При этом ученый подчеркивал, что научная правда и вера «суть две сестры родные, дщери одного вышнего родителя», они «никогда между собой в распрю прийти не могут»[11]. В «Регламенте» академического университета Ломоносов записал: «Духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях»[12]. Синод, не выступая открыто против такого авторитетного ученого, обрушил свой гнев на журнал Академии наук «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» (17551764). Архиереи докладывали императрице о том, что издание печатает богохульные произведения, «многие, а инде и бесчисленные миры были утверждающие, что Священному Писанию и вере христианской крайне противно есть, и многим неутвержденным душам причину к натурализму и безбожию подает». 16 сентября 1756 г. руководству Московского университета была возвращена рукопись перевода поэмы А. Попа «Опыт о человеке», сделанного профессором Н. Н. Поповским, учеником Ломоносова. Синод снова отметил, что автор поэмы опирается на «Коперникову систему, тако ж и мнения о множестве миров, Священному Писанию совсем не согласные». Наконец, 21 декабря 1756 г. Синод представил императрице Елизавете подробный доклад о вредности гелиоцентрических воззрений для православия. Синод испрашивал именной указ для строгого запрета всем «писать и печатать как о множестве миров, так и всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном, под жесточайшим за преступление наказанием не отваживался». Духовное ведомство предлагало конфисковать повсюду книгу Бернара Ле Бовье де Фонтенеля «Разговоры о множестве миров» (1686, перевод на русский язык А. Д. Кантемира 1740) и номера «Ежемесячных сочинений» за 17551756 гг. «Придворный ее величества проповедник» иеромонах Гедеон (Криновский) прочел императрице и издал в 1756 г. проповедь, направленную против натуралистов, предлагая спросить с них и с тех, кто украшен «рангами, достоинствами и богатством» (имея в виду ученых)[13].
Ломоносов, долго воздерживавшийся от полемики, сочинил ядовитую эпиграмму «Гимн бороде», моментально разошедшуюся как анонимное произведение в списках по всем городам России вплоть до Якутска. В ней высмеивалось невежество иерархов, борода которых «завеса мнений ложных». Затем после прямой стычки с духовенством последовала новая эпиграмма. В ответ Синод 6 марта 1757 г. обратился к императрице с жалобой на Ломоносова, испрашивая указ, чтобы привлечь автора к ответственности и впредь не допускать подобных оскорблений духовенства. Жалоба не имела последствий. Мало того, в это время в 1756 г. Ломоносов был введен в состав управления Академической канцелярией, чтобы заниматься «всеми академическими делами» (наряду с академиком Таубертом). В феврале 1757 г. в типографии Московского университета приступили к новому изданию собрания сочинений ученого.
М. В. Ломоносов одним из первых в России выступил одновременно и как защитник науки, ее пропагандист, и как ее популяризатор (статьи «Письмо о пользе стекла», «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния»). Особый интерес в этом отношении имеет его «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенное для поддержания свободы философии» (1755)[14]. Эта статья подробно прокомментирована А. В. Западовым[15]. Ломоносов выдвигает в ней, в частности, требования, которые должен соблюдать журналист, пишущий на научные темы.
В годы правления Екатерины II светское просвещение получало поддержку власти. «В своей церковной политике Екатерина была всецело на стороне того подавляющего перевеса и вмешательства светской власти в дела церкви и религии, которые впервые так открыто и решительно стал применять Петр Великий»[16], приходит к выводу П. Маккавеев (духовный журнал «Странник». 1904. 12). Эта точка зрения требует корректировки. Церковь сохраняла свои прочные позиции в воспитании и просвещении народа, несмотря на успехи и достижения в развитии печати и публицистики тех лет (А. Н. Радищев, Н. И. Новиков).
Вводя в 1796 г. в конце своей жизни официальную цензуру в государстве, императрица в указе от 16 сентября распорядилась «учредить цензуру, из одной духовной и двух светских особ составляемую». Они должны были следить за тем, чтобы «в сочинениях или переводах Закону Божию, правилам государственным и благонравию противного не находилось»[17]. Характерно, что на первое место поставлен церковный аспект.