Главари восстания бежали, а введенные ими в заблуждение солдаты, подлежащие мобилизации, разошлись по домам и продолжили свой мирный труд. Репрессии их не коснутся. Исполкому следует напрячь все силы для спасения революции, закончил Виноградов, виновные в саботаже и нерадивые будут арестованы и преданы суду трибунала.
Как же вам удалось спастись? Спросил Пластинину после заседания Павлин Виноградов.
Просто повезло. Малахов хотел доставить меня в село Благовещенское, где у них много сочувствующих. Там бы меня точно казнили. В отчаянии я сделала вид, что выронила сумочку, и, когда Малахов соскочил с повозки, чтобы поднять её, крикнула вознице именем Губисполкома, чтобы гнал назад. Рядом работали в поле крестьяне. Я начала звать на помощь. Малахов стрелять не посмел. Так я очутилась на свободе, сразу же поспешив в Шенкурск, и успела на совещание. Вы простите мой внешний вид, сейчас не до того, надо спасать революцию.
Конечно, согласился Павлин Федорович, сейчас нет времени на личное благополучие.
На следующий день листовки с текстом Виноградова были отпечатаны и распространены по уезду. Крестьяне прочитали и успокоились: «Раз обещают, значит, не тронут».
Виноградову не нужны были волнения в тылу. Он собирался на войну с белогвардейцами и интервентами.
От товарища Кедрова была получена телеграмма: собрать силы, на судах спуститься вниз по реке Ваге до Северной Двины и встать заслоном на пути белых. Путь на Котлас для белых в первой половине августа был практически свободен.
Оставив шенкурские дела на заместителя, Павлин Виноградов на пароходе в сопровождении отряда красных выдвинулся к устью реки Ваги.
Руководитель восстания шенкурских призывников молодой учитель, двадцати пяти лет от роду, в прошлом прапорщик царской армии Максим Ракитин с товарищами сидел на берегу Ваги и смотрел на воду. Настроение у него было хуже некуда. Зачем, спрашивается, поверил крестьянам и выступил ходатаем за отмену призыва, чего добился? Они разбрелись по домам, а он теперь преступник, разыскивается властями. Еще недавно Ракитин, как человек грамотный и надежный, был избран делегатом от Шенкурского уезда. Он ездил в Архангельск, участвовал в работе губернского съезда Советов. Кстати, видел там Пластинину, которую тоже избрали делегатом от города. Она его запомнила. Они, как представители одного уезда, даже о чем-то поговорили.
Максим, успокойся, пересидим, все перемелется. Вернешься домой к своей Наташе, обвенчаетесь и заживете, сказал ему Тимофей Родимов. Бог нам поможет.
Э, нет, новая власть, пожалуй, не даст нам покоя, вступил в разговор еще один из компании, Малахов, Ты знаешь, что мне сказала эта авантюристка Ревекка, когда держали ее взаперти?
Умоляла о чем нибудь?
Нет, говорила, что пролетарская месть обязательно настигнет меня, где бы я ни был, и весь наш род будет изничтожен.
Зря мы не пустили ее в распыл? С сожалением отметил кто-то из компании заговорщиков.
Нельзя, я слово дал сохранить жизнь и личную неприкосновенность, ответил Ракитин.
Ребята, как узнали, что эта жидовка у тебя в чулане сидит, хотели ее оттуда забрать, потешиться и на штыки поднять. Но из уважения к тебе не стали, ответил ему Малахов.
Тоже мне уважение, Ракитин поморщился, не велика храбрость пленную бабу пошамать, и концы в воду. Если я в чем-то слово дал, я его держу.
А вот коснись её, отпустила бы тебя Ревекка, попади ты к красным в лапы?
Не знаю, вряд ли. Но я это другое дело. Обещал вопрос чести, надо выполнять. На фронте за этим строго следили, у нас в полку один поручик обманул было своих солдат и в первой же атаке сгинул от пули.
Бежал?
Да. В атаку впереди всех.
Что, думаешь, свои случайно?
Не случайно, а пред-на-ме-рен-но, Максим Ракитин произнес это слово медленно, по слогам, подчеркивая важность сказанного. Мужик нынче злой пошел, чуть что не по нему пуля тебе в лоб.
Так это, Максим. Ты ведь и сам-то из мужиков, чего себя против мира ставишь?
Я из мужиков, это верно, но теперь другое дело. Землю пахать вряд ли стану, зря что ли на учителя учился. Вот кончится война, прогоним красных и заживем, детей нарожаем. Всем образование дам, иначе нельзя, темнота мужицкая худшее из зол. Кабы не послушали темные мужики провокаторов, не было бы в прошлом году революций ни той, ни другой. Кому хуже сделали? Сами себе. Говорят, Советская власть народная, Ракитин выплюнул травинку, которую жевал. Где там народная? Народ под ружье ставит не против немца или турка, со своим братом родным воевать.
Дай закурить?
Ракитин достал кисет с табаком.
Бумажки нет ли какой?
Максим порылся в карманах и достал листок.
Вот, на, прикуривай.
А что это?
Листовка наша, только бесполезна она теперь, коли все решили разойтись по домам.
Так что пишут?
Не читал?
Давай. Ты же учитель, вот и поучи нас.
Ракитин развернул листовку, прочел:
«Власть, назвавшая себя рабочей и крестьянской, нагло обманула народ. Вместо хлеба, мира и воли она дала измученному народу голод, братоубийственную бойню и вконец растоптала все свободы. В довершение всех насилий эта власть объявила новую мобилизацию и послала карательные отряды для борьбы с непокорными им волостями и уездами.
Один из таких карательных отрядов явился в наш Шенкурский уезд. Угрозами, насилием и арестами главари этого отряда стремились выслужиться перед начальством и заставить уезд мобилизоваться неведомо во имя чего и для борьбы с каким врагом.
Сам составил? Спросил Максима кто-то из собеседников.
Кто же еще?
Складно.
Ну хватит, пора ее пускать в дело, давай Максимушко, я сделаю самокрутки.
Товарищ Ракитина разрезал бумагу на полосы, посыпал табаку и свернул «козью ножку». Дружно закурили, воздух вокруг наполнился дымом.
Хорошо тут, вздохнул один из компании, он был постарше других, но пора и честь знать. Вы как хотите, Максим Николаевич, а я пойду до дому, скоро жатва.
Иди, Степан, я никого не держу. Потом, когда возьмут тебя за гузно, поздно кричать будет.
Не замай, махнул рукой Степан, авось как-нибудь приспособимся.
Он собрал вещички, закинул за плечи ружье и не спеша пошел вдоль берега.
С Ракитиным осталось четверо друзей-товарищей.
На реке послышался гул колесного парохода.
Тихо! Кажись, кто-то плывет.
Из-за поворота показался пароход. На палубе было полно народу. На флагштоке развивается красный флаг.
Максим, смотри супостаты куда-то идут?
Прячемся, не дай бог заметят, у них пулеметы, не уйти нам будет.
В этот момент с парохода раздался выстрел, потом еще два.
Куда лупят? Спросили Максима.
Не знаю, может зверя увидали.
Через четверть часа пароход поравнялся с компанией Ракитина, притаившейся в прибрежных зарослях. На палубе было весело. Играла гармошка. Кто-то под ее звуки выделывал коленца. Люди шли на войну и хотели вдоволь повеселиться, может быть, это в последний раз. Комиссар Виноградов с партийцами и сочувствующими, покинув Шенкурск, следовал вниз по река Ваге, чтобы преградить путь на Котлас белым и союзникам, о продвижении которых ходили самые тревожные слухи.
Сам Виноградов был в капитанской рубке. Он то и дело оглядывал в бинокль берега, как будто искал кого-то.
Прошло еще минут пятнадцать, и судно с большевиками скрылось за поворотом.
Пошли парни в лагерь, скомандовал Ракитин. Если меня не подвели глаза, то из Шенкурска ушла большая часть большевиков во главе с комиссарами, а, значит, в городе чужих осталось мало. Посмотрим, может быть, что-то еще выгорит. Эх, где наша не пропадала!
Группа товарищей отправилась вверх по реке и вскоре увидела лежащее на тропинке тело Степана. Он был убит выстрелом из винтовки.
Так вот, значит, в кого стреляли большевики с корабля. Нашли себе дичь.
Ракитин снял фуражку.
Степана надо похоронить здесь, он указал на полянку у кромки леса. И всем, кого увидим, рассказывать, как большевики убили человека, мирно шагавшего домой.
Увидели винтовку и убили, мрачно заметил Малахов. И нам нельзя церемонится, всех, кто под красным флагом, крошить в капусту.
Брат на брата, выходит, пошел, заметил сын священника Родимова. Что будет, одному Господу известно.
Прекрати, Тимоша! Ты еще про Каина и Авеля вспомни. Если мы за свое будем стоять и победим, то наша правда наступит, а если нет распнут нас большевики, утопят или камнями забьют.
Что ты такое говоришь? Удивился Родимов. Может быть, все еще образуется?
Значит так, ребята, подумав, сказал Ракитин, расходимся до срока, ждем вестей с севера, и, как будут сюда белые подступать, станем снова сходится. Тогда и решим, что будет.
Товарищи разошлись. Максим с братьями, не доверяя соседям, в родительский дом не показывался. Тимофей Родимов, наоборот, вернулся домой и вскоре был арестован, как организатор восстания против Советской власти. Донесли свои же, из родной деревни. Чего жалеть поповича, к тому же офицера?