Давно уже надо было переодеться меня била дрожь.
А-а, если недоумок за дело взялся, он и сделает все по-идиотски!
Так, наверное, это и были какие-нибудь обкуренные наркоманы? Тем все равно, куда и в кого палить! подал голос юноша, которому давно следовало заняться прыщами на своем лице хотя бы для того, чтобы так не краснеть под взглядом собеседника.
Но как рассказала соседка, когда подъезд оборудовали домофоном, наркоманы отсюда вывелись. И после того, как в подъезде хлопнула входная дверь, прозвучали быстрые шаги, а вскоре раздались крики и выстрелы, и кто-то убежал. То есть, убийцы пришли с конкретной целью, уточнил мордатый, успевший уже, оказывается, переговорить с соседями. А что, если вы сами «заказали» своего супруга?
Скорее, это у него был повод меня прикончить! пробормотала я.
Да, наслышан монашеский образ жизни вы не вели. Ну, что ж, не знаете, кому ваш муж или вы так насолили?
Но я не знала. И думала, что, если бы мы опять не поссорились, Волька, наверное, сдержался и не выругался бы, и остался жив. Если, конечно, дело было в оскорбленной душевной деликатности стрелявших. Их, очевидно, было двое: один потребовал открыть дверь, а когда прозвучали выстрелы, второй выдохнул испуганное «ох!». И почему-то это восклицание показалось знакомым.
И еще я думала: хорошо хотя бы, что Глашка сейчас у бабушки с дедушкой. Аглая очень любила Дэма в отличие от родного отца, тот с ней возился, водил по кино-театрам и баловал подарками.
Разумеется, потом все приехали. И отстояли рядом траурную церемонию. Прибывшие из украинского Закарпатья тетки причитали: «Спасибо, Анечка этого не видит!»
Несколько месяцев назад мы уже собирались на кладбище в похожем составе. Давно страдавшая от высочайшего давления, Анна Васильевна, мать Вольдемара, вдруг умерла. И Волик на похоронах совсем потерялся, кричал и метался у могилы осиротевшим птенцом. Наблюдая нестойкое поведение племянника, его закарпатский дядька кряхтел и хмурил густые черные брови.
Поженившись, мы съездили разок в гости к мужниным родичам-«западэнцам». У них все было крепким: хозяйства, трехэтажные дома и собственные желудки. По случаю нашего приезда, наверное, день здесь начинался с зажаренных свиных ломтей и водки. Мое стремление держаться с новыми родственниками на равных обернулось, пардон, поносом.
А само свадебное путешествие в Сочи началось с тошноты. Замуж я выходила беременной. Но поскольку рождение ребенка не вписывалось в наши ближайшие планы (в сентябре я должна была приступить к занятиям в Высшей комсомольской школе в Москве, где Дэм доучивался на геологическом факультете Университета дружбы народов), по возвращению из сочинской поездки предстояло идти на аборт.
Меня мутило и тошнило. И отпускало только в море. Мы много купались и, дурачась, ныряли и показывали друг дружке под водой кукиши. И смех всплывал пузырьками воздуха к лазурной поверхности. Вот тогда отчетливо осознала, что Волька для меня, скорее, товарищ, с которым я и в постели чувствую себя так, как будто держу под подушкой фигу.
А потом была больница, где моя мама, ранее зарезервировавшая для нас номер в сочинской гостинице «Приморская» у самого берега моря, теперь договорилась об аборте под наркозом. В те времена такие операции делали только «по показаниям». И мне рекомендовали отвечать любопытным, что недавно попала в аварию и получила сотрясение мозга. Я так всем и говорила, но бабы, с тяжелыми подозрительными взглядами, похоже, не верили. На что, в общем, было плевать. Глашку рожать я совсем не боялась, а тут заколотило: пока стояла в коридоре в кошмарной этой очереди, в безразмерной рубашонке и белых бахилах с завязочками, все уговаривала себя не думать о ребенке, которого вот-вот не станет. В операционную меня вызвали последней.
Тихонечко отлежавшись потом в шумной палате, я вышла в больничный холл и увидела Вольку бледного, с напряженно-синюшными губами. С убийства началась наша супружеская жизнь им и закончилась.
Серьга на барабанеА ты отчего вдруг вспомнил о Деме? переспросила я. Но Васька шкрябал и звякал чем-то в своей свихнувшейся пупер-державе и не отвечал. Вероятно, откупоривал очередную банку с пивом. Или, в самом деле, корпел над шампанским.
Не то, чтобы они с Дэмом соперничали. Но знаете, как это бывает в школе: мальчики из класса «А» не любят, когда на их одноклассниц посягают «бэшники». Дэм учился в «Б». И потом рассказывал, что обратил на меня внимание на каких-то школьных соревнованиях, когда я отжалась от пола больше всех, обойдя даже гребчиху Люду Швецову, с мозолистыми шишками-наростами у большого пальца от весел.
А может, дело было в Сереже Чудном? Высокого худого Серегу при такой-то расчудесной фамилии ребята из музансамбля, игравшего на городской танцплощадке, прозвали «Гвоздем». А стоявшего рядом, с гитарой наперевес, крепыша Олега Ярошевского и вовсе «Кирпичом». Своими длинными руками Серега, играючи, вколачивал в вечер ритмы по самую шляпку. Он гордился тем, что мог с одного замаха произвести восемь ударов. И когда после праздничной барабанной дроби на гулкое эхо большого барабана-«бочки» цикадами откликались тарелки, у меня внутри тоже начинало что-то радостно дребезжать.
Барабанщик Гвоздь не очень подходил на роль кавалера для девочки из хорошей семьи, вероятно, поэтому мы не афишировали своих встреч перед общественностью. В основном, они проходили в экстремальном режиме. Например, поздним вечером в лифте, где все время надо было нажимать кнопки-клапаны, напрочь спятившей, «гармошки», чтобы не вывалиться в открывшиеся дверцы на площадку этажа. Или в лесу. Леса, помню, было много: когда нагнувшись, ты вдруг поражалась бодрой зелени молодой травки или лоскутам снежной тафты на черных прогалинах. И еще помню пол в квартире его бабушки выше мы там не поднялись.
А однажды, когда родители уехали, он пришел ко мне домой. С выпивкой и консервами закуси как большой. Утром, проснувшись, я задергалась в постели что дальше делать-то? И не придумала ничего лучше, как начать подметать. Он лежал и таращился из-под одеяла, а я мела по комнате веником взрослой и самостоятельной женщиной.
Чудный играл джаз-рок и я звала его Суржиком. Или Сережечкой. Потом он так и подписывал свои письма из Нарвы, куда его мать решила вернуться к родителям после развода: «Твой, лишившийся пары, одинокий Серьга!». И однажды, получив очередное горячечное послание, я отчаянно напилась с Василием в привокзальной кафешке. Васька знал о нашей истории. И не то, чтобы одобрял, полагая нас разнопланетными людьми, но все же покрывал.
Вася, ты меня понимаешь?! Ты ведь знаешь, что такое настоящая любовь? гундосила я, в соответствии с классикой жанра.
И потрясая сердечным приветом с Балтики, смахнула со столика Васькин стакан. При этом я еще норовила закинуть ноги на дерматиновое сиденье и порывалась сплясать под концерт симфонического оркестра, гремевший по радио. А под занавес намертво застряла в туалете, пока, наконец, Василий, презрев приличия, не вытащил меня из кабинки к раковине. Вытер мое опрокинутое лицо клетчатым платком и рассмеялся: «Тоже мне, падающая звезда!»
А потом выгуливал по улицам, чтобы я могла вернуться домой в кондиционном состоянии. На следующий день моя голова раскалывалась от всякого движения, и я носила ее на плечах осторожненько, как аквариум, чтобы не выплеснуть воду с рыбками.
С той поры стараюсь избегать публичных драм и подворовываю у приятелей носовые платки.
Водоплавающие часыРодителям в то время было не до моих сердечных переживаний. Тогда одновременно слегли Милица и дед Гриша. И мама с папой мотались между Лугой, что под Питером, (там они некогда встретились и там родилась я) и молдавскими Бендерами, где мы тогда жили. И больше тревожились не за меня, уже вполне самостоятельную девицу, а за младшего брата Андрюшу, оставленного на мое попечение. Заставить Дюшу что-либо сделать, против его воли, и, правда, было нельзя, но договориться и сторговаться возможно. И мы, в общем, ладили.
Дед героически отвоевал в первую мировую войну, а затем ушел в Красную армию и был тяжело ранен. После чего закрепился в мирной роли развеселого умельца-сапожника. Моей матушке он изготовил к выпускному вечеру замечательные туфельки. А вот с бабушкой Паней (по паспорту, Прасковьей) вдруг рассорился. Услышав, как она кудахтала на кухне с соседками, что, мол, устала стоять у плиты, а Гриша, ну, очень любит вкусно покушать, дед вдруг рассердился и стал питаться отдельно. И теперь, когда я бывала у них, то сначала ела знаменитые бабушкины щи с квашеной капустой, а потом дедушкину «Кильку в томате».
В дедовой будке-светляке, освещавшей по вечерам наш темный двор, вкусно пахло сапожным клеем. В своем скрипучем кожаном фартуке он остругивал косым ножичком подметку и на «лапе» лихо приколачивал к ботинку. При этом часто выполнял заказы в долг да за чекушечку. В будке вечно толпился народ. Выскочив однажды, разгоряченным, в мороз, дед заболел. Долго надрывно кашлял и все никак не мог прокашляться да продышаться. Задохнувшись, и умер. С бабушкой, уже в больнице, дедушка помирился, и она исправно доставляла туда завтраки-обеды-ужины.