Кстати, о содержании журнала «Благонамеренный» хорошо знал А. С. Пушкин, правда относившийся к изданию с большой иронией, что подтверждают следующие строки из третьей главы «Евгения Онегина»:
Я знаю, дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С Благонамеренным в руках![29]
Мало того: поэт даёт к выделенному им курсивом слову такое примечание: «Журнал, некогда издаваемый покойным А. Измайловым довольно неисправно. Издатель однажды печатно извинялся перед публикою за то, что он на праздниках гулял»[30].
«Издавшийся в 1818 по 1826 гг. журнал Благонамеренный, замечает в комментарии к «Евгению Онегину» Ю. М. Лотман, был мишенью насмешек Пушкина, Дельвига, Баратынского и Вяземского»[31].
Тем не менее те же Антон Антонович Дельвиг (17981831) и Евгений Абрамович Баратынский (18001844) не считали зазорным печататься в «Благонамеренном», как и столь же широко известные в литературном мире Вильгельм Карлович Кюхельбекер (17971846), Александр Александрович Бестужев (17971837), Пётр Александрович Плетнёв (17921865/66), Владимир Иванович Панаев (17921859), Орест Михайлович Сомов (17931833)[32].
Возможно, журнал А. Е. Измайлова попадал и в руки Надежды Андреевны Дуровой (17831866), имя которой стало широко известно русскому обществу после появления в 1836 году её «Записок кавалерист-девицы» на страницах пушкинского издания.
Предваряя публикацию, великий поэт отметил: «С неизъяснимым участием прочли мы признания женщины столь необыкновенной; с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным. Надежда Андреевна позволила нам украсить страницы Современника отрывками из журнала, ведённого ею в 181213 году. С глубочайшей благодарностью спешим воспользоваться её позволением»[33].
По сведениям священника и краеведа Николая Николаевича Блинова (18391917), когда Н.А. Дурова жила в Сарапуле, она из этого города «много раз отлучалась то в Малмыж к сестре, то в Елабугу и изредка в Петербург»[34].
Надо полагать, малмыжан «кавалерист-девица» так же шокировала своим видом, как и питерцев, например Авдотью Яковлевну Панаеву (18191893), в мемуарах которой читаем:
«Александрова уже была пожилая и поразила меня своей некрасивой наружностью. Она была среднего роста, худая, лицо земляного цвета, кожа рябоватая и в морщинах; форма лица длинная, черты некрасивые; она щурила глаза, и без того небольшие. Костюм её был оригинальный: на её плоской фигуре надет был чёрный суконный казакин с стоячим воротником и чёрная юбка. Волосы были коротко острижены и причёсаны, как у мужчин. Манеры у неё были мужские: она села на диван, положив одну ногу на другую, упёрла одну руку в колено, а в другой держала длинный чубук и покуривала»[35].
Под жившей в Малмыже сестрой имеется в виду Евгения Андреевна (в девичестве Дурова; 1790?), вышедшая замуж за Михаила Феопемтовича Пучкина (?1849). Будучи сначала мальчиком на побегушках у отца «кавалерист-девицы» Василия Андреевича Дурова (17521826), он «учился в училище, потом писал в полиции, где усмотрел его губернатор и увёз в Вятку. Там Пучкин дослужился до столоначальника и наконец назначен был стряпчим в Малмыж. Тогда он приехал в Сарапул и женился на дочери Дурова. По смерти ея, он служил вице-губернатором в Астрахани, оттуда, переезжая на губернаторство в Томск, дорогой умер»[36].
В одной из статей кировского краеведа Николая Александровича Горева (19211996) утверждается, что в Малмыже жил муж Н.А. Дуровой Василий Степанович Чернов[37], однако тезис этот аргументами, к сожалению, не подтверждён.
повествования говорится о том, как в крещении вятских марийцев-язычников принял участие мусульманин Девлет- Кильдеев. Будучи местным исправником, он получил за своё усердие от правительства перстень с бриллиантами. Поскольку описанные события происходили за несколько лет до прибытия писателя на Вятскую землю (в 18291830 годах), а описывались в мемуарах через много лет по памяти, неудивительно, что они ошибочно оказались датированы 1835 годом, перстень же превратился во Владимирский крест.
«По несчастию, пишет А. И. Герцен, татарин-миссионер был не в ладах с муллою в Малмыже. Мулле совсем не нравилось, что правоверный сын корана так успешно проповедует евангелие. В рамазан исправник, отчаянно привязавши крест в петлицу, явился в мечети и, разумеется, стал вперёд всех. Мулла только было начал читать в нос коран, как вдруг остановился и сказал, что он не смеет продолжать в присутствии правоверного, пришедшего в мечеть с христианским знамением.
«По несчастию, пишет А. И. Герцен, татарин-миссионер был не в ладах с муллою в Малмыже. Мулле совсем не нравилось, что правоверный сын корана так успешно проповедует евангелие. В рамазан исправник, отчаянно привязавши крест в петлицу, явился в мечети и, разумеется, стал вперёд всех. Мулла только было начал читать в нос коран, как вдруг остановился и сказал, что он не смеет продолжать в присутствии правоверного, пришедшего в мечеть с христианским знамением.
Татары зароптали, исправник смешался и куда-то спрятался или снял крест»[38].
Надо сказать, что интерес к живущим на территории северо- восточной губернии финно-угорским народам пробудился у А. И. Герцена вскоре по прибытии в Вятку. Не случайно он посвятил им опубликованные в «Вятских губернских ведомостях» статьи «Вотяки и черемисы»[39] и «О вотяках, черемисах и татарах Вятской губернии»[40] Несмотря на эпизодичность личного общения А. И. Герцена с удмуртами и марийцами, писатель, как показало время, создал труды, отличающиеся проницательностью наблюдений и основательностью выводов. Это касается, например, особого отношения марийцев- язычников к пятнице, считавшейся у них таким же священным днём, как воскресенье у христиан. В этот день особая честь воздавалась «пятничному богу уишиян уму»[41].
Одним из тех этнографов-профессионалов, кто позднее подтвердил запечатлённое пером мастера художественного слова, был хорошо знавший обычаи марийцев член-сотрудник Императорского Русского географического общества С. К. Кузнецов. В работе «Черемисская секта Кугу Сорта», опубликованной в 1908 году в журнале «Этнографическое обозрение», он, например, отмечает: «Пятница у всех черемис издревле почитается. Равносильна нашему воскресенью и называется кугарня (т. е. кугу арня) великая неделя, большой недельный день; к этому молению приурочены все крупные моления черемис в честь добрых богов»[42].
На более раннюю работу С. К. Кузнецова «Четыре дня у черемис во время сюрэма» вскоре после её выхода в свет в 1879 году под эгидой Русского географического общества обратил внимание непревзойдённый мастер русского слова Николай Семёнович Лесков (18311895).
Основой 53-страничного этнографического очерка явился доклад, сделанный перед членами почтенной организации в декабре 1878 года. Со своими коллегами С. К. Кузнецов поделился свежими впечатлениями от «торжественного жертвоприношения в честь добрых богов»[43], которое ему довелось наблюдать в «Китяке черемисской деревне на 29-й версте от города Малмыжа Вятской губернии, по елабужскому тракту»[44].
Найденные в издании ценные сведения Н. С. Лесков использовал в очерке «Епархиальный суд», впервые напечатанном под названием «Духовный суд» в трёх номерах газеты «Новости» от 12, 13 и 18 июня 1880 года.
В главе восьмой автор сетует на то, что «вера наша, несомненно, страдает и подвергается самым ужасным, почти неслыханным в христианстве порицаниям не по влиянию заносных учений, на которые мы охочи всё сваливать, а по причинам, зависящим от устройства нашей церкви»[45]. В доказательство этого тезиса он приводит «недавно обнаруженный» им в исследовании С. К. Кузнецова «случай чрезвычайно тяжелый и мучительный для сознания христианина»[46].
Вот как Н. С. Лесков излагает содержание «книжечки»:
«Наши давно окрещённые черемисы и в 1878 году были такие же язычники, какими были до крещения Им было как-то проповедано евангелие; у них настроены церкви, в которых есть штаты духовенства; это духовенство совершает крещение младенцев и ведёт, конечно, исповедные росписи, в которые надо вписаться, чтобы не подпасть ответственности, а христианства всё нет как нет И это ещё не самая большая беда, что крещёные черемисы до сих пор не сделались христианами: это у нас случалось и с татарами и с мордвой, у которой до сих пор во весь развал идёт эпоха двоеверия, но вот в чём беда, что окрещённые черемисы стали нравственно хуже, чем были; что всякий, вынужденный иметь с ними дело, старается отыскать старого, некрещёного черемиса (из тех, кои отбежали крещения), потому что, по общему наблюдению, у некрещёных больше совестливости Этого оскорбления святейшей религии Христа не может не поставить нам в вину вселенское христианство! О своём же крещёном поколении черемисы самого невыгодного мнения; да иначе не может и быть. Это окрещённое, но ничему в христианстве не наставленное поколение, как свидетельствует та же книга, изданная императорским Русским географическим обществом (стр. 6), относительно христианства столь же невежественно, как их отцы и деды, а к язычеству оно успело охладеть, потому что представители его редеют. Теперь можно из подросшего поколения встретить таких, которые не придерживаются никакой религии».