Да, «дед», тебе точно пора домой под бочок к жене, вновь невольно подумалось мне. Но какой ты хорошенький! Какой замечательный! Я тебя тут не оставлю. Пошли домой, и, застегнув поплотнее комбинезон, чтобы Нельсон смог согреться, я развернулся и пошел обратно к порту.
Уже не обращая внимание на окружающий меня пейзаж я невольно подумал:
Вот это да! Надо же! Или мне это всё кажется, или Нельсон и в правду со мной разговаривает? Не понимаю.
* * *Но тут же мне вспомнился случай, который случился со мной на «Бурханове». Судно было поставлено на линию из Владивостока в Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса была полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. Как-то раз он попросил меня:
На стоянке во Владивостоке придет к тебе на «Бурханов» мой сын. Я с молодой женой уехал в впопыхах, и все свои вещи оставил в Находке. Он привезет тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит.
Не затруднит, если там бомбы не будет, полушутя пообещал я ему.
Хорошо. Значит, я звоню сыну? обрадовался Юра.
И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров приходит на борт парень и говорит:
Я сын, Зайцева и я Вам привез ящики для папы.
Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? удивился я его неожиданному появлению.
Папа мне сказал, что я могу прийти к Вам в любое время, наивно смотрел он на меня.
Деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой, и стоянка обещалась быть в несколько дней.
Хорошо, давай, тащи сюда свои ящики, поняв ситуацию, разрешил я ему.
Так он притащил не несколько ящиков, а 15 штук здоровых ящиков из-под яблок.
Наверное, там было по двадцать с лишним килограмма в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленые оказались эти ящики. Я забил ими всю ванную комнату в каюте. И плюс к тому же было еще два свёрнутых ковра.
Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать? А потом решил, понадеясь на русский авось:
Да ладно, может быть, пронесёт.
Таможня во Владивостоке особо нас тогда не трясла. Семен Иваныч умер, и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после нахождения такого преступления, несчастного морячка, который по пьяне забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.
Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни с Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.
Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили.
Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно и собирали их при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.
Ну, отошли и отошли. Обычно, я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику, и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.
Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью от того, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю:
Вот это да! Что у меня, крыша едет, или я дурак какой-то?
Я обошел, осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из ванной комнаты.
Но она была забита злополучными ящиками и не было видно, откуда это нечто кукарекает. Думаю мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул и всё.
Больше не слышал кукареканья.
На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы один час через два дня. Получается, что первый раз оно закукарекало в 2 часа ночи, потом в 3 часа ночи, потом в 4 часа. А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент какой-то то ли сан-францисской газеты, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски. По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна преподаватель английского языка. Как она нас дрючила, бедных и несчастных! Она вычисляла, где мы можем находиться, ловила нас, и после этого мы минимум два часа проводили в ее твердых, жестких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П» нулевое, невзирая на ранги и должности. А тут еще и американец был. Так что вбитые знания, что черпали мы от Галины Степановны, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох, и любопытный был этот кореспонденьтик. В общении с ним иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго. И вот как-то утром, проснувшись от кукареканья, я пошел на мостик. Поднявшись на мостик, я увидел американца, тупо уставившегося в лобовое стекло. Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля и метровые льды для него в полярных морях были, что семечки. Но мы пока шли на одном, чтобы было экономичнее. Приближались мы к Алеутам. Штормило, баллов пять-шесть было, но качки практически не чувствовалось из-за солидных размеров судна. Длиной оно было около 180 метров. Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:
Майкл, Ты живёшь в каюте прямо надо мной. Я старший механик, если ты помнишь, тот утвердительно кивнул головой. Мы с ним уже не один раз вели различные беседы, в которых то он поправлял мой английский, то я его русский. Поэтом, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:
По ночам тебя ничего не тревожит? на эти слова Майкл с удивлением приподнял брови. Потому что расположение твоей каюты примерно такое же, как и мое, я постарался развеять его непонимание. И туалет и ванная у тебя находятся так же, как и у меня.
Правда? А я и не знал об этом. Значит мы по-настоящему соседи? Майкл повеселевшим взглядом смотрел на меня.
Конечно соседи, продолжал я. Даже и вентиляция из туалета и ванной у нас одна. Так я вот о чём хочу спросить тебя, мялся я, как бы покорректнее задать вопрос. Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно? Корреспондент широко открыл глаза, и они у него округлились. Он посмотрел на меня с удивлением:
Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось?
Да нет, ночью, то ли в два, то ли в три часа там что-то начинает кукарекать.
Нет, у меня в туалете ничего не кукарекает, подозрительно глядя на меня, уверил меня Майкл. Когда я узнал, что у него ничего не кукарекает в каюте, я попрощался с кореспондентом и вернулся в каюту.
Через полчаса забегает ко мне капитан:
Дед, ты что, совсем сдурел, что ли! Ты что к американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там, он постучал себя кулаком по голове, где-то ночью что-то кукарекает.
Ты знаешь, Валерий Николаевич, на самом деле кукарекает, попытался я объяснить ситуацию возбуждённому капитану.
Да не может быть, чтобы кукарекало, также напирал он на меня.
Хорошо, тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья. Давай, приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора. Придёшь? Он и точно пришел в назначенное время. Мы сидим, пьём чай, курим и ждём. И, на самом деле, вдруг послышалось: «Кукареку!». Услышав петушиный призыв, капитан подозрительно уставился на меня. Тут уже пришла моя очередь отвязываться, и я с ехидцей интересуюсь:
Ну что? Кукарекает? Слышишь?
Точно! Кукарекает, озадаченно покачал головой капитан и почесал в ухе пальцем. Думал сначала, что показалось. А оно, и в самом деле, кукарекает. А где оно у тебя кукарекает? он уже с интересом смотрел на меня, забыв про чай.
Да вон там, в спальне, махнул я рукой в сторону ванной комнаты.
А из спальни дверь шла в ванную комнату и сейчас она была открыта. Ванная комната была огромной. Там находились ванна, туалет, и еще там можно было бы и в футбол поиграть. Места было достаточно. Капитан зашёл в ванную и остолбенел а там все было забито ящиками.
Откуда ящики?! возмущённо завопил он.
Зайцев попросил привезти, я наивно смотрел на бешенного капитана и хлопал глазами.
Ты что, дед, дурак что ли?! Если бы ты влетел с этими ящиками во Владивостоке, когда таможня проверяла, пароход бы арестовали! Что ты натворил!
Но ничего же не случилось , с прежней наивностью пытался оправдаться я.
Это тебе просто повезло, что они сюда не зашли, зло сплюнул капитан. Да. Ну, ты и дурак, дед! Елки-палки, вот это же надо! от возмущения он потерял все слова. Потом, немного успокоившись он поглядел на стопу ящиков:
Может быть, в каком-то из этих ящиков что-то кукарекает? предположил он.
Да я, вроде бы перебирал их и ничего не нашёл, оправдывался я.
Но кукареканье неслось именно откуда-то оттуда. Он бац, бац, бац ниже-ниже. Простучал по ящикам.
Да, говорит, радостно поднимая лицо ко мне, Вот из этого ящика и кукарекает.
И на самом деле. Я прислушался к этому ящику. Точно! Этот ящик кукарекал.
Да там, наверное, сингапурский будильник. Кто-то нажал кнопку на нем и он, поэтому и кукарекает, предположил капитан.
Да ты что!? я был ошарашен от простоты такого решения.
Вытащили мы с капитаном этот ящик, отнесли его в кладовку подальше, и заперли там. До конца рейса я так его и не трогал больше, не заходил в кладовку, но кукареканье в каюте прекратилось. А когда Зайцев пришел в Сиэтле к нам на борт, я поинтересовался:
Что у тебя в ящике там может кукарекать?
Да, елки-палки, это моя жена, наверное, будильник положила, клавишу на нем нажала вот он и кукарекает. Ну, мы посмеялись. Но капитан говорит: