Прощай, старое гнездышко! Прощай, милая родина!
Приступ слез сдавил ему горло. Опять стало горько, тяжело горько. Дом был дедовский, здесь Пятищев родился, родился и жил его отец, жил его дед. Пятищеву знаком каждый угол в доме, каждая дорожка в саду. Есть много уголков, которые могут навести на радостные воспоминания, и все это бросить, от всего этого надо уехать. Он хотел пройти в парк, но ноги тонули в нерасчищенных еще, мокрых дорожках, на которых лежал прошлогодний опавший лист. Пятищев вернулся и остановился перед окнами своего кабинета. Ему вспомнилось время его предводительства дворянством, вспомнилась его сила, вспомнился почет. Он подошел и заглянул в окно. Там было темно. Белело только светлое пятно мраморного камина. Перед этим камином он любил дремать в кресле зимой после обеда с привезенной с почты газетой в руке.
Прощай Прощай прошептали еще раз его губы.
Он отвернулся от окна, заплакал и быстро пошел к домику управляющего. Рыжий породистый сеттер выскочил из-за угла, стал прыгать и виться у его ног. Этот сеттер всегда спал в спальне Пятищева на ковре. Пятищев приласкал его и бормотал сквозь слезы:
Забыли собачку бедную в переполохе Совсем забыли Бедный Аян! Бедный Аянчик! Ну, пойдем со мной ночевать на новоселье. Пойдем, милая собака.
Аян завилял пушистым хвостом и побежал впереди хозяина.
И вспомнил Пятищев, какая у него в былое время была охота, которую он унаследовал от отца, сколько было собак, сколько охотничьих лошадей, сколько егерей. Теперь от всего этого остался один пес Аян потомок тех псов, которые были у него, да егерь Левкей, который уж дослуживает ему простым работником, да и с ним приходится расстаться. Придется, может быть, и Аяна отдать, если он, Пятищев, уедет за границу.
«А какие пиры-то я задавал на охоте! мелькнуло у него в голове. Какие тузы-то съезжались! Губернатор два раза был и дивился Повар Порфирий расстегаи с налимьими печенками А какой раковый суп готовил он! Пьяница, но гениальный повар был! вспомнилось ему. Портвейн, мой портвейн, который тогда хранился у меня еще от отца. Где теперь такой портвейн сыщешь!»
«Надо будет осмотреть завтра погреб, сказал он себе мысленно. Очень может быть, что там осталось несколько бутылок какого-нибудь старого вина. Капитан говорил, что есть пять-шесть бутылок, и советовал продать его. Но кто здесь оценит хорошее вино? За два гроша пришлось бы продать. Лучше самому выпить. Да Не забыть бы осмотреть впопыхах-то. Осмотреть, взять его и выпить с капитаном. Иначе ведь Лифанову останется. А с какой стати Лифанову оставлять!»
Он вошел в кухоньку домика управляющего. Там встретила его Марфа, мывшая посуду после ужина при свете маленькой жестяной керосиновой лампы.
Керосину, барин, у вас в комнате в лампе нет. С переездкой-то забыли в лавочке купить. Вы возьмите потом мою лампу, когда я посуду отмою, а покуда уж так как-нибудь сказала она. Да уж извините, постелька-то вам не постлана. Тюфяк такой большой, надо его вправить в кровать, а я одна не могу, тяжел он очень.
Ничего-ничего. Я лягу на оттоманку, отвечал Пятищев.
Ладила я давеча перед ужином Левкея звать, чтобы он помог, а он пьян, напился на ваши деньги, что вы ему давеча дали, и не пошел. Лежит в сторожке и говорит: «Я, говорит, с завтрого у купца служу, так и нечего мне теперь для барина валандаться», продолжала Марфа.
Пятищев вошел в свою комнату, ощупью отыскивая свой халат, туфли и подушку, два раза споткнулся о лежащие на полу книги, переоделся и лег на оттоманку, заложа руки под голову.
Аян грузно рухнулся около него на полу.
XVIIIПятищев спал плохо на временном новоселье. Целый рой мыслей лез ему в голову, и всего больше мысль о поездке за границу не давала ему долго заснуть. Когда стало рассветать, он даже поднялся с оттоманки, открыл окно, сел около него в халате и смотрел на восходящее золотистое солнце. Он все время соображал и подсчитывал, сколько он может реализировать денег при продаже всего оставшегося у него движимого имущества. За неимением на письменном столе бумаги, подоконник был весь испещрен карандашными записями. Тут в записях фигурировала даже корова, которая была уже подарена в новое хозяйство капитана и княжны, и присчитывалась сумма, за что можно продать старый охотничий костюм, который Пятищев носит теперь дома ежедневно, и старые голенища от сапог. Сумму он старался увеличить всеми натяжками при подсчете, но она все-таки оказалась ничтожна.
Проснулся Пятищев совсем поздно, когда уже утро подходило к полудню. На дворе кричали и стучали, и вообще была суетня. Надев на себя охотничий пиджак и феску, он, не пив еще кофе, вышел на двор и направился к большому дому. Там уже разгружались приехавшие подводы Лифанова, и люди его вносили через кухню большие сундуки, ящики и корзины. Первое, что бросилось Пятищеву в глаза, это два громадных самовара и узел с подушками. Подушек было множество. С подводами явилась и кухарка Лифанова, пожилая женщина в расписном шерстяном платке. Приехали и маляры и под руководством их хозяина Евстигнея Алексеева разводили у крыльца в ведрах с клеем мел для беления потолков. На крыше дома стучал ломом кровельщик Гурьян, выворачивая со своим подмастерьем и мальчиком проржавевшие листы железа. А внизу у угла дома стоял раздраженный капитан с ощетинившимися усами и кричал наверх:
Мастеровые! Не сметь стучать! Прочь с крыши! Здесь в доме больная!
Но с крыши никакого ответа.
Эй! Кому говорят? Кровельщики! Кто вам позволил? Нельзя теперь работать! продолжал капитан. Вообрази, какое нахальство! обратился он к подошедшему к нему Пятищеву, поздоровавшись с ним. Княжна всю ночь не спала, бредила, под утро только немного забылась, а кровельщики залезли, не спросясь, на крышу и стучат, как в кузнице. Хозяин! Кто там хозяин? Кровельщик! Сойди сюда вниз для объяснений! опять закричал он.
Да конечно, они очень уж скоро, сразу принялись за работу, сказал Пятищев, но княжну теперь самое лучшее перевести в тот домик. Сейчас же перевести. Там тихо, вдали от шума.
Как перевести, если она лежит пластом! возвысил голос капитан. Она горит, она вся в жару. Надо смерить температуру. У ней температура ужасная. Ночью княжна выпила полграфина воды, говорила бессмысленные слова, проклинала купца. А ты перевести! Она ступить не может, на ногах не держится.
Ну, на кровати перенесем.
Но ведь это же убьет ее, пойми ты, убьет!
Однако надо же это сделать. Сейчас Лифанов может приехать.
Плевать мы хотим на твоего Лифанова! Он, мерзавец, должен иметь уважение к несчастной больной женщине, раздражался капитан. Ведь сам, подлец, когда-нибудь умирать будет, нужды нет, что пузо наел, как арбуз. Никуда нельзя ее сегодня отсюда переносить. Эй, кто там на крыше? Сюда! Слезай и иди сюда! не унимался он.
Но стук на крыше усиливался. К главному крыльцу портиком подъехала подвода с мебелью, и в открытую дверь потащили какой-то шкаф. Тут же помогал и Левкей.
Капитан бросился к несущим шкаф.
Не сметь входить в комнаты! Не сметь вносить вещи! заорал он. Кто позволил? Назад!
Как же назад-то? возмущались возчики. Нам приказано Приказано в дом поставить.
Убью! Говори, кто приказал? Кто приказал?
Как кто? Сам Мануил Прокофьич.
Да я и твоего Мануила Прокофьича турну отсюда в три шеи. Понимаешь ты, в доме больная женщина лежит, княжна, умирающая старушка.
Маляр Евстигней слушал и улыбался саркастической улыбкой.
Не слушайте, ребята, вносите! Не бойтесь, вносите, проговорил он остановившимся было носильщикам. Пустяки вносите, как велел Мануил Прокофьич.
Да как ты смеешь распоряжаться и командовать! кинулся на него капитан.
Пятищев схватил капитана за руку и произнес:
Оставь, Иван Лукич, не горячись. Я Лифанову дал слово. Сегодня последняя отсрочка окончилась.
Испугавшийся было и попятившийся маляр опять оживился.
Да конечно же продолжал он. Уж господин Лифанов отсрочивали, отсрочивали, а вам все неймется. Будет довольно Достаточно А то сейчас приедут настоящий хозяин, и вдруг
Шкаф стали протаскивать в двери. Он не проходил.
Постой, я вторую половинку открою. Так не пролезет, суетился Левкей.
Прочь! Не сметь! Холоду напустишь! бросился и к нему капитан, сжав кулаки.
Оставьте, ваше благородие, не троньте Я теперь не у вас, а у купца служу, спокойно заметил ему Левкей.
Пятищев взял под руку совсем взбешенного капитана и ввел его в комнаты.
Уймись, Иван Лукич Пойдем лучше к княжне. Я пришел навестить ее, проговорил он.
Они вошли в комнату княжны. Княжна, как и вчера, лежала в постели, как и вчера, около нее был, прикурнувшись, мопс с высунутым кончиком языка изо рта. Около княжны стояла Лидия и рассматривала на свет градусник. Она только что сейчас смерила температуру тела княжны. Воздух в комнате был тяжелый: пахло камфорой, валерьяной, деревянным маслом, ромашкой. Шторы на окнах были приспущены.