Так бухтел себе под нос старый вояка, а ныне дядька-пестун княжича Брячислава. Князю, ясное дело, он ничего подобного бы не сказал, но про себя душу отводил. Естественно, не забывая внимательно посматривать вокруг мало ли что, княжич-то, на нём. Когда половцы пошли в атаку, княжич потребовал взять его на плечи. За воями и в окружении гридей видно ему, конечно, ничего не было. Пришлось посадить. Но вертеться по сторонам с княжичем на плечах было неудобно, да и княжич начал сердиться. Богун рыкнул, конечно, на гридей, чтобы смотрели в оба, но хватило этого ненадолго, вскоре они опять расползлись в стороны и вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, что там и как. Вскоре основные события переместилась вправо, на стык головного и полка правой руки, и смотреть стало не на что. Богун с облегчением ссадил княжича с плеч и только собрался рыкнуть на гридей, совсем забывших про княжича, как в шею ему сзади ударила стрела, пробив бармицу. Богун неловко осел на землю, до последнего стараясь прикрыть княжича телом и лихорадочно пытаясь вдохнуть, но вместо воздуха в легкие, пузырясь и булькая, попадала только кровь, и он, захрипев, повалился навзничь. Растерянность гридей от столь неожиданной смерти длилась не более двух ударов сердца, сработал-таки вбитый долгими тренировками рефлекс, и они, сгрудившись вокруг княжича, телами закрыли его от непонятной пока угрозы. Ещё две стрелы нашли свои жертвы, и два гридя рухнули на непонятно откуда взявшегося воя, свалившегося им под ноги, и только тогда они опомнились окончательно. Больше половцам выстрелить не дали, сразу по четыре или пять стрел вонзились в каждого, и они кувырнулись в пыль. Следующим залпом помогли воям, рубящимся у подножия холма с остатками прорвавшегося в тыл войску отряда, всё ещё более многочисленного, чем защитники. В это время из леса выехал отряд Малюты, никак не ожидавший от половцев такой прыти и просто потерявший их. Одновременно добрался, наконец, до гридей и десятник Кузьма.
Передайте князю, сказал он, морщась от боли, что засадный полк атаковал в лесу половцев, которые хотели обойти вас и ударить с тыла. Боярин, сказал он, скрипнув зубами, и ехал предупредить, да вишь, как вышло.
Один из гридей, видимо, старший, тут же бросился к князю, остальные помогли Кузьме слезть с коня и подняли Сергия на обозную телегу.
Я доставлю, сказал Кузьма. Лекарка у нас с собой, тут недалече, кивнул он гридям и понукнул лошадь.
Карахан бросил в бой всех, кто был, даже тех, кто в бой никогда не ходил, но пробить брешь в головном полку ему никак не удавалось, хотя первые два ряда русичей уже валялись в пыли. Да ещё и катафракты, которые стоили бешеных денег, были бездарно потеряны, свою задачу не выполнили и почти полностью были перебиты или попали в плен, что бесило Карахана ещё больше, ибо надежда на успех данного похода таяла у него прямо на глазах.
«От Бельды этой продажной собаки ни слуху ни духу! тихо бесился Карахан. Отсидеться решил блудливый ишак, а потом власть захватить в улусе. Боняк ему даст, власть он А вдруг они сговорились за моей спиной? мелькнула в его голове крамольная мысль. Свалят всё на меня, а Боняк поставит Бельды на моё место и, пользуясь его друзьями в Византии, выпросит себе чего-нибудь ещё. Не-ет, раз уж я знаю про Бельды, он тем более должен знать. Не-ет, Боняк на это не пойдёт, он Бельды не верит. Это не я, этот продаст его с потрохами и сам сядет на его место. Я есть я, пока жив Боняк, а не станет его не станет и меня. А эта блудливая собака продаст всех, и себя в том числе, коли выгодно будет».
Карахан хмыкнул. Он оглянулся, лагерь был пуст, только полуслепой и почти совсем глухой шаман копошился возле юрты, то ли нюхая, то ли прислушиваясь к своему бубну и мелко тряся головой.
«Как безысходна старость брошенного всеми старого пса, вдруг подумалось Карахану. Никого и ничего, и никакой надежды на будущее. А может, податься в шаманы? Угадаешь два раза из трёх, что будет, будешь сыт и в чести, и все будут наперебой тебя задабривать. Не угадаешь будешь морочить головы простым пастухам, но опять же хотя бы всегда сыт. Иблис на ваши головы, даже послать некого узнать, что там творится».
Карахан поднялся с подушек и похромал к коню.
«Чёрт бы взял эту подагру, болезнь королей! саркастически хмыкнул он. Могла бы быть и поприятней для королей-то. О! А вот и Бельды, снова хмыкнул Карахан, заслышав дружный топот коней. Наконец-то. Как говорит ростовщик Суркидис, вытащил-таки палец из задницы и явился. Только почему сюда? У него что, мозги от солнышка потекли через задницу, потому пальцем и затыкал её?»
Карахан поднялся с подушек и похромал к коню.
«Чёрт бы взял эту подагру, болезнь королей! саркастически хмыкнул он. Могла бы быть и поприятней для королей-то. О! А вот и Бельды, снова хмыкнул Карахан, заслышав дружный топот коней. Наконец-то. Как говорит ростовщик Суркидис, вытащил-таки палец из задницы и явился. Только почему сюда? У него что, мозги от солнышка потекли через задницу, потому пальцем и затыкал её?»
Он не успел даже повернуться и испугаться как следует, как кто-то, накинув мешок ему на голову, свалил его с ног и связал.
Есть, сказал этот кто-то и засмеялся.
Сердце Карахана провалилось куда-то в пятки, а под ложечкой заныло.
«Всё, конец, подумал он. И этим продал, собака!»
Июль 2010 года, Москва
Июль 2010 года выдался в Москве на редкость жарким. Была небольшая отдушина перед рассветом, но и она не могла сколь-нибудь заметно исправить положение. Женька (а для посторонних Евгений Петрович), аспирант кафедры Научно-исследовательского института изучения истории Земли (в просторечии «Н, четыре И, З»), топал на работу, проклиная в душе жару и профессора, запланировавшего ему отпуск на октябрь, и пребывал в настроении, которое описывается всего двумя словами: «хоть вешайся». Но хочешь не хочешь, а на работу идти надо, тем более что профессор Никонов, его научный руководитель, опозданий не любил и всяческой «разболтанности» не терпел. Нельзя сказать, что Женьку он недолюбливал, отнюдь нет, но требовал так же, как и со всех остальных, хоть и называл Женьку в кулуарах человеком, которому передаст своё дело, и даже ставил в пример остальным аспирантам исторической кафедры. Всё это ему поведала по секрету аспирантка кафедры Востока Ниночка девушка красивая, даже очень, но выбравшая историю исключительно из-за низкого проходного балла и порхавшая по жизни легко. О количестве её романов среди «историков» ходили легенды, и Женька, пожалуй, был единственным, кому ей никак не удавалось вскружить голову, что откровенно её удивляло и даже иногда сердило. Вот и сегодня она как бы невзначай встретилась ему на пути и собралась было поболтать всласть, но появление профессора Никонова спутало все её карты.
Кравцов, глянул профессор неодобрительно поверх очков, зайдите ко мне.
Женька молча поплёлся за ним следом, чертыхнувшись в душе на столь неудачную встречу.
Присядьте, сказал профессор, заметно волнуясь и не находя себе места. Поступило распоряжение от академика Старцева сделал он паузу. Он просит, профессор скорчил гримасу, командировать вас к нему по совершенно неотложному делу. Подробностей, к сожалению, он никаких не предоставил. Судя по тому, где он работает и что курирует, обратно вы вернётесь не скоро, хмуро выдал профессор. Посему сдайте дела аспиранту Алдонину и сегодня к часу дня будьте у проходной МГУ со стороны истфака. Свободны.
Женька встал, вздохнул, пожал плечами, глубоко кивнул и молча вышел.
«Опять без меня меня женили подумал он про себя и пошёл на кафедру сдавать дела. Только начало вытанцовываться, и на тебе затыкай дыры. Хотя академик Старцев это величина, по его книгам история-то и изучалась Ну-ну Поглядим, послушаем».
Ну что? вывернулась, как из-под земли, Ниночка. Что он сказал?
Приказал сдать дела и отбыть в командировку.
Далеко? спросила Ниночка.
В МГУ, ответил Женька. Но зато надолго.
А к кому?
К Старцеву.
К Старцеву задумалась Ниночка. Но ведь он же и зажала рот рукой, красноречиво глянув на потолок.
В том-то и дело, кивнул Женька. Тем более неизвестно, зачем вызывают клерков. Я думаю, у них и своих полно. Ну ладно, не поминай лихом! Вернусь живым женюсь на тебе! и, пока Ниночка соображала, что же он такое сказал, скрылся за дверью кафедры.
Без двух минут час Женька подошёл к проходной.
Господин Кравцов? спросил появившийся рядом неприметный человек в штатском.
Женька кивнул.
Приготовьте паспорт и прошу за мной, сказал штатский, открывая тяжёлую дверь. Окно номер три.
Женщина в окошке молча протянула руку, и Женька вложил в неё паспорт. Она нашла его в длинном списке, сверила данные и протянула обратно, вложив в паспорт бумажку-пропуск.
Отметите и на выходе отдадите дежурному, кивнула она на вахтёра у вертушки.
«Если тот капитан, подумал Женька, то этот не меньше полковника. Ни одной мысли на лице, сплошной долг».