Кристина Тарасова
Тела. Сказ 1
Девочка
Я счастливая.
Так сказали сёстры (и приобретённые, и позабытые дома), когда узнали о моём будущем в Монастыре.
Нашим хозяином был знатный господин из пантеона небесных богов. Одни говорили, что он властолюбивый и скупой, угрюмый и жестокий, другие же что он уродлив, неказист и неуклюж, однако богат и с девочками своими обходителен; третьи утверждали, что он пьянящей красоты душегуб (и, соответственно, желаем), но предприимчив и лукав (а, значит, своего не упускающий). Правду о нём удостоилось узнать и мне.
Или только мне?
Солнце лениво прижигало и без того удручённые земли. Вышки-молоты на горизонте застыли в одинаковых позах: носами склоняясь к некогда податливой и плодовитой, ныне безжизненной и оцепенелой почве. Что это? Памятники прошлого, мира ушедших людей? Напоминание-назидание нам, оставшимся? Или чудо, коим способны владеть лишь боги?
Моя семья получила моё согласие (нет) и в плату провизию на год вперёд (да). Старшая сестра родная, с ребёнком на руках, в колыбели и ещё одним под сердцем сказала, что будь так же чиста и непорочна, сама бы обратилась с предложением в Монастырь. Я ответила, что чистота её исчерпает себя окончательно после третьего опороса и третьего отца, а она фыркнула и, отвернувшись, отправила к средней сестре. Средняя сестра посмеялась моему недовольству: она мечтала о красоте, но красоте, которую предпочитают мужчины (не люди мужчины). Я ответила, что опорочу своим поступком семью, а она запретила так думать, ибо пребывание в Монастыре есть великая честь и заслуга. Младшая сестра агукнула. Я ответила, что постараюсь вернуться и воочию лицезреть её взросление. И ушла.
Родители тешили-утешали речами о том, что теперь наконец! заживут. Да и я тоже. Отец молился земле за мою красоту, а мать ликующе пересчитывала мешки с крупой, которые отстёгивал приехавший к полудню грузовик.
Она? хмыкнул скрюченный мальчишка подле водителя.
Старшая сестра пригрозила ему:
Будь ласковее! Эта девочка самого Господина.
Её бы помыть, ответил мальчишка.
Помоют, не думай, пробурчала средняя сестра, а ты таким и останешься. Вот, а! чужому счастью не счастлив, падок на уксус.
Водитель требовал, и чернила с почти голых перьев плясали на бумаге. Затем велел подготовить меня к завтрашнему отправлению. Мать и отец помолились земле, ответили согласием и проводили гостей.
Соседи хвала небесам! отделенные от нас верстой, иначе бы удручали присутствием и голодными глазами каждый отмеренный им упомянутыми небесами год взмахнули руками и пригласили к себе, но по итогу пришли сами. Злобная челюсть старика Сантьяго скрежетала от вида яств, коими никогда не наполнится его лачуга, а Бета жилистая и хмурая тётка причитала, как же нашей семье повезло.
Повезло! воскликнула мать. Такая красота везением не объясняется. Помолимся земле!
И они вновь молились.
Меня посадили во главе стола и велели благодарить пантеон за оказанную честь.
Не забывай, подначивала мать, однако, что истинные боги незримы. Мы продолжим служить земным и воспевать твоё благо среди них.
Я же в этот момент буду среди небесных богов, что-то не сходится, услышали сёстры и скрытно фыркнули в тарелки.
Мы вкушали хлеб и кашу; зерна и воды теперь было достаточно.
Соседи разнесли молву о радости моего отправления в Монастырь. На утро все желали стать нашими друзьями так яростно и ненасытно, что отцу пришлось выудить из шкафа ружьё (хотя заряжалось оно по-прежнему солью) и пригрозить наступающим. Руки голодающих тянулись к оставленным в погребе мешкам провизии.
Люди хотели жить хорошо, но хорошо жили лишь Боги (которые предпочли жить на небе; условно) и как вы уже могли понять Монастырь, потому что Боги спускались с неба (условного), дабы вкусить сладость своих взращенных плодов: прекрасных и юных дев.
А простые людиони как-то работали, что-то делали и чем-то перебивались. Всё время что-то, как-то и чем-то. Земли наши были мертвы и окутаны смрадом прошедшей однажды войны. Может, нескольких. Никто не помнил. Огромные поля, которые засеивали Боги и на которых они разрешали руководить избранным, находились к югу дальше. А мымы охраняли нефтяные вышки, хотя культу нефти не поклонялись уже которые века, а саму эту нефть черпай ложкой! потреблять было нельзя. Ни питья, ни еды по итогу.
Но теперь семья моя в достатке. Если родители будут расчётливы или устроят скромное дело (давать в долг забирать вдвойне, например) припасов хватит на взросление ещё одной дочери, которая чертами своего лица внушит надежду сытого завтра.
Я в последний раз припадаю лицом к кровати в отчем доме. На следующий день у дома меня ожидает всё тот же грузовик. Имя ему «конвой». Вместо объятий, наставлений и пожеланий доброго пути родители незамысловато жестикулируют, предаваясь молитвенным чтениям. Они в очередной раз благодарят землю и после отдают в руки приближенных к некому Господину.
Важная персона! причитает тётка Бета и стрекочет кому-то из проходящих, что вчера бывала в нашем доме.
Бывала там и до моего отправления в Монастырь, о чём умалчивает.
Вот деревенщина! плюёт под ноги первый водитель. Так он отзывается об увиденных подле нефтяных ферм работягах. И как их земля носит?
А они сами по ней носятся, отвечает второй водитель. Тот, который сменяет товарища через несколько часов пути. Или сами землю носят. Потому места эти ещё обитаемы, да. Пребывающие здесь позабыли однажды сдохнуть.
Тише, хмыкает первый. Красота оттуда.
Он мельком кивает на меня, сидящую позади.
И что? восклицает второй. Оборванка есть оборванка. Из деревни её выкорчевали, но деревню из неё не выкорчевать.
Недовольный взгляд режет незнакомца, и он, будто бы ожидая того, восторженно добавляет:
Надо же! Не глухая! Боссу понравится.
А вот твоё обращение ко мне ему не понравится, рычу наперерез. Что я тебе сделала?
Ещё и говорливаяНичего, милая. А по своей профессии могла бы, гогочет в ответ незнакомец.
Первый водитель, затолкнув ему в рот сигарету, велит молчать, и сам прикуривает крохотный свёрток.
Ты, Красота, говорит он, внимания на черта не обращай. Девки-то не по его части, а на золотые слитки вроде тебя никаких сбережений не хватит. Злой он!
Вопрошающее лицо не медлит с ответом:
Ты какого мнения? Моя има из таковых была, и толку? Думают прекрасная жизнь у них вечна, а на деле? Покрываются морщинами и годами, заплывают жиром и самомнением, а хозяева их заводят новых кошек да-да! от старых избавляясь.
Твоя мать из Монастыря? спрашиваю я.
Почти. Не из самого Монастыря, но жила хорошо. В Монастыре как? в Монастыре кошек стерилизуют, чтобы разгуливающим котам бед не было. А мой тятька высокопоставленный человек, между прочим, был. Снабдил нас хатой и добрым именем, сказал, что и с работой поможет. Вот я здесь. У Босса. Правая лапа.
Едва не подавившись смехом, выбрасываю:
Щенок!
Что ты сказала?
Мальчишка на побегушках, вот ты кто, перебиваю нестерпимую гордыню. Ты не правая лапа Босса, ты за ним и ты хвост.
Водители начинают спор.
Один заступается за меня, другой наступает на меня, один пытается утихомирить приятеля, второй пытается ухватить причину зачиненной драки (мой язык).
Это Красота Босса, Лука! Успокойся!
Красота должна запомнить одно! Вне Монастыря она обыкновенная девка, которой могут эту красоту подпортить.
Забиваюсь в кресло и, отрекаясь от беседы, внимаю проносящимся за окном картинам запустелых и изживших себя деревень.
Вот ведьвсё этим Богам, всё этому Монастырю, причитает недовольный с подбитой щекой и вдавленной в жёлтые зубы сигаретой. А людям простым? А они простые, их дело малое: работать и молчать, молчать и работать. Всё Богам, всё Монастырю
День дороги отбирает у меня родные земли и направляет в края изобилия, лоска и безрассудства. Я здороваюсь с новым домом. Уродливая вывеска с приветственными речами указывает на каменную дорожку до главных ворот. Колючие прутья вмиг отгораживают от мира реального. Несколько женщин в относительно скромных одеждах и с относительно скромными улыбками проводят меня в кабинет. Пышные хвосты черных юбок, закрывающих часть бёдер, шелестят вдоль коридора. Черные купальники обтягивают вкусные тела. Я разглядываю пёстрые узоры на обоях, кованные столики под окнами, занавески, отдающие белизной и стиркой, и мягкие кресла. Голоса причитают о ласковом нраве хозяина, о красоте его резиденции и его придворных, о его любви к девочкам и заботливой «Мамочке». Но я упускаю эти слова: всё мимо, всё сквозь. Я разглядываю обои. До чего красивые: чистые, ровные, с обрамлением в виде белых колонн по углам. До чего красивые