желаешь?
Оборачиваюсь и ловлю несколько добрых взглядов склонившихся надо мной женщин.
Кофей, сбитень? с акцентом повторяет одна из них.
Другая говорит, что Отец скоро прибудет.
Господин, Босс, Хозяин, Отецвеликое множество имён этого человека (того, что купил меня у моей семьи) говорило о его реальном величии: перед людьми, перед Богами (а, может, среди Богов?), перед миром в целом.
По разговорам я представляю низкорослого, покрытого сединой и потом, мужичка, с лукавыми крохотными глазками и с пухлым, висящим на ремне, омоньером. Хозяин этот носит, в моём представлении, костюм отутюженный и кремового цвета; на шее петля в виде затянутого галстука, на ногах чищенные боты. Хозяин распивает крепкие напитки и курит сигары, оценочно глядит и много молчит.
Женщины рассыпают наставления:
Отвечай на все его вопросы, милочка!
Будь добра и вежлива.
Одна голубка перебивает другую, добрые лица причитают о моих возможностях попасть в Монастырь. Но я, право, думала, уже в нём и уже безвозвратно
Поздоровайся, милочка! И не забудь поклониться.
Угощайся! Он щедр и приветлив!
Нет-нет, будь сдержана, и тогда он с интересом построит диалог.
Непременно отвечай!
Молчи и слушай!
Как вдруг восторженный голос из коридора вещает о приближении самого Господина. Женщины подхватывают меня и выталкивают из одного кабинета в другой дальний и обитый тёмным деревом. Оказываюсь за двустворчатыми дверьми; передо мной пышные диваны.
Я ожидаю знакомства: падаю меж подушек и с волнением перебираю оборку юбки; мать пыталась нарядить меня под стать случаю (если бы случаем оказался поход на рынок, я непременно бы выглядела соответствующе).
Ткань у дивана грубая, жёсткаяМечтаю змеей сползти на пол и припасть лицом к паркету. К дереву. К песку. К почве.
Почва, родные земли, отчий дом.
Дом.
Приветствую, радость моя, разряжает воздух мужской бас, и за спиной выплывает названный Отец. Отныне ты принадлежишь мне и делать должна только то, что скажу тебе я. Поняла?
Он замирает напротив и протягивает стакан с танцующей рыжей жидкостью. Принимаю угощение: спешу подтянуть напиток к губам, но наперёд получаю укоризненный взгляд и лязг по рукам. Жидкость чертыхается и каплями ставит отпечатки на ворсистом ковре.
Я разрешал?.. Именно! А ты делаешь только то, что велит хозяйский голос. Поняла?
Урок усвоен: в третий раз повторять не надо. И потому я киваю.
Отвечать можешь без разрешения, смеётся мужчина и указывает на стакан вновь.
Опасаюсь его.
И стакана, и мужчинуНе желаю оплошностей, не желаю вызывать сомнения в выборе меня, не желаю эха на семье.
Теперь угощайся, радость, скалится мужчина и, вложив стакан трясущимся пальцам, отступает.
Вот и я могу разглядеть его.
Лицо щадящее и доброе, глаза приветливые и уставшие, волосы курчавые вороньи, с отблеском каштанов на концах; кружево мелких кратких шрамов опоясывает часть лица, сам он некрупный и жилистый, однако повадки животной поступи сменяются вялыми вибрациями.
Садись поговорим.
Растерянность роняет меня на диван, а мужчина роняет бутыль на стол.
Сколько у тебя было любовников, радость моя?
Он задаёт свой первый вопрос (из роковых, щекочущих и судьбоносных), а я, опешив, тревожно вжимаюсь в мягкие и мятые подушки дивана.
Не багровей, радость, смеётся мужчина. Не при мне так точноА ответ твой отпечатался на прекрасном и молодом румянце. Вирго! Значит, родители твои честные люди на жертвенный камень водрузили добротную скотинкуДо чего порядочные господа!
Порядки мы чтили особенно (по-особенному), и потому в Монастырь меня отдали больше от любви к себе, нежели от любви ко мне. Но можно ли назвать порядочными людей, что обменяли ребёнка на сытое брюхо? А чёрт проверял то было понятно.
Укол с улыбкой врезается в мои просящие о чём-то глаза. Ропот и стыд сидят на левом и правом плечах.
Так и хочется, радость, клокочет мужской голос. посмотреть на тебя в апостольнике и с руками в молитве. Но прошу, интонация меняется тотчас, узри истину: ныне ты обеспечена и обеспечена на всю оставшуюся жизнь. Считаешь, родители променяли кровь на несколько мешков овса и вершков репы?
Там была репа?
Я запрещаю так думать, ибо своим решением люди эти открыли тебе все доступные в Мире богатства: вкусную еду, покой без тревог, красивую одежду, крепкий сон, добрых подруг, богатых любовников и, само собой разумеющееся, лучшего хозяина. Мужчина, обнажив зубы, смеётся. Перед тобой дозволено открыться вратам в рай, ибо рай есть и он на земле. А сама ты готова вступить в Монастырь?
Мыслями путаюсь в его словах и в своих возможностях. Всё перечисленное им ублажило бы моих сестёр, но меня не трогало вовсеИ неужели я могла отказаться от Монастыря и вернуться домой? Нетнет, уже не могла. Вопрос формальность. Вопрошающий взгляд условность.
Ты заходишь в Монастырь добровольно, но выйти из него уже не смеешь. Улавливаешь?
И я утвердительно качаю головой. От ледяного стакана немеют пальцы. Смотрю на пальцы, смотрю на стакан, получаю наказ:
Пей-пей, радость.
Припадаю губами к напитку резко: глотаю и потому обжигаю горло, и потому кашлем разрезаю кабинетные стены. Мужская рука ласково касается спины, улыбка очерчивает грубую кожу.
А ты мне нравишься, со смехом роняет мужчина, ещё не осознавая грядущего, не предвидя, что любые слова находят вибрации и отголоски в будущем.
Стакан ударяется о край стола, стан напротив позволяет расслабиться.
Всё здесь выглядело иначе, отличительно от мира за стенами. Фальшивый порядок, фальшивые улыбки, фальшивые речи. Однако мне видится, что вот он реальный мир; а дом, оставшийся за пустошью, блажь, сон; те люди взращивали меня зная с рождения для Монастыря, для его Хозяина.
Смотри на меня, велит мужчина. О, каков взгляд! Пытливая непокорность, ведь ты не хочешь и именно это прекрасноТы мне нравишься, повторяет он, созывая тем самым беду. Уже познакомилась с Мамочкой? Или эти трясогузки то и дело напевали дифирамбы о Хозяине? Неисправимые женщины! Нет, не знаешь Мамочку? Слушай. Мамочка будет следить за твоей красотой внешней и внутренней. Если появятся беспокойства ступай к ней. Неважно какие Мамочка пригладит и успокоит, поможет справиться и оправиться. Идёт?
Я молча соглашаюсь.
Слушай, восклицает мужчина, а ты говорить-то умеешь?
Утвердительно качаю головой и, осознав глупость, поделённую на равные части с растерянностью, добавляю вровень с его голосом «Да»:
Издеваешься?
Он ведёт бровью и просит повториться. Несуразность ситуации надбавкой ударов коптит сердце. На какой вопрос мне следовало ответить? На умение говорить или на манер наглой беседы? Секунды щёлкают нас обоих по носу; мужчина вздыхает и предлагает позабыть случившееся.
Итак, заключает он, зови меня как угодно твоей прекрасной душе. Отец, господин, хозяинкак угодно. Главное условие не по имени.
А как твоё имя? спрашиваю я, чему мужчина поражается и с чего смеётся.
Твоя семья верующая. Значит, вы поклоняетесь богам, всё логично. Значит, родителям было должно научить дщерь именам божеств. Так?
Родители верят в Богов земли, а не неба.
Однако же кровь девственницы пускают небесному светилу, язвит мужчина. На алтаре меж двух пантеоновТы сказала «родители верят». А сама?
Предпочитаю верить в зримое.
Я не зрим?
Ты не Бог.
Его руки припадают к графину, а графин пускает по горлышку напиток. Хозяин с наслаждением пьёт и потом с таким же наслаждением интересуется у меня прожитыми под солнцем годами.
Зачем он спрашивает? Он знал, что покупает.
Не молчи, приказывает мужчина.
Шестнадцать, отвечаю я.
Самый сок. А выглядишь старше. Года они ведь не на коже, милая, не на лице; они во взгляде, в глазах. Бровь незамысловато танцует. Так отчего в роду безымянных работяг явила себя дивная атеистка? Хотя, знаешь, он откидывается в кресле со скрипом стула и всплеском напитка, твоя непокорность заключена в твоих годах. Ещё немного и мир притупит твоё назревающее ослушание. А твоё ослушание сейчас притуплю я. Понимаешь, радость?
И он кошкой прыгает из кресла: кулаки прижигают подлокотники и порывом ветра заставляют дрогнуть рукава глупого платья цвета вяленой рыбы. Он нависает быстро и страшно; и быстро и страшно шипит на ухо:
Солжёшь мне ещё раз высеку так, что не сможешь ни сидеть, ни стоять, ни лежать, ни даже думать. Понимаешь, радость? И никто не захочет касаться твоего некогда хорошего тела, а если ты перестанешь нести в Монастырь прибыль пеняй на себя. Хорошее тело равно хороший заработок, равно стабильность. Иначе прочь.
Мужчина отступает и выуживает из ящика стола пачку сигарет; острая игла западает меж зубов и пускает кольцеобразный дым. Выжидаю. Выжидаю, но совладать с характером не могу, и потому выпаливаю гневно:
Блефуешь, папочка.
Он забавляется ответу.
Наглая мерзавка, причитает мужчина. Язвит и кому? На первый раз я тебя прощаю! Но не вздумай впредь обращаться ко мне с такой интонацией. Накажу. Да-да, и за это тоже.