Кристина Тарасова
Сердца. Сказ 3
Женщина
Я счастливая.
Нашёптываю это в контексте нелепое созвучие, дабы не свести крестом руки на груди. Пытаюсь проснуться, но сон оказывается явью. Либо же крепко сплю: стоит зажмуриться и открыть глаза, правильно? Когда же? Когда я проснусь?
Я счастливая?
Не понимаю, что происходит. Не понимаю, как долго это длится. Я ничего не понимаю.
Пантеон скорбит?
Жена скорбит.
Безвольно выбираюсь из транспорта и шагаю к паразитическим стенам Монастыря. На меня взирают из каждого окна, покрытого решётчатыми створками прекрасные девы, и даже близ находящийся и готовящийся к отправке конвой замирает, чтобы поприветствовать. О чём говорили все эти люди всё то время, что я отсутствовала? Успели сложить немыслимые легенды? а вычурно высмеять? Я, не зная никого, ненавидела всех. Чувство, с которым столкнулась в истине Тел и рассталась в истине Душ, вновь давало о себе знать; что могло ожидать в эпилоге моей жизни?
И я встречаюсь с встречающим меня Хозяином Монастыря.
Он раскрывает объятия, на что девочки подобно щебечущим пташкам перешёптываются друг с другом через окна, и вальяжно бредёт навстречу: улыбается, улыбается во всю силу. Лицо его берёт судорога в тот момент, когда мужчина разглядывает платье на мне чёрное, с измятым подолом и кровяным багрянцем на рукавах, который сделал ткань твёрже и темнее и придал ей металлический аромат. Выделанная улыбка изгибается в противную ей, а руки крылья ударяют по швам подобия камзола. Ян останавливается.
У него хватает сил едва слышно выпалить моё имя. И только. Я же разрезаю оставшееся меж нами расстояние и молчаливо почти безмятежно ожидаю дальнейших речей. Но говорим не мы; говорят стены Монастыря, говорят выглядывающие послушницы, говорят обслуживающие, должные робкими взглядами тонуть в хозяйских ногах. Говорит весь мир, а мы глядя друг на друга молчим.
Богиня как вдруг приветственно отталкивает Ян, но я не позволяю неприятно-липким речам (мёд тоже неприятно-липкий) разливаться далее; награждаю краснослова пощёчиной и стальным взглядом.
Послушницы, до того расходившиеся в беспрерывном улюлюканье, затихают. Затихают и земли Монастыря, погружаясь в привычную им атмосферу безмолвия и неспешности. Эта тишина обняла меня, когда я впервой шагнула к монастырским землям из доставившего меня с отчего дома конвоя. Поразительная тишина, подозрительная тишина, настораживающая. Место с пребывающими там десятками прекрасных созданий не должно молчать.
Подглядывающие послушницы пугаются от непонимания и незнания грядущего. Некто посмел использовать силу против самоотрешено использующего силу по отношению к ним. Хозяина Монастыря трогать нельзя никому из послушниц и потому послушницы после увиденного вняли: явилась не одна из них.
Ян показательно сплёвывает нам под ноги и говорит:
Не стоит спрашивать, как у тебя дела?
Находишь это забавным?
Хозяин Монастыря бормочет, что поступать так, как поступила отбившаяся от мужских рук женщина, не следует.
Если боишься за авторитет, отвечаю я, напрасно нагнал на дом Солнца свору ручных псов. Вот показатель, вот твоё истинное лицо.
Ты переживаешь? холодно бросает Ян, а мне от этих слов хочется разве что скулить. Переживала ли я? Переживала и переживу, вот в чём беда. Бог Солнца так просто отпустил тебя? вопрошает следом (и поджигает тем самым утаенный фитиль). А чувства вы разыгрывали весьма убедительно. Почему же он так поступил?
Молчу.
Молчу, потому что говорить не могу. Не могу отвечать, не могу понять. Что он имеет в виду? Теряю дар речи на скоблящие нас секунды, а затем впопыхах выпаливаю:
Что ты хочешь этим сказать?
Он отпустил тебя и всё? В этом проявились все ваши наигранные и блестяще отыгранные чувства?
Я заношу вторую руку для второй пощёчины, но Хозяин Монастыря ловко прихватывает за запястье, утягивает к себе и, прижавшись губами к виску (смотримся мы как обнимающиеся после долгой разлуки), процеживает:
Ещё только раз, Луна. Боги немилостивы, они любят карать. Тебе ли это не знать
Он отталкивает меня и в следующую секунду велит следовать.
Что происходит?
Понимаешь ли ты, что сотворил? спрашиваю я у склоняющегося уже в кабинете и над бутылью лица.
Вернул своё, наотмашь бросает Ян и лакает пойло. То, что не должен был отдавать, а следом выплёвывает каждое слово по отдельности, то, чем не следовало делиться; даже мысль допускать подобную.
Делиться
Это стоило его жизни?
Прости?
Ян замолкает и пить прекращает: зубы ударяются о стекло, а напиток плескает по рубахе.
Твои забавы с самим с собой того стоили? Изрывающая твоё нутро война должна была становиться внешней и касаться нас?
Что ты сказала до этого? дрожащим ставшим таковым в секунду голосом вторит Ян и медленно опускает дребезжащий меж пальцами стакан. Чьей жизни стоило?
Я отказываюсь в это верить.
Он не может не знать. С его руки были кормлены псы, разорившие резиденцию Солнца. По его гласу Бог Солнца оставил пантеон. Или нет?
Повтори, Луна.
Говорит обыкновенно властно. Но я молчу.
Повтори, Луна.
В этот раз просит, скулит сам.
Дни дороги (дни, за которые конвой доставил меня к монастырским землям) наполнялись разрозненными чувствами: то я обрастала тоской и ненавистью, то выпытывала скорбь и отчаяние. В один момент все чувства столкнулись друг с другом и перестали ощущаться вовсе. Мне казалось, мысли пережуют голову и выплюнут сердце. Грудь распирало, ключицы трещали, но выходить оно не желало. Не желало. Каждое слово, каждое действие, каждая мысль всё это перегнивало и перегнило внутри меня. Ком желчи застрял в горле, а траур во взгляде.
Значит, убийственно спокойно заключаю я и прохожу к обыкновенно распахнутому окну, его смерти ты не желал.
Чьей смерти? путается Хозяин Монастыря
Однако добился смерти сразу двух. Вздыхаю. Вот только его с нами физически нет, а я продолжаю давиться воздухом. Где справедливость, Бог земных удовольствий?
Гелиос мёртв? в ужасе спрашивает Ян и валится в кресло напротив рабочего стола. Истинно в ужасе. Нет в том наигранности или фальши. Лицо бледнеет, глаза же наливаются.
Гелиос убит, поправляю я. Всерьёз считаешь, что он мог отпустить меня? А теперь хорошенько обдумай сказанное о нём и помолись.
Я почти отчаявшись улыбаюсь и сажусь подле окна, поджимаю к себе колено, а чёрная ткань сползает по подоконнику и укрывает собой пол. Ян не отражает сползающий по моим губам яд; пронзительно смотрит и встряхивает головой. И повторяет, и повторяет, и повторяет то неправда. Не могло так произойти. Не могло это случиться. Я вру. Я врунья, так просто.
Муж не научил тебя не лгать? пытаясь посмеяться, говорит Хозяин Монастыря, но голос выдаёт выдаёт! неконтролируемые вибрации.
Муж научил бы меня большему, не вмешайся один обиженный мальчишка
И обиженный мальчикша, вобрав всю силу и по крупицам восстановив коктейль спокойствия и равнодушия, спокойно и равнодушно перебивает:
Оставь свои личные обиды, новоиспечённая богиня, и ответь по существу. Что случилось? Твоя злость имеет основания?
Имела ли моя злость основания?
Ты спрашиваешь, говорю я и пытаюсь преодолеть желание вспороть мужское брюхо ножом для конвертов. Ты ещё и спрашиваешьО, Ян, будь у меня возможность пустить в твою голову пулю я бы воспользовалась ею. Я бы, поднимаюсь и шагаю навстречу, напираю над креслом и едва не врезаюсь в лицо, нависаю, отталкиваю, гипнотизирую: Месть не приносит спокойствие душе, но она приносит справедливость в мир. Ты так не считаешь? Сначала мне хотелось знаешь, стало так больно окропить земли Солнца собой, и я коснулась собственного виска парой щелчков, вот только пуль не осталось, ни одной.
Что ты такое говоришь, дрожит Хозяин Монастыря.
Он уже боли не чувствовал, а меня оставил с нею. Нечестно, но вины его в том нет. Виноват ты. Ты его убил.
Я не мог.
Твои люди это сделали. Кровь на твоих руках, они признались.
Нет, отталкивает Ян и отталкивает меня, поднимается и шагает по кабинету. Просто скажи, что ты лгунья, пытающаяся выжить меня из ума. Просто скажиОн тебя отправил, да? Свести с ума и вернуться в резиденцию. Да?
Его уход что-то значит для тебя?
Я не давал указаний, спорит Хозяин Монастыря. Даже не думал. Очнись, Луна. Никогда бы, поспешно оправдывается, как вдруг хватается за голову и кричит. Резко, быстро, остро. Просто крик. Переводит дыхание и выпускает пар вновь: кричит. Рёв заставляет стены кабинета пошатнуться, а окружающую тишь стать ещё более замкнутой.
Мне доводилось слышать женские крики: вопли, стенания, рыдания, плач. И никогда ещё мужские. Пугающий гул, что разрезает грудную клетку; хочется провалиться, сбежать, исчезнуть.