Стало легче? спрашиваю у остановившегося.
Мы были не на равных: я пребывала с мыслью, что Гелиоса больше нет, несколько дней, он же несколько секунд. А потому я и только смела препарировать его нутро. Ко мне осознание уже пришло, к нему же наведается позже.
Кто посмел? режет Хозяин Монастыря. Кто это сделал?
Щенок, что однажды привёз меня к тебе. Хвалившийся знатным папочкой и называющий себя «правой лапой Босса».
Лука?! И где он?
Мужчина рычит, подготавливая упомянутому мщение и казнь.
Не с нами.
Острый взгляд велит продолжать.
Думаю, ты простишь эту потерю и себе, и мне.
Берёт за плечи и злостно сжимает.
Ты убила его, Луна?
А что ещё оставалось? Застрелила. Пока он полз под платье жены на глазах у раненного мужа.
Несколько дней пути позволили перегнать эту мысль множество раз; я так часто проигрывала её, что в итоге свыклась. Осталось лишь гнусное послевкусие. Тысяча несказанных слов и столько же не совершённых поцелуев саднили по горлу и губам.
Надеюсь, ты пересмотришь прислуживающих тебе?
Как ты можешь об этом думать? причитает мужчина. Как ты можешь об этом говорить?
И Гумбельт письма твои не сжёг. Ни одно из. И все их я прочитала. Как и прочитала ответы. Я всё знаю, Ян. Зачем ты так? Зачем ты убил его?
И вдруг что я вижу? он плачет. Сползает на пол, словно бы растекается по нему, а глаза наливаются и пускают излишки влаги.
Не может быть, выдыхает Ян и прибивает себя кулаком по лбу. Нет-нет-нет-нет-нетНе может быть. Гелиос
Я хочу верить, что раскаяние его истинно, но намеренно отказываюсь это делать, дабы окропить виноватого желчью произошедшего. И призвать к ответу за мужа.
Змея! вдруг восклицает Ян и показывает на меня. Он весь то неожиданно в слезах. Не думалось мне, будто Боги плачут. Ты змея! Ты, Луна, привела к тому! Ты! Погубила
И он объясняется на старом наречии, что я забралась в сад и подразнила, а затем надкусила яблоко и выплюнула его.
А ты поддался слабости и натравил борзых на дом Солнца, плююсь в ответ.
Я был слеп!
И есть сейчас! И будешь, и таковым уйдёшь из мира. Это я тебе обещаю. Это я тебе пророчу.
Меня ты тоже гонишь из него? Чего ты добиваешься, Луна? выкрикивает Ян и смахивает с лица только что мной виданное, резво поднимается и наступает.
Мы становимся по разные стороны его рабочего стола. Только я со стороны кресла и управляющего, а он послушно высказывающегося.
Чего добивался ты, Ян? И чего добился?
Я лишь хотела, чтобы мантра «я счастливая» была истиной, а не жалким призывом. Я была счастливой. Почему не понимала этого в моменте? Почему не осознавала, а принимала должным?
Сначала ты забрал меня у моей семьи, объясняюсь я, затем у моего супруга. Ты отнял у меня сестёр, самого себя и следом мужа. Чего Ты добивался?
Я выпаливаю то резко и грубо и в ту же секунду кабинетные двери распахиваются. Очередная сладкоголосая девочка рассыпается в извинениях и просьбах: она не хотела мешать разговорам господ, однако неупомянутой послушнице требовался взор Отца. Что это всё, черт возьми, значило? Ян ругается и проклинает всех послушниц до единой, сгребает со стола бумаги и стаканы и швыряет их на пол. Настойчивая девочка молит прислушаться и взглянуть. В её ноги прилетает бутыль: вино окропляет телесные чулки.
За время моего пребывания в Монастыре Хозяина никогда не вызывали обыкновенные послушницы. До чего опустился этот человек? К чему пришёл?
Он рвётся за сладкоголосой, а я по привычке «следовать за Гелиосом» устремляюсь хвостом. Моё присутствие подле отцовских плеч удивляет присутствующих в комнате дев. А нас удивляет поведение одной из них.
Сибирия.
Сидит у стены, свернувшись в ком, и, глядя на решётку окна, руками показывает молитвы. Ян велит остановиться женщина даже не смотрит. Тогда Ян злобно скалится и размыкает соединённые ладони, на что Сибирия складывает их обратно. Ни на кого из присутствующих внимание своё она не обращает. Я зову женщину по имени оказывается глуха. Как и к Хозяину Монастыря, так и к окружающим её девочкам. Ян припадает на колени и в кулаке сжимает челюсти обезумевшей. Он поворачивает её на себя, но пустые глаза проходят сквозь. Я наблюдаю, как треснутые губы нашёптывают о чём-то. Сибирии с нами что очевидно больше нет.
В лазарет её, хмыкает Ян и быстро смотрит на меня. А тебя к священнику.
В лазарет её, хмыкает Ян и быстро смотрит на меня. А тебя к священнику.
Я проглатываю обиду. Благо, никто из девочек укол не понимает; последнее слово утратило своё значение в новом языке и употреблялось только на старом наречии.
Будучи в кабинете, холодно предлагаю:
Усыпи её.
Мужчина быстро осушает стакан и, подвывая в рукав рубахи, бегло смотрит на меня.
Не понял?
Понял. Всё ты понял. Как с отслужившей своё кошкой. Перепродать эту радость не получится, ибо съехавший ум ума здоровому не добавляет, а выполнять свою работу она уже не в состоянии. Усыпи, издеваюсь я. Ты же так с ними и поступаешь! Ласкаешь, зовя на колени, гладишь, а в случае чего бьёшь и наказываешь. Стерилизуешь их, дабы котята не ползли по Монастырю, и отдаёшь другому Хозяину, когда видишь приближающуюся старость. Усыпи её.
Он видит смысл в этих словах, но за провокацию их не считает. Лишь признаётся:
Сибирия была первой. Первой, кого я предал и продал. Первой из тех, кого я скормил Монастырю. Она не смогла оправиться и навсегда осталась в роли показываемой послушницы. Но никогда таковой не была. Нет, не была!
Мужчина ударяет кулаком по столу и следом выуживает портсигар. Закуривает и предлагает мне. Я сжимаю сигарету меж зубов, так и оставляя её не подожженной.
Где Ману?
У чёрта, пренебрежительно швыряет Ян.
А в координатах?
Хозяин Монастыря поднимает на меня уставший взгляд и, дёргая бровью, шипит:
И как он тебя терпел? Выучила пару новых слов и, думаешь, уже никто тебе не ровня?
Дело не в словах, но ты прав, щеголяю я. А вот что касается терпел-не терпелесть такие, кого наличие природного ума у женщины не смущает и не стесняет. И недоступность привлекает, а не заносчиво свербит по эгоизму.
Да, именно поэтому он и согласился на Сибирию. Первую первому. Ты знала?
Я принимаю колкость, но вида не подаю. Если то правда мне не в чем попрекать супруга. Однако их прошлое, их многолетняя дружба, многолетнее общение, всё это подтверждается. И бесконечные связи, бесконечные козни всё это мне неизвестно. Всё это чуждо
Ошибки прошлого, спокойно пожимаю плечами. Когда-то и я хотела связать свою жизнь с недостойным.
Ты засматривалась слишком далеко. Жизнь! Неподвластное счёту явление. Но я сожалею, что вытравил тебя из твоего улья.
Не представляешь, насколько сожалею я.
Мы замолкаем и обижаемся друг на друга.
И всё же где Ману?
Она сказала, если я потревожу Птичку, если вмешаюсь и преследования свои не оставлю, она уйдет. Я потревожил, вмешался и погнался. Она ушла.
О чём же ты всё-таки думал? вздыхаю в ответ.
Ни о чём, ревёт мужчина. Напился и послал конвой. Я даже не помню, о чём говорил и кому. Ману рассказала об этом на утро; добавила, что вконец разочаровалась и хлопнула дверью.
Хочешь сказать, смерть Гелиоса есть ошибка пьяного ума?
И я вдруг рассыпаюсь в слезах. Обещая самой себе эмоции Хозяину Монастыря не показывать, рассыпаюсь. Бегло утираю их и на протянутый платок не смотрю. Плачу. Ян позволяет выплакать всё: ждёт, молчит, наблюдает. Со вздохом выпаливаю, что ко всему произошедшему нас вытравил эгоизм. Эгоизм обеих сторон.
Я не знал, Луна, правда, продолжает мужчина и пытается выискать взгляд. Я надеялся, что конвой вернётся пустым. Или вы прибудете оба и как следует встряхнёте и отсчитаете. Надеялся.
Глупая-глупая-глупая ошибка
А когда ты вышла одна, я решил, что он попросту отказался от тебя. Что вы издевались всё то время. Играли. Понимаешь?
Вот уж удивительная вещь, ядовито отвечаю я. Но мир тобой одним не ограничивается, Ян; где-то происходит что-то (и вполне не связанное с Богом Удовольствий), прими факт. Не все, что делается делается во имя тебя или против.
Я думал, мы связаны
Я забыла тебя, признаюсь наперерез. Вот так просто. Не сразу, но забыла. Перестала вспоминать. Перестала думать. Перестала мусолить сказанные тобой слова у себя в голове, перестала искать им оправдания и объяснения. Потому что нельзя понять человека, который сам себя не понимает, слышишь?
Хозяин Монастыря вздыхает.
Вот мы и вернулись друг к другу. В шрамах и с грузом на плечах, но вернулись.
Я поправляю:
Наши с тобой прения не должны были касаться хорошего человека.
Хорошего человека? Вот, что абсурдно. Луна, радость моя, забавляется в почти истерике Ян, а я узнаю это проклятое обращение и всё внутри меня сжимается от досады и ужаса, мы знакомы с Гелиосом дольше, чем ты живёшь на белом свете. «Хороший» слишком поверхностное знание, не раскрывающее сути и души. Сердце он своё тебе вряд ли открыл, верно? Жена стала украшением дома, но не скрасила жизненный опыт.