Не следую: остаюсь в кабинете. Обхожу заваленный документами стол (Яну известно, что ничего из имеющегося ни здесь, ни у кого-либо ещё мне неинтересно) и замираю у распахнутого окна. Настраиваясь на беседу, Хозяин Монастыря подходит к готовящемуся к отправке конвою. Хочет, ядовито и ярко улыбаясь, вопросить, с кем же мгновением ранее общалась его девочка. Наперерез беседе выступает Бог Солнца. Видит водителя и, обнажив из-под пояса пистолет, скрепляет рукоять и стреляет.
Какого? не удержавшись, вскрикивает Ян и отшатывается от падающего тела. И шёпотом: Мы хотели поговорить, разве нет?
Другие рабочие смотрят на месиво вместо лица, валятся и просят пощады. Бог Солнца подходит к одному из перепачканных в песке и, каблуком бота прижимая хрустящее мальчишечье бедро, наводит оружие ниже пояса.
Следующее наказание будет таким.
Испуганные ребята рассыпаются и прилипают к автомобилю.
Может, отстрелить?
Нет, сэр, на старом наречии (что удивительно; сказался стресс и адреналин) бросает прижатый парень.
Прекрасно. Потому что это иллюстрация того, что будет, если кто-либо ещё позволит распустить свои руки (и даже мысли) в адрес находящихся здесь дев. Эти девы, Гелиос ставит оружие на предохранитель, несут службу истинным богам. Вашу порочность держите до блудливых мест или справляйте нужду в кустах. Здесь же нельзя. Понятно?
Кивающие головы соглашаются.
Бог Солнца убирает оружие и направляется обратно к Монастырю. Ян следует за ним.
Уже в кабинете последний бунтует:
Это водитель, чёрт с тобой, взгляд перебегает на меня и просит прощения; возвращается, кто повезёт следующие отправки?
Да, пожалуйста, не благодари, издевается Гелиос и, приминая кресло, угощается питьём из графина.
Что ты сказал? ревёт Хозяин Монастыря.
Бог Солнца отстраняет графин и, затирая бегущее по губам вино, добавляет:
Говорю, не благодари. Рад услужить Монастырю и его чести. Рад наказать виноватого и пресечь непослушание на корню.
Ян внимает.
Теперь иные задумаются, продолжает Гелиос, прежде чем допустить распутство не то что в делах, сколько в собственных головах. Страх вершитель прогресса. Страх держит людей и заставляет ступать по избранным нами управляющими тропам. А вообще не распыляйся, дорогой друг, ибо у нас гости, а не все гости должны внимать оглашаемым месту истинам.
Я улыбаюсь и соглашаюсь, а Ян терпеливо ступает к столу, вызволяет портсигар и нетерпеливо бросает:
Меня больше изводит, что после твоих визитов, необходимо счищать чьи-нибудь мозги с камней.
Закуривает.
Когда-нибудь ты дотрясешься стволом и сам получишь пулю в лоб.
Надеюсь, нет, ибо лицо у меня красивое, тщеславно говорит Бог Солнца, и я смеюсь вместе с ним.
Забавляйся, ругается Хозяин Монастыря. А сам подразумевает: «в его присутствии» и одаривает меня недобрым взглядом.
Потому я не удивляюсь, когда Бог Солнца взаправду ловит несколько выстрелов грудью. Вот только десятилетия спустя; так много он отхаживает без оружия вовсе, решая назревающие конфликты интонацией и видом.
Также я наблюдаю за Богиней Солнца, должной носить иное имя: предвижу грядущее и потому опускаю собственный взгляд. Она кричит. Истошно. Протяжно. Кричит и рыдает, на коленях держа оставившего его супруга. Не проклинает и не разрезает словами небо; их недостаточно. Она кричит, пока не отпускают силы и пока небо не оказывается разрезано женским воплем и молнией. Ливень накрывает резиденцию Солнца и ближайшие земли.
Это необходимо.
Это ломает, оно же и закаляет.
Она плачет, пока дождь умывает руки и лицо от крови и успокаивает надрывающееся сердце вместе с разразившимся пожаром. Вмешиваются иные приехавшие по воле Хозяина Монастыря, ухватывают обезумевшую жену и войлоком усаживают в конвойный автомобиль. Дорожная пыль уносит их.
Я смотрю на бездыханное тело Бога Солнца, избежавшего смерти физической много лет назад, но не избежавшего моральной гибели и эмоционального упадка. Ощущаю его умиротворённость и взгляд перевожу на осыпающийся Дом Солнца. Последний из клана остаётся близ родных земель.
Женщина
Юная отдаёт все свои силы на мольбу и призыв к хозяйскому сердцу, но в этом её просчёт: у Хозяина не было сердца. И я ранено смотрю на него, взглядом вымаливая не трогать девичье тело, однако Ян сечёт её во всю силу и, опосля, прогоняет.
Ты неисправим, нервно сглотнув, заключаю я.
Это у Нас миры перевернулись, спокойно отвечает мужчина. А эти же, он подразумевает послушниц, в своих собственных и привычных им оболочках. Для них ничего не изменилось и не изменится. В стенах Монастыря ничего не произошло, Луна, ничего.
И потому он розгами выдворяет молодую дурь из молодой дурной головы. Закрыв глаза на добитую часом ранее Сибирию и четырьмя днями до этого Гелиоса. И мысль о нём та, с которой я свыклась за дни в дороге колит особенно остро.
Личные трагедии в массах не нуждаются, продолжает Ян. Они ими лишь обсуждаются и провоцируются.
И вскоре он замечает: я не смотрю, не слушаю. Зовёт и препирается с покрасневшими глазами. Хочет взорваться и предложить погнанной девице вернуться, как будто дело могло быть в ней. Как будто меня беспокоили его в равном коктейле деспотизм и садизм. Я отворачиваюсь и, врезавшись в подушку, плачу.
Ян падает рядом и, обнимая за ноги, выпытывает прощение. Он знает (она едина) о причине слёз, он сам ещё не зарубцевался после известия о кончине Гелиоса.
Мне надо вернуться, говорю я.
Куда возвращаться? говорит он.
Понимает, что я подразумеваю резиденцию Солнца, но не понимает для каких целей: дом сгорел. И я поспешно отвечаю, что его несильного ума приспешники затолкали меня в конвой и не позволили даже проститься; а тело и вовсе по глупой шутке или злому умыслу оставили под небом и на утро выкатившимся солнцем.
Я поеду с тобой, уверенно объявляет Ян; спешу этот пыл унять.
Оставайся в Монастыре. Как и всегда. Здесь твоё место.
И это не укол. Наваждение. За часы хозяйского отсутствия Монастырь взаправду редел, пустел и пропитывался глупостью и затхлостью как за сиротские годы. Отец не должен покидать дитя.
Дай мне тех же людей, что приезжали в ту ночь, велю я. И оружие.
Ян хмурится и отвечает согласием. Но только на первое.
Это не просьба, Хозяин Монастыря. Либо ты закладываешь его в мои руки сам, либо я выкрадываю его в подходящий момент. Попытаешься остановить вкусишь последствия.
Не убьешь ты меня, равнодушно швыряет мужчина, однако поднимается и из закрытого ящика стола вызволяет блестящую игрушку.
А к чему всё идёт? усмехаюсь я и перенимаю пистолет. Думаешь, мы друзья? Надеешься стать любовниками? Считаешь, мы простим друг другу обиды и, ментально проработав опыт, будем вместе? А не пошёл бы ты, Хозяин Монастыря?
Кануло то время, когда я мог сказать «закрой рот» и ты бы его действительно закрыла, да? злобно скалится Ян. Месть не решает проблему, не успокаивает душу.
Но вносит в расшатанные истины справедливость. Находит правосудие, добавляет равновесия.
Ты не успокоишь себя этим, что бы ты там не вообразила.
Не пытаюсь.
Тогда для чего, Луна?
Это слово уже звучало. Справедливости ради.
Кому ещё известно о гибели дома Солнца? вопрошаю наперерез.
Тем троим из фургона. Четвёртый Лука уже (что очевидно) не в счёт. И, разумеется, мне.
Знание не всегда сила, верно? горько улыбаюсь я и оставляю кабинет.
Слышится крик Яна: он запрягает упомянутых для работы. Я приказываю ехать в резиденцию Солнца. И снова из жизни выцепляются равные дороге дни. Мы замираем подле ворот открытых и никогда более не закрываемых; я велю оставаться в машине, а сама бреду по красивейшей, мельком засыпанной от недавней песочной бури, дорожке. При свете дня зрелище это ещё более тревожное и плаксивое. Часть обугленного дома отсутствует вовсе, а уцелевшая, однако почерневшая, сторона острыми зубьями тянется к непокрытому облаками небу. Я разглядываю и признаю остатки гостиной и идущей оттуда лестницы свернувшиеся холсты некогда портретов пробираются сквозь некогда позолоченные рамы. Возможно, кабинет сохранился; крыша там едва осела.
Вот только Гелиоса нет.
Я рыскаю у крыльца и дома, я думаю о проклятых тварях и птицах, я опасаюсь иных людей и по итогу взглядом ударяюсь в нового жителя сада.
Среди деревьев и кустарников, цветов и трав юное, новое; ещё не избавившееся от крошечного горшка, едва давшее росток и с трудом пробившее землю.
Кто-то ещё знает о покинувшем небосвод и пантеон богов Гелиосе. Кто-то похоронил его.
Бог
В воздухе до сей поры стоит сладковатый запах гари. По сравнению с обуявшей вчерашней ночью стихией огня недавний костёр был мал и незаметен. Я же по традиции дома Солнца поместил прах последнего его представителя в разлагаемый контейнер и высадил на почётное место в саду возле резиденции. Возле родичей. Они все это заслужили: и хорошее, и плохое.