Если ощущение появилось, то и перемены не за горами. Ты, наверное, сама так считаешь или уже творишь их.
Хочешь сказать, затем и приехала сюда? я почувствовал на себе ее взгляд.
А зачем же ты приехала?
Она промолчала и опять уставилась в окно. Я не сказал, что в ее монологе отразились мои мысли и чувства, приберег для себя, как заветную теплоту на сердце. Приятно ощущать незримую, негласную близость.
Было пасмурно. Плюсовая температура держалась несколько дней, потому снег таял, оставляя черные проплешины на некогда белом фоне. Угрюмо-серое небо металлически контрастировало даже с этим изъеденным, набрякшим от влаги снегом. Весело пел южный ветер, лелея аромат весны в прозрачных крыльях.
Может, прогуляемся? Погода хорошая, тебе полезно подышать, предложил я, закрывая ноут.
Почему это мне полезно? Маша подозрительно прищурилась.
Потому что бледная ты, как моль в обмороке, я проигнорировал ее привычку цепляться к каждому слову, хотя порой она раздражала, но я объяснял ее длительным изучением словесности. Все же, общаясь с ней, я не чувствовал напряжения от необходимости следить за словами. Раз уж на то пошло, за речью надо следить всегда, и это не пустой официоз, а искренняя вежливость, которая, по словам Бетховена, стоит дешево, но ценится дорого.
Я бы с удовольствием прогулялась, ответила Маша, отходя от окна, погода и впрямь отличная. Пойдем?
Конечно. После обеда уже никуда не хочется.
Она рассмеялась и ушла к себе. Я спустился на первый этаж. Вскоре появилась и Маша. Мы надели пуховики и вышли на улицу. Места здешние моя спутница знала куда лучше меня, хотя я и тратил по два часа в день на их изучение. Из этого я заключил, что Маша либо всю жизнь провела здесь, либо живет у Раисы Филипповны давно. Маршрут я доверил ей и за разговором совершенно не замечал, куда мы шли. Людей встретили от силы двух, и мне казалось, Маша избегала мест, где их водится больше.
К тебе никто не приходит? спросил я, когда мы аккуратно обходили лужи на дороге.
Кто, например?
Ну, друзья, родители разве у тебя никого нет?
Есть. Но сюда никто не приходит, ее тон дал понять, что обсуждать эту тему она не желает.
А мне стоило немалого труда отбиться от визитеров, я пытался избежать неловкой паузы, трудно было объяснить, почему собираюсь проводить отпуск в одиночестве в забытом Богом месте, да еще в марте.
А зачем кому-то что-то объяснять?
Ну нельзя же просто уйти, не сказав ни слова! усмехнулся я.
Почему? Порой легче выпросить прощение, чем разрешение.
Я назвал ее взбалмошной. Она ответила, что жизнь слишком коротка.
Я итак проводила много времени, ублажая чужие чувства, а о себе мало думала. Если тебе что-то по-настоящему нужно иди и возьми.
Может и так. Но нельзя же плевать на близких!
Плевать не надо. Важно знать меру и четко понимать, о ком на самом деле думаешь. У меня есть двоюродная сестра сейчас ей шестнадцать. Она как-то выдала, что по ее мнению, начать заниматься сексом, не сказав об этом предкам, будет нехорошо.
Я расхохотался.
Ну да. Если она залетит или заболеет виноваты будут они!
О чем и речь. Когда тебе по-настоящему что-то нужно, спрашивать не будешь, просто сделаешь, как хочешь, и все. Не думай, что я соплячек призываю к распущенности и непослушанию. Надеюсь, ты понял, что я хотела сказать.
Понял. Но сестра у тебя забавная! Представляю реакцию ее родителей, если бы она у них на такое разрешение испросила!
Родительская участь видится мне ужасно печальной. Можно сказать, распускаешь собственную жизнь до нитки, чтобы связать ее для нового человека, а он вырастает настолько сложным и непостижимым, что не можешь до него дотянуться, не можешь ничего о нем понять, а душа болит, и любовь к нему остается самой сильной на свете. Ведь любовь даже самых распрекрасных детей к родителям никогда не будет такой. А в какой-то момент поймешь, что знаешь о своем чаде в разы меньше Васи Пупкина чадо нервы твои бережет, чтоб жил спокойно. Наверное, это очень грустно.
Надо же! выслушав меня, воскликнула Маша. Так все расписал, будто уже отец со стажем!
Нет, еще даже не женат. Просто из наблюдений.
Хорошим папой будешь. И маме твоей повезло, никакого сарказма в ее голосе не было, что удивило немного, а моим не позавидуешь. Они уж оставили попытки понять меня, но любить не перестали.
Зачем же добавляешь им боли? Неужели сложно позвонить и сказать, где ты? Просто сказать, все в порядке, жива пару слов, и они успокоятся.
Маша вздохнула.
Они знают, что жива, но не знают, где. Никто не знает.
Ты так хотела?
Да. Сначала хотела тебе наврать сочинить историю, что приехала из другого города, ищу работу и перебиваюсь с горячей кружки «Магги» на бэпэшку, но передумала.
Да кому я тебя выдам! рассмеялся я.
Дело не в этом. Я просто люблю сочинять, но пожить в придуманном редко удавалось. Вот и возник соблазн поселиться в собственной сказке. Но почему-то стало лень, да и Раиса при желании разоблачит.
На второй неделе моего пребывания у Раисы Филипповны температура доползла до семи тепла, и хозяйка решила устроить субботник. Мы с Машей охотно помогли ей сжечь завалявшийся под снегом мусор. Мусором назывались «лишние» ветки и травинки. Потом оказалось, что у Раисы Филипповны есть еще одна непонятная нам с Машей то ли стариковская, то ли советская причуда: она не выбрасывала бумажный хлам, а складывала его под ванну или в сарай. По весне горы картонных коробок и бумажных упаковок выгребались из мест зимнего заключения и сжигались за сараем. Смысла сего мероприятия мы так и не уловили и, похоже, Раиса Филипповна сама не очень понимала, зачем усложняет себе жизнь, хоть и пыталась нам что-то втолковать. Мы старательно выволакивали из сарая все, предназначенное для сожжения. С костром возился я, поэтому на какое-то время отключился от происходящего вокруг.
Маша появилась с большой коробкой из-под обуви.
Это мой хлам, пояснила она, Раиса ушла сериал смотреть.
Я вскинул на нее страшный взгляд: и ты макулатуру собираешь? Она поняла и рассмеялась:
Можно и так сказать. Помнишь мой спич про обновление?
Я кивнул, придерживая деревяшкой разлетающиеся листы и золу.
Лелеять воспоминания надоело. По крайней мере, с дневниками и стихами можно разделаться. Такое чувство, что я хороню себя в них и не даю будущему войти. Марлевую повязку надо раз в три часа проглаживать утюгом, иначе она превратится в скопище бактерий, и носить ее станет опасно.
Она открыла крышку, и моему взору предстали две стопы тетрадей. Маша схватила верхнюю и, разорвав пополам, бросила в огонь.
Точно жалеть не будешь? нахмурился я.
Точно.
Она ушла в сарай и вернулась со стулом, уселась возле костра, взяв на себя сожжение собственного прошлого.
Может, хочешь побыть одна? вдруг осенило меня.
Да нет это неважно. Присядь, если хочешь, а то как-то нехорошо, я сижу, а ты стоишь.
Не дожидаясь ответа, она вскочила и скрылась в сарае, выволакивая еще один стул. Я не без удовольствия присел у костра и отбросил деревяшку-мешалку.
Будто все эти годы у меня была низкая энергетика, и я лишь пассивно воспринимала жизнь, не принимая ни в чем участия. Теперь, когда личность худо-бедно сложилась, я четко осознала все этапы и поняла, что дало мне то или иное событие, не хочу быть наблюдателем. Хочу новизны. Представить не могу, какой она будет, тем интересней. Но я должна чувствовать, что открыта для нее. Это не очередная фантазия «проживи жизнь на бумаге и нечего бояться». Это не трусость немногие заглядывают так глубоко в себя, как я, пока пишу. Теперь переходим к практике.
Она встала и прошлась по поляне, нетерпеливо ожидая, пока сгорит очередная тетрадка. Мы сожгли не меньше десятка. Я тоже иногда вставал, топтался по двору, думал о своем. Нам было комфортно и говорить, и молчать вместе. В какой-то момент я так погрузился в свои мысли, что не сразу заметил, как Маша рухнула на стул и начала сползать с него, заваливаясь на левую сторону. Я подскочил к ней и увидел, что она ужасно побледнела, глаза закатились, и вся она будто обмякла. Я не на шутку перепугался, подхватил ее на руки и отнес в дом, еле дооравшись до Раисы Филипповны, которая всем существом окунулась в грохочущий телевизор. Я положил Машу на диван в гостиной, потому как нести ее наверх показалось нецелесообразным: оставить одну страшно, а проверять каждые пять минут, не пришла ли она в себя, неудобно. Не преувеличу, если скажу, что был в панике и не знал, что думать. Но сильнее поразило другое: Раиса Филипповна, казалось, ничуть не удивилась такому повороту. Я ожидал, что она разохается и разахается, будет верещать, кидаться из угла в угол и заламывать руки, но она только сказала:
Я уж думала, все кончилось.