Орик вернулся из бани, переоделся в рубаху, что принесли для него из мягко сотканного жатого льна, я сам люблю такие, от них тепло и не жарко, они не натирают кожу.
Твоя рубашка? спросил Орик, оглядывая её, прежде чем надеть на своё стройное красивое тело.
Такой стройный, тонкий даже, и такой сильный, удивительно. Хотя, что удивляться, вона, какие мышцы играют под гладкой светлой кожей Да и не мышцы, сила-то разве в них. В нём самом сила. И поболе моих, магических и всех чудесных
Нет, моя тебе коротка оказалась бы, усмехнулся я.
Мягкая. Мои ломкие, жёстче, Орик ощупал ткань на рукавах.
Так ты заказывал бы такие.
Орик посмотрел на меня:
Ты, я слыхал, сластолюбец. Потому и знаешь о таком чудесном полотне.
Я засмеялся:
Не поверишь, но я и кожи отменной мягкости могу тебе порекомендовать. Нашьешь штанов себе. Рубах. Это не всякий замечает, какая ткань, какая кожа. Коли заметил, стало быть, и тебе надо. Я тебе скажу, какие купцы здесь, в Ганеше торгуют такими.
Орик посмотрел, качнул головой:
Уже? Умеешь ты устраиваться, Белогор, я смотрю, и покои у тебя уютные, вона, как всё красивенько ровно стоит Авилла такая же, тоже любит, чтобы всё в линейку, по росту Вы, златокровые, все такие что ль?
Я пожал плечами. Ава такая, да, а каковы были все другие наши с ней единокровные сродственники, какие имели привычки, я не интересовался, близок ни с кем не был. Так что, нечего мне ответить на этот насмешливый вопрос.
Принесли ужин очень лёгкий, запечённых перепёлок, вина, мёда, лепёшек и сливок со сметаной.
Ты, Орик, лучше мёда на сон грядущий выпей, не туманься вином, поздно, будет сердце колотиться, спать не давать, сказал я, глядя, как он взял кувшин с вином.
Орик посмотрел на меня:
Сердце, говоришь?.. но кувшин оставил, налил мёду.
Ел без аппетита, молча и мрачно, мне казалось, он хочет что-то спросить, но то ли не решается, то ли так устал от своих собственных мыслей и мук, что не имеет сил говорить. Поэтому говорю я, без умолку болтаю, рассказываю о том, что здесь, в Ганеше рожают, оказывается, больше, чем в Солнцеграде, что болеют меньше, и стариков много, живут дольше.
Думаю, здесь, Ориксай, у здешних людей настрой на жизнь намного сильнее, чем где бы то ни было. Поэтому и не поддавались на гнилые выдумки заговорщиков наших. И сирот брошенных нет. Везде на Солнечные и Лунные дворы берут, в ученики, кто постарше к ремесленникам. А тут в семьях живут, как своих воспитывают, и учат своему делу рассказываю я с воодушевлением. Хороший город.
Почему? Орик поднял голову, в глаза возвращается присутствие.
Где ты был, Орик? Впрочем, я знаю, где. Как удивительно мне в нём, кого я так хорошо знаю, видеть такого огорчённого влюблённого, помнится, он по смерти наложниц так не расстраивался. Как говорила некогда Доброгнева: «Сердце отверзнешь царевичу», я не верил, что это может быть. А вона, передо мной сидит, бедняга, сам не свой, всего-то поссорились.
Вопрос, ответил я. Ты как думаешь?
Это Явана надо спросить. Он здесь два года просидел. И сейчас, прямо помолодел, порхает, сияет, не пьёт ни капли, ответил Орик с плохо скрываемой злостью.
Даже не пьёт? удивился я, ни для кого из нас, тех, кто был близок царской семье, не было секретом, что Яван сильно нажимает на вино, а иногда и на дурманы разнообразные с наших дворов и с Солнечного с Лунного. Нехорошие, злые дурманы. И он здесь не пьёт теперь?
С чего, интересно? брякнул я, не подумав.
И понял свою ошибку сразу. Яван вообще тема тяжёлая, а тем более Яван и Ганеш. И особенно сегодня, когда Орик и Ава Может, как раз на этой теме и поругались?
Он загорелся, факела не надо к стогу этому подносить
С чего?! воскликнул он.
Вспыхнули глаза бешеным огнём, и что я язык себе не прикусил?!
Ты у своей милой Авы спросил бы?! Ты же Авой её зовёшь?! имя «Ава» Орик произнёс приторно сладким тоном, ломая голос, ревнует и ко мне ужасно Вот и спроси, чего твоя прекрасная Ава именно в этом прекрасном городе взялась с ума меня сводить?!
Я смотрю на него молча, ожидая, что же ещё он выдаст, прежде чем сердце перестанет гореть злостью. А он вопит сам не свой:
А я сам тебе скажу: тут она так любила Явана, что он всё был готов бросить! И бросил!.. Но ты притащил её насильно мне в жёны! даже палец в меня выставил, как пику. И теперь, здесь, она не может об этом не помнить! До того, что выкинула меня опять из постели! Царя и мужа! выкликнул и повторил возмущённо ещё раз: Царя и мужа!
А я сам тебе скажу: тут она так любила Явана, что он всё был готов бросить! И бросил!.. Но ты притащил её насильно мне в жёны! даже палец в меня выставил, как пику. И теперь, здесь, она не может об этом не помнить! До того, что выкинула меня опять из постели! Царя и мужа! выкликнул и повторил возмущённо ещё раз: Царя и мужа!
И шарахнул кулаком вдоль стола, смахнув на пол и тарели, и кубки, и кувшины, наведя полный раскардаш в моей чудесной горнице. Ну, может всё теперь?
Давай спать ложиться, царь-государь, сказал я, с досадой разглядывая безобразие на полу. Хорошо, ковров не успели настелить здесь.
Ориксай нахмурился, потирая лицо ладонью. Всё же взрыв полезен, Орик чуть притих.
Была у тебя сегодня? глухо спросил он, дождавшись пока служки, убрали грязь с пола и ушли.
Ты спать давай, сказал я, садясь на широкую лавку, где мне приготовили постель.
Орик встал, смотрит на меня:
Дураком меня влюблённым считаешь? даже голос ссохся у бедолаги.
Слушай, ты, чего от меня-то хочешь? я посмотрел на него снизу вверх. Ещё немного и я проникнусь к нему сочувствием.
И вдруг я подумал, будто вспомнил: когда у них всё хорошо, и мне ведь хорошо, а вот они рассорились и я получил. Может помирить их, правда? Ох, черти
Орик, сказал я. Ты если, правда, такой влюблённый, какого чёрта ко мне спать пришёл? Подумаешь, поссорились Ава тяжёлая, в крови то пусто, то густо, то мутит, то сны страшные снятся, то слёзы льёт, то хохочет, ну что ты, второй раз беременная, не привык? Да и мало у тебя было уже брюхатых? Все они дурят. Без бремени-то дурят, а так подавно
Он вздохнул, будто крышку открыли на котле, уже меньше стал бурлить. Сел со мной рядом прямо на тканое моё одеяло. Пахнет так славно горячей силой. Конечно, как не любить такого?..
В тот раз не была вроде такая задумчиво проговорил он. А тут Ганеш этот Яван, как куст жасминовый расцвёл
Я покачал головой:
Знаешь, что я тебе скажу, Ориксай прекрасный? Был бы нужен Аве Яван, никто и никогда её от него не оторвал бы. Как от тебя. Ты слыхал бы, что она думала о тебе до вашей встречи! я не боюсь это говорить, зная, как всё переменилось и, зная, что они не очень ладили поначалу.
Ведь Именно на Аву ставила изначально Доброгнева. И кому было выгоднее всего и легче всего заговор этот поддержать и остаться одной на троне? я смотрю на него.
Он повернул голову, вспомнил, слава Богу.
Вот то-то и оно, продолжил я. А ты, всё перезабыл, к Явану прицепился, вспомнил, тоже мне Спрашиваешь, была здесь? Была. Рыдала в три ручья до рвоты, вона, рвало в кадушку себя корила, еле успокоилась Так что и ты успокойся и спать ложись. А завтра сам поймёшь, что делать
Он смотрит как ребёнок, которому отменили наказание. Ох, это ты наказание для меня
Всё, вали на ложе, не мни мне одеяло, расселся я толкнул его в плечо.
Орик улыбнулся, сначала в глаза вернулась улыбка, искорки радостные заиграли. Ох, пацан ты, вечно пацаном будешь. Твоё счастье Но и моё, наверное.
Утром Яван, весьма удивлённый, застал Ориксая завтракающим со мной.
Это что у вас, заговор новый? изумлённо проговорил он, снимая шапку у входа.
Мы обернулись к нему оба:
Ага, против Ганешских красавцев, усмехнулся Орик, глядя на меня, я подмигнул ему, поддерживая, действительно, сложно нам обоим не завидовать красавцу Явану, который купался в счастье здесь. Но не боись покамест, ты у нас ишшо только под приглядом.
Яван снисходительно покачал головой, понимая нашу с Ориком насмешку, и взялся за дверь:
Я подожду тебя на дворе.
Ночь у Белогора и, особенно, разговор с ним, облегчили мне сердце как ничто. И, когда я вышел из терема к Явану, я сказал ему, что поеду в терем. Он во второй раз за утро изумлённо посмотрел на меня.
Без меня поезжай сегодня на стройки, Яван, вечером на Совет соберёмся, добавил я, уже в седле, разбирая поводья.
Когда я вошёл в нашу горницу, застал там и Авиллу, и детей. Люда почему-то смутилась моего неожиданного прихода, но Авилла посмотрела так, что я понял, как правильно поступил, что пришёл и не промедлил до вечера.
Не успел я снять шапку, и, бросив её у порога, подойти, как Солнцелик вдруг чихнул, а Ярогор уморительно вздрогнул от неожиданного звука, удивлённо округлив глаза. Я засмеялся вместе с Авиллой и Людой.
Не заболел? спросил я.
Я отвезу к Белогору, пускай уберёт это чихание, сказала Авилла, продолжая улыбаться.