«Вам надлежит явиться» написано в повестке. «Для переосвидетельствования» написано в повестке. «В случае неявки» написано в повестке.
А ведь Кляйнпетер твердо мне обещал: он по своим каналам «окончательно», «раз и навсегда» «утряс вопрос» о моем освобождении от военной службы. Значит, не сработало. Или он мной пожертвовал. Тот ночной звонок у Тити может означать, что меня решено взять в оборот. И возможно, Кляйнпетер, у которого повсюду «свои каналы», прослышав об этом, тут же надумал от меня избавиться. Ибо, спровадив на передовую меня, себя он из-под огня выведет. Не хочу про него такое думать, но теперь уже и Кляйнпетеру приходится прикидывать, где он проведет эти последние месяцы. А их, конечно, каждый мечтает все-таки провести в тылу.
Мужчина передо мной его задницу я изучил во всех подробностях, зато о лице не имею ни малейшего представления переминается с ноги на ногу. Наверно, в клозет хочет, а попроситься боязно. Или просто не привык так долго стоять.
Всё, всё надо запоминать. Потом когда-нибудь пригодится.
Если, конечно, еще жив буду.
Если когда-нибудь и в самом деле эту историю напишу, у него на заднице будет прыщ. Так убедительнее, и запоминается лучше.
Слева или справа?
Это надо же, чем голова занята! Надлежащим размещением прыща на заднице!
Однажды, когда я подряд две бесценные сигареты искурил только ради того, чтобы подобрать точный эпитет для авторской ремарки, Тити спросила:
Неужели так важно, напишешь ты это так или чуточку иначе?
Да, Тити. Ничего важнее на свете нет.
Там, где коридор поворачивает, они, это просто курам на смех, даже барьерчик соорудили, с откидной планкой, и к барьеру, конечно же, аж целого обер-ефрейтора отрядили, специально, чтобы планку поднимать всякий раз, когда следующего вызывают. Еще одно донельзя ответственное боевое задание.
Голые мужчины по одному проходили в эти врата («оставь надежду всяк сюда входящий»), исчезали за поворотом, дабы уже не вернуться. Очевидно, выслушав приговор, они другим путем направлялись в полуподвал, в школьный спортзал, где им дозволено было снова принять цивильный человеческий облик.
Наконец наступила минута, когда передо мной оставалась только одна, до боли знакомая унылая задница, а потом настал и мой черед.
Я ожидал увидеть что-то вроде кабинета, но оказался в школьном классе. Впереди, на возвышении, за учительским столом, в полной форме сидел капитан медицинской службы. Мой ангел. Рядом с его помостом, можно сказать, у него в ногах, сидела молоденькая девица, вольнонаемная стажерка. За небольшим столиком с пишущей машинкой. Неужели для столь важного дела у них мужчины не нашлось? Или ее специально сюда посадили, чтобы сделать для голых военнообязанных мужчин всю эту процедуру еще унизительней? А что, с них станется.
Девица даже хорошенькая. Вернее, была бы хорошенькой, если бы не сплела волосы в косы, завязав их тяжелым тугим узлом. На достославный исконно германский манер, а-ля Шольц-Клинк [31].
Фамилия?
Вагенкнехт.
Имя?
Вернер.
В сценарии я бы сейчас написал: «Монтаж по контрасту. Переодетый офицером врач, оторвавшись от бумаг, внезапно вскидывает голову».
Место работы?
В настоящее время безработный.
Тук-тук-тук. Очевидно, машинистка отстукала три пропуска.
Продолжительная пауза. Затем:
Будьте добры, госпожа Штайнакер, все-таки попытайтесь где-нибудь раздобыть для меня чашечку кофе. Как можно крепче. А то глаза уже слипаются.
Девица с узлом на голове скроила обиженную гримаску. Наверно, из-за того, что врач обратился к ней по имени, а не по должности. Чего ради тогда она добровольно сюда записывалась, спрашивается? Но все-таки вышла.
Теперь по-быстрому, сказал капитан. Сказал ангел. Писатель Вагенкнехт это вы?
Так точно! ответил я. Нет, пролаял: Так точно!
Оставьте эту солдафонскую дребедень, сказал он. Положение и так достаточно дурацкое, я в мундире, вы в чем мать родила. «Стальная душа» это ведь вы написали?
Вы читали книгу? Кажется, я даже заикаться начал.
Раньше, буркнул он и сделал какую-то пометку в бумагах. На фоне классной доски ни дать ни взять учитель, что-то записавший в классный журнал. Когда-то ваша книга стояла на полке у меня в библиотеке. Надеюсь, когда-нибудь снова будет там стоять. У вас жалобы на тянущие боли ниже пупка, сообщил ангел. Спазмы. С нерегулярными промежутками кал черного цвета, это кровь в стуле. Характерная симптоматика для язвы желудка. Есть риск внезапного обострения в условиях боевых действий. Негоден.
Девица с узлом на голове скроила обиженную гримаску. Наверно, из-за того, что врач обратился к ней по имени, а не по должности. Чего ради тогда она добровольно сюда записывалась, спрашивается? Но все-таки вышла.
Теперь по-быстрому, сказал капитан. Сказал ангел. Писатель Вагенкнехт это вы?
Так точно! ответил я. Нет, пролаял: Так точно!
Оставьте эту солдафонскую дребедень, сказал он. Положение и так достаточно дурацкое, я в мундире, вы в чем мать родила. «Стальная душа» это ведь вы написали?
Вы читали книгу? Кажется, я даже заикаться начал.
Раньше, буркнул он и сделал какую-то пометку в бумагах. На фоне классной доски ни дать ни взять учитель, что-то записавший в классный журнал. Когда-то ваша книга стояла на полке у меня в библиотеке. Надеюсь, когда-нибудь снова будет там стоять. У вас жалобы на тянущие боли ниже пупка, сообщил ангел. Спазмы. С нерегулярными промежутками кал черного цвета, это кровь в стуле. Характерная симптоматика для язвы желудка. Есть риск внезапного обострения в условиях боевых действий. Негоден.
Чудо. Даже не знаю, что невероятней. Что у меня нашелся еще один читатель или что этот читатель, быть может, спас мне жизнь?
Я хотел было поблагодарить, но он и слова не дал мне сказать.
У вас будет еще одно переосвидетельствование, сказал он. А за ним еще одно. Большинство моих коллег литературой не интересуется. Так что лучше бы вам не находиться в городе. Желаю удачи, господин Вагенкнехт. И тут же, не переводя дыхания, но совсем другим голосом, заорал: Да проваливайте же, черт возьми! Вы мне прием задерживаете! Присылают доходяг, понимаешь, а мне потом отвечать!
Это вольнонаемная девица вернулась.
Рукопись Сэмюэля Э. Саундерса
О пожаре 3 ноября 1944 года, который вывел из строя второй съемочный павильон на студии в Бабельсберге, остались различные, весьма противоречивые свидетельства.
С определенностью установлено, что горение возникло ночью и обнаружено было лишь в начале смены в 5.45 утра с приходом на работу технического персонала. Имело место внутреннее возгорание с сильным задымлением, без особых затруднений ликвидированное силами производственной противопожарной охраны. Возведенные на студии декорации фильма «Песнь свободы» в результате интенсивной проливки водой оказались настолько повреждены, что дальнейшее их использование не представлялось возможным. Кроме того, во многих местах обнаружено оплавление изоляции электропроводки. Выявлена необходимость проверки, а также ремонта и частичной замены всей системы энергообеспечения. По предварительным расчетам на восстановление эксплуатационной готовности павильона требовалось по меньшей мере два месяца.
В ежедневном журнале производственного отдела студии УФА, с неукоснительной пунктуальностью ведшемся до самого конца войны и даже какое-то время после, указаны две возможные причины возникновения пожара: короткое замыкание электропроводки вследствие обусловленных военной обстановкой перепадов напряжения или оставленная кем-то, невзирая на строжайшие противопожарные предписания, непотушенная сигарета.
В автобиографии Эрни Уолтон говорит о «вероломном покушении на мозговой центр немецкого кинопроизводства» [32], в результате которого он сам едва не лишился жизни. Впрочем, эти его соображения, как и многие иные сведения в его жизнеописании, вряд ли можно полагать достоверными.
Наиболее интересное, хотя и ничем не доказанное объяснение причин этого пожара дает актриса Тициана Адам, которая в тот день была занята на съемках во втором павильоне. Она твердо убеждена, что пожар возник не случайно, а вследствие поджога, устроенного кем-то из состава съемочной группы фильма «Песнь свободы». В качестве предполагаемых поджигателей она называет режиссера Райнхольда Сервациуса, директора картины Себастиана Кляйнпетера и актера Вальтера Арнольда, не подкрепляя, впрочем, свои предположения никакими доказательствами. Мотив преступления, на ее взгляд, у всех троих подозреваемых был один и тот же: вынужденное прекращение работы над фильмом в Берлине позволяло рассчитывать на перенос киносъемок в другое, более безопасное место, менее подверженное бомбардировкам союзников. Правдоподобность данной версии подкрепляется (но отнюдь не доказывается) тем фактом, что работа над фильмом «Песнь свободы» в дальнейшем действительно была перенесена из павильона и продолжена на натуре.