Наталья ему не помогала, потому что сексом она не интересовалась никогда. Для радости секса нужна или любовь, или страстная натура. Ни того, ни другого у Наташи не было.
А ребенка она тоже хотела. Ведь он мог стать ее единственной теперь любовью.
Иннокентий горевал. Все чаще он недоуменно говорил, обводя руками свое хозяйство:
Кому это все? Мы уже наелись. А это кому оставить?! Работаю, работаю, думаю это моим поколениям достанется! А где оно?
Наталья иногда ему говорила:
Да брось ты все это. Давай съездим к морю, или в Италию, как люди нашего достатка ездят, дворяне, например!
Дворяне не работают! зло отвечал Иннокентий, а я если хоть на месяц свое хозяйство оставлю все разворуют, поставки переманят!
А зачем тебе это? Ведь нам на сто лет хватит!
Дети будут жить после нас! Они должны это приумножить! А нам в могилах будет спокойно!
Тогда казалось, что эта жизнь, эта страна, этот купеческий городок будут вечно. И вечно будут стоять их дома, и в них будут жить их счастливые дети, а потом дети детей.
А Италия подождет и море подождет!
***
Утопал в февральских снегах тысяча девятьсот восемнадцатый год. Их купеческий дом на тихой, почти, непроходимой от заносов маленькой улочке, искрился заснеженной запорошенной крышей, мирно и уютно шел дым из печных труб.
И вдруг вихрем и с гиканьем пронеслась по ней конница с всадниками в коротких зипунах и в папахах перевязанными красными лентами.
Пронеслись и пропали. И сразу же с того конца улицы, куда конница умчалась, послышались выстрелы, стуки прикладов в запертые двери и гортанные крики:
Выходи, буржуй! Открывай, собака, двери!
Да, началось! Революция была где-то там, толи в Москве, толи еще где-то, а в их захолустном городе, о ней только слышали, ждали, но все думали авось, пронесет!