Но от некоторых арий меня немного коробило, почти каждая из них напоминала пение одной нашей родственницы. На семейных праздниках она так страстно, в смысле, громко и яростно, пела арию Карамболины, что гости понимали пришла пора расставания, и начинали постепенно собираться домой. Прослушивание двух арий в один вечер стало бы перебором для их слуха.
Прошло довольно много времени от того вечернего концерта симфонической музыки, что передавали по радиосети, и я уже подзабыл те необычные ощущения от первого прослушивания произведения Чайковского.
Но в Горьком на одном из концертов, которым меня «угощала» Наташа, я, наконец, в живую услышал эту симфонию. Был очень благодарен за то, что сестра посеяла во мне тягу к хорошей музыке.
Спустя три года уже другая двоюродная сестра Люся подхватила эту эстафету и тоже стала приглашать меня на абонементные концерты в Ленинградскую филармонию. Так из меня сделали человека не чуждого хорошей музыке.
А началось-то это познавание там, в Горьком, в эпоху паровозов.
Держать марку!
Наша работа оказалась не столько тяжелой, сколько по-настоящему мужской, где нужна воля, стойкость и терпение.
Так, однажды я попал в бригаду известного машиниста Глазова. Он считался человеком решительным и цельным. В одной из поездок у нас заело стокер то есть остановилась машина, которая должна подавать уголь в топку паровоза.
В то время каменный уголь был плох тем, что в нем встречались железяки от угольных комбайнов, детали шахтной крепи и просто металлический хлам. Любая такая железка могла остановить стокер намертво, что, видимо, в тот раз и случилось.
То есть он встал вглухую, а уголь в топку нам приходилось бросать врукопашную. Тут всем работы хватало. Машинист нас подбадривал словами: «Бери больше, кидай дальше отдыхай, пока летит».
На самых трудных участках, на подъемах, Глазов приходил нам на помощь мне и моему кочегару помогал удержать пар и воду в котле. В тот раз нам не повезло, и почему-то на одной станции, к которой имелся хоть и небольшой, но ощутимый подъем, нам подали сигнал остановки на входном светофоре горел красный сигнал. Глазов высунулся по пояс из окна и начал давать сигналы остановки три длинных гудка.
Я понимал, что это, скорее, эмоции, если даже мы остановимся, то как-нибудь да вытянем состав на подъем. Но Глазов не хотел этого, и подавал сигналы раз за разом. Мне даже казалось, что он гудками, как бы заявлял: «Гла! Зов! Я-а-а!». Может быть, он и высвистел нам дорогу, так как открылся входной светофор, и мы поехали дальше без остановки.
Обычно Глазов был немногословен, но как-то однажды выдал в разговоре: «В нашем деле самое главное держать марку».
И пояснил: если будешь держать воду в котле и пар на положенных шестнадцати атмосферах, значит, держишь ее марку! После нашей «пахоты врукопашную», я понял, что держать ее иногда не легко, но хороший товарищ всегда поможет в трудную минуту.
Это ревностное отношение к делу, и своеобразное понятие чести понравилось мне, А слова «держать марку» не раз приходилось мысленно говорить себе в разных ситуациях. Поэтому автора их всегда вспоминаю с благодарностью.
Интересно, что в нашей работе существовали и парадоксы, потому что многие обыденные действия оказывались перевернутыми по смыслу. Так известное правило: «Мой руки после туалета» на паровозе звучало совершенно невероятно: «Мой руки перед туалетом!».
Дело в том, что руки кочегара, да и помощника машиниста паровоза обычно в угольной пыли и в масле, что необходимо их отмыть, прежде, чем пойдешь, хотя бы по малой нужде. Хорошо, что горячей воды на паровозе вдосталь, да и мыло всегда водилось.
С мытьем после работы тоже возникали довольно любопытные ситуации. Мы так пропитывались угольной пылью, что обычная мочалка не помогала, и в этом случае выручала только хорошая щетка на крепкой и длинной ручке.
Ладно, тело как-никак ты видишь, и отмыть его дочиста сможет почти каждый. А вот, как отмыть глаза? Дело в том, что грязь так въедалась в складки на веках, что недомытые, они напоминали плохо подведенные глаза какой-нибудь загулявшей девицы.
Вот мы и бегали из душевой к зеркалу и обратно, чтобы домыть веки.
Так что паровозники, наверное, первыми открыли тайны макияжа.
Искусство требует жертв
Это выражение о каких-то вынужденных жертвах относится не только к деятелям культуры. Ведь известно, что есть, так называемые, профзаболевания. Чем это не случайные жертвы разного рода опасных производств?
Так что паровозники, наверное, первыми открыли тайны макияжа.
Искусство требует жертв
Это выражение о каких-то вынужденных жертвах относится не только к деятелям культуры. Ведь известно, что есть, так называемые, профзаболевания. Чем это не случайные жертвы разного рода опасных производств?
Но у нас-то работа не такая уж тяжелая, никаких профзаболеваний, вроде бы, не наблюдается. Это относительное благополучие можно легко проверить на себе и коллегах, ведь мы уже третий месяц работали на паровозах. И хоть бы что бодры и веселы!
Довольно быстро мы привыкли к ночным сменам, у нас появились новые знакомые, и мы стали своими в депо и в поселке железнодорожников.
Мы привыкли и нашим паровозам. Неожиданно, эти громадные и архаичные машины стали казаться нам почти одушевленными существами со своим характером, поступью и пыхтением. Они, как большие домашние животные, требовали ухода и регулярного питания
Однажды после работы я вдруг обнаружил на ладонях «трудовые мозоли», и начал себя слегка уважать.
Вот, мол, тружусь, рассуждал я, и даже на ладонях появились, своего рода, доказательства этого. В те далекие времена мозоли еще считались признаком трудовой доблести, но уже не геройства.
Если бы я не забывал надевать рабочие рукавицы, то этих следов нарушения техники безопасности, никто бы не нашел. Но не привык я еще к рукавицам, и часто работал без них, особенно с наступлением летнего тепла. Мне казалось, что без рукавиц чуть прохладнее рукам.
При ближайшей встрече с Наташей, которая как раз разучивала какую-то вещицу на виолончели, я похвалился тем, что у меня появились следы трудовой доблести.
Наташа попросила показать предмет моей гордости, и я не без некоторого бахвальства продемонстрировал свои ладони. Показывал и думал: «Вот, мол, смотри, как мы героически трудимся».
И тут Наташа предложила: «А спорим, что у меня мозоли побольше твоих будут»
Спорим! А на что?
На торт!
А на коньяк, слабо?
Ударили по рукам, и сошлись на шампанском.
И тут Наташа показала мне пальцы на левой руке. Я чуть не упал от удивления на указательном, среднем и безымянном пальцах зияли не мозоли, а какие-то чудовищные рытвины со следами от струн.
Оказывается, левая рука виолончелиста, которой он прижимает струны, имеет такие глубокие следы трудовой музыкальной деятельности, что мои мозоли это не жертвенная расплата за трудовой энтузиазм, а просто детский лепет.
Делать нечего пошел искать шампанское.
Неожиданный финал
Всякому благополучию приходит конец, если ты расслабишься и утратишь контроль. А жили мы, действительно, довольно интересно и безмятежно, и терпеливо ждали электрификации, не нашей, конечно, а железной дороги.
Дружба между нами земляками крепла. Мы уже обзавелись добрыми знакомыми среди обитателей поселка близ Сортировочной.
Некоторые из наших ребят влились в волейбольные и баскетбольные команды, а мы азартно болели за них на соревнованиях. Казалось, жизнь налаживается.
Вдруг первого сентября нам двадцатилетним парням пришли повестки из военкомата. Пожалуйте, мол, на воинскую службу. Мы срочно понадобились нашей Родине.
Потом мы узнали, что на шестидесятые годы приходилась, так называемая, «демографическая яма» недостаток молодых людей-призывников.
Она стала следствием войны тогда рождалось очень мало детей. А теперь те немногочисленные мальчики выросли, и стали парнями, достигшими призывного возраста. Поэтому из-за нехватки призывников стали брать в армию всех подряд.
Уже девятого сентября мы, постриженные «под ноль», предстали перед призывной комиссией. Хотя многие из нас рассчитывали с осени пойти учиться в заочный институт МИИТ, а пришлось идти, куда Родина велит.
Разобрали нас по разным родам войск на первой же комиссии. Меня определили в железнодорожные войска, так как в более престижные рода войск не прошел по зрению. Может быть, такой расклад случился к лучшему, а то мой друг Виктор «благодаря» отличному эдоровью угодил во флот на четыре года.
До середины ноября нас «рекрутов» использовали в депо как резерв, то есть не ставили в постоянные поездные бригады, а были мы, как бы «на подхвате». Если кто-то заболел, или напился до безобразия, то бросали ему на замену кого-нибудь из нас.
Мне такое подвешенное состояние скоро надоело, и пошел я в Военкомат, но не отпрашиваться от армии, а наоборот, с просьбой выдать мне повестку пораньше, а не за неделю. Мне хотелось успеть съездить к родным в Вологду перед призывом. Хотелось побыть дома перед долгой разлукой.