Оковалки. Тайна Фрейда - Игорь Олен

Оковалки

Тайна Фрейда

Игорь Олен

© Игорь Олен, 2021

1

В снежном солнечном поле, неподалёку от деревеньки, между сугробов местного кладбища, подле камня с шлифованной гранью, стыл худощавый, очень сутулый, в шапке-ушанке, в хаки-штанах и в куртке, рослый мужчина. Нос его был бескровным, явно от ветра, глаз чуть слезился; щёки были морщинисты и бледны, щетина их притемняла. С ним рядом девушка лет шестнадцати в красной шапочке, в лыжной форме, тронула камень лыжной перчаткой и прочитала:

Кронова (Вревская) Маргарита

(1970  1993)

 Вревская Маргарита Но почему мама здесь вдруг? так далеко? В Москве часто хочется к ней. Бывает порою грустно Ей без нас грустно здесь на Оке, пап?

Кашлянув, он обмёл рукавицей камень над гробом и произнёс:  Ей нравилось здесь; и бабушка наша здесь проживала. Дача у нас здесь тоже.

 Бабушка?.. Скажешь! Там, где жила она, нет ни брёвнышка! Ничего не осталось. Маме здесь плохо. Ей одиноко.

 Да,  согласился он и взглянул вприщур на снегá вокруг, отражавшие солнце. Ибо, пока шли к кладбищу, мнилось, кто-то следит за ними. Но присмотреться было проблемно: дул резкий ветер, взор застилался слёзною мутью; плюс наблюдалась порскавшая текучая и плазмоидная стеклистость в воздухе.

 Маму надо забрать отсюда. Пусть не в Москву, пап, но в Подмосковье. Мы бы ходили к маме почаще.

Он покивал.  Согласен. Перехороним. Но не сегодня. Ты кончишь школу через полгода. Бал выпускной, расходы, денег не хватит Даша, устроится; жизнь наладится  Он взглянул на похожую на мать дочь, прибавив:  Мама любила, кстати, бывать здесь.

 Правда?  сказала дочь.

Помолчали.

Он предложил:  В дорогу? Скоро стемнеет. Нас Бой и Саша ждут. Ко всему, жуть дует, закоченеем Да и невежливо. Сашу ты пригласила? Мы здесь три дня на даче; ты с ним не ходишь.

Дочь отряхнула прежде перчатки.  Саша? Он клёвый, бóтан-отличник Только не мой идеал ни капли Мы объяснились. Он мне сказал, без разницы, что его не люблю Он друг, не больше. Он просто Саша  Дочь приложила пальцы к губам сперва, а затем  к надгробному камню, но, не успел он взяться за лыжи, проговорила:  Пап, ты любил её, в смысле маму?

Он подтвердил.

 Идём, пап. Дует реально невыносимо.

Он осмотрелся, жмурясь от ветра. Ветер с обеда дует над снежным солнечным полем, так что глаза слепит и в них будто стеклистость. Капель глазных купить?

 Маму  после  на Новодевичьем схороню,  призналась дочь, гордо глянув.

Оба на лыжах, очень высоким левобережьем средней Оки, над поймой, тихо шагали. Сгинуло кладбище, а потом деревня; разве что дым от труб долго виделся.

 Пап, смотри!  Даша палкой махнула в сторону вихря возле обрыва.

 Смерч,  заключил он.  Ветер мотает снег.

Щёки дочери  меж кудрявыми, в цвет ржи, прядями. А глаза с синевою; губы эффектные; зубы ровные Дочь вошла в формы женщины: грудь достаточна, бёдра крепкие. Он смотрел, как художник. Дочь он любил художественной любовью так же, как кровной; впрочем, любил бы и некрасивую, знал он,  всякую. Вместе с тем он отец был странный. Он искал не как есть вокруг  но как всё бы могло быть; он рвался в тайное, в прикровенное, в сущность жизни. В нём вдруг сбивался ход здравомыслия и он мыслил вне смыслов, метафизически. Он хотел Даше счастья,  но не такого, что, вот, богатство, муж, дом и дети, выводок «бэбиков». Он мечтал, чтоб дочь вырвалась в Истину. Но она прагматична и приземлённа.

 Глянь, папа! Что там?

Двинулись к месту, где у обрыва над беспредельной окскою поймой в плотном снегу был круг, вертящийся снежным, то ли стеклистым крохотным вихрем. Вновь возник мóрок зрительных зыбких сущностей.

 Смерчи бродят, а этот крутится, как на якоре В нём что, снег? Может, в нём и не снег?  Дочь вздумала тронуть левою лыжей край завихрения.

Он сдержал её и, заметивши точку в снежных пространствах, тихо изрёк:  Не надо, это опасно,  зная, что больше он для неё не бог, как в детстве или в отрочестве, когда он с ней гулял, водил по театрам либо возил на море.

Дочь улыбнулась.  Думаешь, бомба? канализацию прорвало? пришельцы? Папа, здесь глушь, кулички! Вечно боишься И вот поэтому ты курьер за сколько? триста три бакса?

Он покривился, но не от слов. Боль вторглась мозг и давила. В том числе точка, к ним приближаясь, дёргала мозг крючками. В нём стали лопаться струны сил; казалось, будто пришла погибель  но бежать некуда и всё зря, жизнь кончена. Он внезапно устал смертельно и отшатнулся с немощным хрипом:

 Льву, Даша, сунула бы ты руку?..  Это сказав, он смолк. Все доводы зряшны и несравнимы с тем, чтó он чувствует, даже лишни с этой минуты, понял он, отступая от круга возле обрыва.

Дочь углядела чёрную точку, мчащую к ним под рёв, и вскрикнула. Это был снегоход  знак «кульности» (от английского «cool»), «прикольности». Круг тотчас был забыт: «крутой» снегоход вёз «мэна» (сленг поколения), кто «оттягивался» в снегах, столь редких из-за глобального потепления.

 Наш мир призрачен,  молвил он обессиленно.  Ничего не важней, не истинней скрытой сущности.

 Нет!  дочь фыркнула.  Если вижу что  то оно так и есть реально. Лишь неудачник треплет про «сущность» и «мир иной» из сказок либо от бога. Я в школе тоже лгу, что «мерс» Дины не значит. Но, пап, я лгу. «Мерс» значит, очень и очень! «Мерс»  это круто. Доллары  круто. Сумки от Гуччи тоже, пап, круто! Я лгу от зависти. Ну, а ты зачем? Лыж бы не было, ты сказал бы, лучше пешком ходить? Это, пап, не улётно. А мотосани  это улётно. А Куршевель, пап, лучше, чем Сочи. Были бы деньги, я предпочла бы жить в Монте-Карло. Здесь у нас врут. Внушают патриотизмы, сами в парижах. Ну, и какую часть милой родины любят эти кремлёвские? Одну сотую? Девять сотых падает на United States и на прочее, где они деток учат либо тусуются Ложь, всё ложь!  Улыбаясь, дочь ела взором мчавшийся снегокат и мнила себя на нём же в «супер-прикиде».

 Я не выдумываю в том плане  начал он, зная, что не дойдёт до сердца и до ума её, верящей, что она лишь одна права, что мир создан единственно для неё. Вдобавок он был безвольный от пéрежитого близ круга. Также, в придачу, то, что к ним мчало, связывалось с концом всего, что к нему, но и к прочему относилось.

 Даша!!  воскликнул он, когда взвитая гусеницами пурга приблизилась, чтоб скользнуть с ними рядом, брызгая снегом, если вообще не сбить. Он ступил за круг, дёрнув дочь, восхищённую видом чёрного зверя вкупе с жокеем в чёрной одежде и в чёрном шлеме. Там он и замер, зная, чтó будет, если ревущий джет их заденет.

Вышло иначе. Гонщик от круга, точно от бампера, отскочил сперва, а затем полетел с обрыва; после сорвался вдруг с искорёженной техники, с лязгом рухнувшей под уклонами, где спала подо льдом Ока.

Был взрыв.

Шагнули, но не увидели ничего. Шаг дальше значил опасно; там был навеянный край сувоя, можно сорваться.

 Папа,  сказала дочь,  спуск! Идём! Спускались там, помнишь?

Рядом действительно был овраг, которым сходили дачники, рыбаки и селяне в пойму. Минув круг, всё вертящийся в неких целях подле обрыва, двинулись к близкому здесь оврагу. Треть спуска съехали, а в дальнейшем шли «лесенкой», то есть боком. Он не хотел идти, полагая, что этот гонщик целил намеренно пронестись вплотную и опрокинуть их. Дочь, напротив, спешила, не заподозривши, что могла бы лежать сейчас на реке погибшей.

 Папа, скорей, скорей!

Вот Ока подо льдом и снегом Рядом, вне скрытого кручей солнца, в стылой тени  обломки на опалённых взрывом суглинках. Гонщик махал им, лёжа в сугробе.

 Вижу!  помчалась дочь.

Он нагнал её.

 Не спеши. Там женщина,  он сказал, чтоб унять её пыл, чуть-чуть сексуальный.

 Женщина?  дочь смутилась.

Только была там вовсе не женщина, а брюнет без шлема, явно свалившегося в падении, с чёрным, схваченным сзади чёрной резинкой волосом. Он был в чёрной спортивной форме для мотогонок. Возраст  под сорок, судя по резким лобным морщинам. Он стал вставать  не вышло, только сверкнули «Rolex» с запястья  из дорогих, в брильянтах.

Дочь робко тронула нос перчаткою.

Незнакомец пустил ртом пар.  Мобильник слетел. Найдите.

 Здесь не берёт. Пытались.

 Нет, мой возьмёт.

Ходили, но не нашли.

 В сугробе,  предположил упавший.

 Если бы не сугроб, вы вдребезги бы расшиблись,  молвила дочь.

 Как звать?  бросил гонщик.

 Даша.

 Волин. Можно звать Максом.  Он протянул ей пальцы, лёжа в сугробе. Даша пожала крупную волосатую руку. Гонщик продолжил:  Рядом кто?

 Папа Он Фёдор Павлович,  дочь представила.  Мы не местные.