Сын мой, пока ты находился в учебной части, еще хоть какая-то крохотная надежда согревала усталую душу мою, а сейчас всё так неопределенно и страшно. Теперь ты пишешь уже с фронта, и я понимаю, насколько все стало сложнее Что ж, воля матери и сила ее любви не всемогущи, настала пора тебе самостоятельно принимать решения, скоро ведь переступишь двадцатилетний жизненный рубеж. Помни об одном: мы ждем тебя живого и здорового. Ждем каждый час, каждую минуту! Старый адрес забудь, там все закончено, началась новая жизнь. Куда писать знаешь. Горячо обнимаем и целуем тебя, Павлуша, теперь уже вдвоем».
Чё смурной, Паха, али новости худые? рядовой Федор Горяев кивнул на письмо в руках младшего сержанта Борисенко.
Ошибаешься, новости как раз отличные, очнулся тот от глубокого оцепенения.
Дак, а смурной-то чё, спрашиваю?
Тебе-то, какое дело? Павел недобро прищурился.
Да не-е, мое дело сторона Федор яростно начищал замок длинноствольного пулемета, установленного на разлапистой треноге перед амбразурой. Просто узнать хотел, чё там новенького, в Ерёмине-то, в нашем?
Не волнуйся, не провалилась еще твоя деревня, стоит.
А твоя? Федор внимательнее присмотрелся к напарнику.
Не отвечая, Павел чиркнул спичкой, прикурил плоскую трофейную сигарету, огоньком той же спички поджег письмо. Застывшим взглядом смотрел на бледное пламя, уничтожающее бумажный треугольник.
Ты чё это письмо-то матушкино палишь? удивленно спросил его Федор.
Заткнешься ты, наконец!? взорвался тот. Задолбал дурацкими вопросами!
Вот чё, паря, нахмурился Горяев. Сиднем сидеть хорош, раскрой-ка ишшо один-другой цинкарь да набей лент с пяток. Запас, он сроду не лишний.
Это ты мне приказываешь, сержанту, я правильно понял? снова вспылил Павел.
Дак, а чё ты расселся, быдто у тёшши на блинах? Сам же толковал: я чишшу оружиё, ты заряжашь. А стрелям попеременки.
Борисенко докурил, нехотя поднялся с гранатного ящика, злобно посматривая на Горяева, принялся вскрывать патронную цинку широким немецким штыком. Федор тем временем закончил чистку, выставил на прицеле нужную дистанцию, примеряясь к оружию, повел гофрированным стволом влево-вправо, чуть подвернул валик угломера, потом, навалившись на затыльник пулемета плечом, стал задумчиво смотреть через амбразуру на заснеженное поле, сплошь избитое черными оспинами снарядных воронок. Проговорил тихо, как бы для себя:
Навряд сёдни ишшо пойдут и так порядком положили. Гансы щас обедают: кофий горячий трескают с жареной колбасятиной, прям лафа! Даже воюют с-суки по часам.
Павел молча сопел в углу бетонного колпака, возясь с патронной лентой. Снаружи ударили в окованную листовым железом дверь чем-то тяжелым раз, другой.
Кинь-ка «шмайсс»51, попросил Федор Павла, и, поймав на лету трофейный автомат, подошел к выходу, спросил, приложившись ртом к пазу люка:
Каво там ишшо принесло?
Окрывайтеся, вояки! раздался знакомый простуженный голос старшины пулеметной роты Камнёва. Харч прибыл.
Харч харчем, а пароль паролем! никак не реагируя на издевательскую усмешку Павла, твердо потребовал Горяев.
Ну, «гильза», забери вас черти! в сердцах ругнулся старшина. Чё кобенитесь, отпирайте, торчим из-за вас на холоду'.
«Гомель», произнес Федор отзыв и одним рывком сдвинул рычаг клин-замка. Загородив своей массивной фигурой светлый проем, в дот протиснулся закуржавевший от мороза старшина, вслед за ним спустились двое угловатых, беспрестанно и пугливо озирающихся солдат-новобранцев из хозвзвода. Крайний из них замешкался, зацепившись за что-то полой шинели и Федор по-хозяйски прикрикнул:
Эй, салабо'н, а ну заползай шустрее, чё воро'тья распази'л, не май месяц, однако!
Когда из термосов в котелки пулеметчиков перекочевала часть наваристого горохового супа, а в порожнюю цинку из-под патронов была выложена солидная порция перловой каши, Камнёв с отцовской заботливостью проговорил:
Ну, хряпайте на здоровьичко, ребяты.
Борисенко при этом не преминул злобно выругаться:
Опять «шрапнель», мать их за ногу, этих поваров! То пшённой «кирзой» пичкают неделями, то «шрапнелью», твари!
Ты жуй да помалкавай, сердито заметил старшина, снимая с сивых усов ледышки. Добро хоть это ишшо есть. В Ленинграде народ с сентября голодует, тышшами мрёт. Вот подумай-ка сутошная пайка хлеба для работяги всего двести пятьдесят грамм, а на ребятишков и стариков дак наполовину меньше. И хлеб то одни отруби пошти што
Ну, хряпайте на здоровьичко, ребяты.
Борисенко при этом не преминул злобно выругаться:
Опять «шрапнель», мать их за ногу, этих поваров! То пшённой «кирзой» пичкают неделями, то «шрапнелью», твари!
Ты жуй да помалкавай, сердито заметил старшина, снимая с сивых усов ледышки. Добро хоть это ишшо есть. В Ленинграде народ с сентября голодует, тышшами мрёт. Вот подумай-ка сутошная пайка хлеба для работяги всего двести пятьдесят грамм, а на ребятишков и стариков дак наполовину меньше. И хлеб то одни отруби пошти што
Слышали про это угрюмо сказал Федор и указав на пулемет, добавил. Ты скажи ротному, Михалыч, штоба кого-нибудь прислал заместо Василия. Уж два дня, как его убило. Вдвоем несподручно в доте работать, заряжаюшший шибко нужон. Када атаки часты', ленты быстро уходют, еле успевам набивать. А тут ишшо этих эсэсов хрен принёс на наш фланг. Отчаянны вояки, в рот имя' ды'шлину! Вчерась один мало не на гранатный бросок сбоку надбежал. Ладно, Паха вовремя заметил да с «ручника» положил, а то б хана Я ночью сползал, «шмайсс» евонный забрал да патро'нья. Фёдор кивнул на новенький пистолет-пулемёт. У того ганса под маскировкой чёрна форма, на френчике крестов как у дурака цветочков. Герой с дырой, бляха-муха!
Сказать-то я, скажу лейтенанту, а толку? Ты знашь, сколь народу в роте осталося после утрешнего бою? удрученно вздохнул старшина.
Знаю
Ну, дак, а чё тогда Камнёв, по-стариковски кряхтя, поднялся. Заклинь-ка дверь за нами.