Ваша проза кажется мне сродни урокам мудрости. Поэтому и хочется поговорить о жизни, людских судьбах. Но все-таки, как рождаются рассказы?
Все начинается с персонажа, с человека, который меня чем-то заинтересовал. В «Народе избранном» у одной из двух нищих женщин, героинь рассказа, есть прототип. Она, хромая, пьющая, с умным наглым лицом. Я придумала ей биографию, вовлекла в некую ситуацию.
Цикл рассказов «Девочки», который вы уже упоминали, рожден загадочностью самой темы тайной взросления близнецов. Известно, что детский эгоизм очень силен, а тут рядом живет существо, как две капли воды похожее на тебя. Люди, восхищаясь забавной игрой природы, даже не представляют, какую борьбу, какие страсти и какие драматические повороты им двоим предстоит пережить.
Говорят, премьера спектакля, недавно поставленного в Париже Львом Додиным по произведениям Владимира Сорокина, Венедикта Ерофеева и вашим, прошла с огромным успехом. Кроме пьес, вам заказывают киносценарии. Скажите, с возрастом писать труднее или легче?
Конечно, труднее. В простоте и невинности можно ведь и что-то хорошее совершить. А когда человек искушен, многое попробовал, и в общем-то, в глубине души знает предел своих возможностей вот тут и начинаются «хождения по мукам».
Ваш идеал семейный очаг, дети, любовь. В то же время литературная работа, на мой взгляд, принесла серьезные результаты. Что же для вас все-таки важнее?
Со мной как-то мудро обходится жизнь. Подрастали мои дети, и высвобождалось внутреннее пространство для собственного творчества. Первая книжка «Сто пуговиц» вышла в Детгизе в 1983 году. Вторая сборник рассказов «Восковая уточка» была адресована детям постарше. В сущности, я сочиняла для взрослеющих детей. Все, что вы читаете теперь, я написала, когда сыновья занялись в жизни своими делами. Боюсь, что это может плохо кончиться, грядущий мой читатель будет девяностолетним.
ГАЗЕТА УТРО РОССIИ21.04.1994Жизнь очень похожа на джаз
Джаз великая культура. Музыканты, позволяя себе «импровизацию в заданном квадрате», общую картину стиля должны выдерживать безупречно. Петербургский писатель Валерий Попов считает, что джаз это еще и стиль общения, литературы и даже жизни. «Что же такое джаз в жизни?» с этого вопроса и начался наш разговор.
Для меня короткая, как полярное лето, эпоха Хрущева запомнилась не столько общественным взлетом, сколько, я бы сказал, физиологическим взрывом. Поступив в 1957-м в модный тогда в Питере электромеханический институт, мы не учились специальности. Словесные игры, невероятные розыгрыши, постоянный «стеб» над всеми и вся вот что нашу компанию заботило с утра до вечера. Гильдин, Рябкин, Рыжов в общем, первая «вольница», о которой в Ленинграде еще долго ходили легенды. Много позже, в Париже, Рябкин украл мой пиджак, как оказалось, чтобы поужинать в ресторане. Вернувшись, он принес мне маленький бутерброд и сказал: «Не сердись».
Когда говорят о 60-х годах, обычно сосредоточиваются именно на политическом значении оттепели. А вы, получается, ощутили волю в самом точном ее значении?
Политика для нас существовала как повод для шуток. Может быть, мы своим пренебрежением, скорее, превосходством косвенно сыграли в ней немаловажную роль. Так, постепенно удавка к 1985 году ослабела. Мы замечали, что наш стиль потихоньку развращал правительственные сферы. На высоких трибунах коммунисты учились говорить с иронией. Что в конце концов и погубило советскую власть.
После института я начал писать прозу. Встреча с Бродским, Довлатовым, Шемякиным стала для меня настоящим счастьем. Эти люди какой-то сгусток таланта и душевной открытости.
Ваше имя никогда не было связано со скандалом. Стало быть, издательская судьба «при большевиках» складывалась удачно?
Я понимаю, что скандальный путь эффектнее. Но меня не привлекала безвкусная стилистика диссидентства. Первая книжка «Южнее, чем прежде» без шума и треска вышла в ленинградском отделении «Советского писателя» в 1969 году. Правда, однажды меня хотели разбирать на каком-то важном заседании. Я спросил: «А где оно будет проходить?». Возникла долгая пауза. Потом я услышал высокомерное: «Как где? В Смольном». Впрочем, никакого огня моя персона не вызвала Знаете, мне всегда помогает убеждение: в жизни так много счастья, что с ним трудно расправиться.
Я понимаю, что скандальный путь эффектнее. Но меня не привлекала безвкусная стилистика диссидентства. Первая книжка «Южнее, чем прежде» без шума и треска вышла в ленинградском отделении «Советского писателя» в 1969 году. Правда, однажды меня хотели разбирать на каком-то важном заседании. Я спросил: «А где оно будет проходить?». Возникла долгая пауза. Потом я услышал высокомерное: «Как где? В Смольном». Впрочем, никакого огня моя персона не вызвала Знаете, мне всегда помогает убеждение: в жизни так много счастья, что с ним трудно расправиться.
В чем же, по-вашему, заключается счастье?
Выдержать жизнь. Победить ее. Достичь блеска во всем. Уловить благодать жизни. Брюзжание, критика, недовольство божественным даром, что являет собой жизнь, вызывает во мне мощное внутреннее сопротивление. Человек должен все сложить и склеить.
Нет ли в таком подходе нарочитого бодрячества, некоего приукрашивания действительности, к которому литераторов когда-то призывал Горький?
Горький прекрасно понимал разницу между вымыслом и ложью. На самом деле, все люди ханыги, работяги, военные, интеллигенция пытаются «держать» жизнь и размышлять о ней. Они могут рассказать об этом так прелестно, точно и ярко, что для писателя становится очевидной гениальность, которая заложена и в человеческой природе, и в окружающем мире.
Вы писатель, как принято говорить, традиционный. Почему вы не попробуете себя в модном ныне постмодернизме?
В то же время другие критики, видимо, желая польстить, отмечают в моей прозе элементы постмодернизма и сюрреализма. Точная копия ситуации фотография в литературе меня совсем не привлекает. Только само качество прозы воздушное, солнечное, радостное мироощущение является главным итогом работы. Известно, что под модным течением легко скрывается бездарность. Написав справа налево, некоторые литераторы считают себя великими. Думаю, что обязательность постмодернизма в чем-то даже хуже объятий соцреализма.
Скажите, кто из современных писателей вам близок?
Александр Скоков и Николай Шадрунов литераторы, знающие «благовоние» жизни не понаслышке. Они упали на ее дно и не испугались. Обогатились потрясающим, сочным материалом. Например, Петрик, герой рассказа Шадрунова, алкаш и супермен, лучше любого каратиста способен пробить все стены ради удачной шутки. Вдруг он умирает. Его закопали, оплакали, выпили за помин души. Через два дня, как ни в чем не бывало, Петрик входит в пивную: «Что же мне не наливаете?». Предварительно корешам наказал выкопать его, а ведь они могли уйти в запой или попросту забыть. Это не та грязь жизни, которую сочиняет в уютной квартире Владимир Сорокин. Увидеть и передать на бумаге трагикомизм существования цель и моего творчества.
Гоголь, Чехов, Бунин умели достичь этой цели. А кто из прозаиков XX века «стимулировал» ваше творчество?
Аромат свободы, «вкусную», красивую фразу я находил в рассказах Олеши и Бабеля. Причем их «второе пришествие», в 60-е, стало праздником для многих. Кроме того, Сэлинджера и Апдайка мы любили, наверное, сильнее, чем сами американцы. Когда я прочитал «Приглашение на казнь» Набокова и увидел дату сочинения 1939 год моего рождения, я понял, как мне далеко до настоящего реализма. Правда, в других его вещах я видел автора холодного, высокомерного лорда, стремящегося к самоутверждению через унижение героев. Все-таки душа писателя может быть буйной, ироничной, но она должна быть непременно теплой. Это и определяет по-настоящему качество его работы.
Как вы полагаете, есть ли различия между петербургской и московской литературными школами?
Есть. Петербуржец может дойти до Москвы только пешком. И, признаться, такой отбор закаляет: или он становится хорошим писателем, или пропадает. С другой стороны, в Москве бриллиант огранят точнее и продадут дороже. Скажем, столичные журналы привлекают грантами. И москвичи стараются писать в соответствии с велением времени. Они торопятся, а нам спешить некуда. Я писал 35 страниц целый год. Лишь недавно отнес повесть «Ванька-встанька» в «Знамя». Невольно соперничая, я думаю, что сегодня петербургская школа берет верх. Посмотрите, какой серьезный интерес снова вызвал Довлатов.
В повести «Будни гарема», недавно изданной в «Вагриусе», вы отталкивались от реальных персонажей?