В прежние времена он говорил о быстро набиравшем силу Чингис-хане: «Сколь бы высоко ни вознёсся выскочка, я его всё равно достану». Но то было прежде, а ныне всё изменилось, и ничего подобного выговорить у Джамухи язык бы не повернулся. А если б и повернулся никто такие слова не принял бы всерьёз.
Неприметным тихим зверем подкралась пора, когда свет надежды покинул его сердце. Джамуха более не стремился к противоборству с Чингис-ханом, позабыв о том, что прежде предпочитал бросаться навстречу опасности, а не ждать, пока она захватит врасплох. Нет, он уже не помышлял о нападении только о бегстве. Его добытая в сражениях грозная слава тихо и неприметно пролилась в никуда, подобно тому как айраг проливается из опрокинутой чаши, чтобы впитаться без остатка в сухую землю.
Где та граница, пересекать которую воин не должен, поскольку за ней заканчивается осторожность и начинается трусость? Раз за разом возвращаясь к этой мысли, Джамуха пытался отыскать в себе страх и не находил его. И раз за разом ловил себя на том, что утратил интерес ко всему, кроме прошлого. Да ещё того невозможного будущего, которое могло бы произрасти из призрачного минувшего, но, к сожалению, не сбылось, не дало щедрых плодов, поманило ярким блеском кратковременной славы и растворилось в тумане.
Порой Чингис-хан являлся к нему в сновидениях: широколицый, самодовольный, молча взирал на него, словно торжествуя победу над униженным противником. «Удача повсюду следует за тобой, как верная собака, досадливо говорил Джамуха анде. Куда ты туда и удача: наверное, даже если захочешь не отвяжешься. Отчего так?» Однако ничего не отвечал Чингис-хан. Только щерился в улыбке, топорща усы и показывая большие лошадиные зубы
Верно говорят: тот, кто ныне слаб и незначителен, завтра может возвыситься, а тот, кто ныне высок завтра окажется низвергнутым в прах. Увы, Джамуха всё яснее осознавал, что дотянуть до лучших дней и вновь подняться, вернув себе прежнее уважение соплеменников, ему не удастся. От былой силы ничего не осталось. Черта, отделявшая его от ничтожества, с каждым днём становилась всё тоньше.
Зимой Джамуха и пятеро его спутников стали жить впроголодь: мелкого грабежа в такую пору года не сыскать, все сидят по своим аилам и далеко в степь не высовываются, а нападать на чужие курени вшестером чистое самоубийство. Кое-как перебивались охотой, но и тут им не всегда сопутствовала удача, так что время от времени случалось ходить с пустыми животами по два, а то и по три дня кряду. Лошади у всех вконец отощали. Под толстым слоем снега они искали остатки сухой травы, но этого было недостаточно для пропитания.
Спутники Джамухи роптали у него за спиной:
Обещал нам гурхан победу над врагами и довольную жизнь, а вон как неладно всё обернулось.
Да-а-а, впереди волчья пасть, а позади пропасть. Не привела нас к добру вражда с Чингисом: столько крови из-за неё пролилось в степи, да и мы, ничего не добившись, пребываем в ничтожестве.
Сколько бы крови ни пролилось, Джамухе всё мало. На высокое дерево взлетел, точно птица, однако же недолго сумел удержаться.
Как молодой коняга, резво одолел начало пути, но скоро выдохся: вот-вот запалится, споткнётся, да и захрипит, издыхая Верно говорят: сначала свари свои обещания и лишь потом вытащи их изо рта.
О том и речь. Подать надежду легко, но исполнить обещанное бывает непросто.
А начиналось-то всё хорошо.
Что с того? Разве имеет значение, как всё начиналось? Главное Чингис взял верх и скоро всех в степи подчинит своей воле, каждого поставит под пяту. Не будет от него людям добра, одно только зло. Много он несёт за собой напастей и раздаёт щедрою рукой, никому не жалеет.
Да уж, на зло не скупится окаянный. Прибирает к рукам улус за улусом, а погибели сколько ни раздаст, у него в запасе ещё безмерно останется.
И на нашу долю небось припас.
Это уж само собой, можешь не сомневаться.
Вон как жизнь обернулась. Обидно.
Обидно, когда за тобой гонится свора собак, и вокруг не сыскать ни одного камня, чтобы отпугнуть, зато когда окрест не видать ни одной собаки, под ногами валяется много камней. А у нас-то было чем защищаться и с чем нападать. Оплошали мы, и не раз оплошали.
То-то и оно. А ведь всё могло быть иначе.
Как же это иначе?
Могли бы пойти на мировую, нам ведь предлагали.
То-то и оно. А ведь всё могло быть иначе.
Как же это иначе?
Могли бы пойти на мировую, нам ведь предлагали.
Верно, если бы Джамуха не упорствовал в своей вражде и мести могли бы давно забыть о невзгодах. А он всё скрипит зубами, не может угомониться. Да теперь уж поздно идти на мировую, наше время ушло.
В дневную пору сова слепа, в ночную заяц, но тот, кого ослепила жажда мести, не видит света белого ни ночью, ни днём.
И чего он добился? Столкнулось яйцо с камнем Джамухе-то, наверное, мнится, что даже если небеса рухнут, для него найдётся отверстие, через которое он сумеет вылезти из-под руин.
Кто живёт с надеждой, встречает смерть легко.
А нам-то как быть? Из-за него сидим с подведёнными животами кабы не кожа, то кости бы развалились. Нынче возле скудного огня стучим зубами от стужи, а назавтра неизвестно, сумеем ли собрать достаточно сушняка для костра.
Для скитальца в морозную погоду и огонь холоден, а благое настроение не водит компанию с пустым желудком.
И просвета впереди не видать Уж как ни крути, люди больше не пойдут за нами.
Они идут туда, куда их ведут. Но если Джамуха мечется по степи, как ошалевший дзерен, и сегодня не знает, что предпринять завтра, тогда кому он нужен, кроме подобных нам простаков? Кто пожелает следовать за этаким гурханом? Да и нас куда он может завести?
И впрямь, чего нам ждать от него? Идущие следом за хромцом тоже скоро научатся хромать
По всему, дальше станет только хуже. Как бы нам не оплошать окончательно.
Да где уж тут оплошаешь: сиди, грози пальцем небесам и дожидайся своей судьбины.
Всяко случается. Иной раз думаешь, будто упустил удачу из рук и терять уже нечего, а потом видишь: самое главное-то ещё при тебе осталось, не успели отобрать.
Жизнь, что ли?
Её самую.
Ну да, жизни наши пока при нас.
Хоть это и верно, однако при таком положении скоро и жить не захочется.
Не знаю кому как, а мне моя жизнь всегда будет дорога, даже в голоде и холоде, и расставаться с ней я не желаю.
И я пожил бы ещё.
Да кто вас станет спрашивать? Если встретимся с Чингисом все наши жизни вместе взятые не будут стоить и одного лошадиного волоса.
Вот уж с этим спорить не стану. У него просить пощады всё равно что отбирать мясо у тигра.
Истинную правду говорите. Потому нельзя нам ждать своей участи, ничего не предпринимая. Обмозговать всё надо как следует.
Я каждый день только и делаю, что мозгую, впору голову сломать.
Напрасное занятие измышлять выход, когда за нами нет и малой силы. Пока топор опустится, пенёк отдыхает вот вся наша радость нынче.
То-то и оно. А ведь голова на плечах у каждого одна: если что запасной из глины не вылепишь да на место прежней не приставишь
Джамуха не слышал этих разговоров, но чуял: смерть подкарауливает где-то неподалёку, затаившись в трепещущей темноте чутко стережёт, выжидая момента, чтобы подкрасться внезапно, как подкрадывается хитрая лиса к сидящему подле своей норы тарбагану.
Когда Джамуха и пятеро его спутников собирались у костра, он, как правило, хранил угрюмое молчание. Да и что ему было сказать? Планов он не строил, и никаким его обещаниям отчаявшиеся скитальцы не поверили бы. Над пляшущими языками пламени порхали снежинки: замедленно, словно заворожённые светом мотыльки, они снижались и таяли, растворяясь в тёмном воздухе. Небо словно специально посылало их на гибель, дабы напомнить о бренности всего сущего, в том числе и человеческих жизней, коих неисчислимо растаяло в жарком полыхании страстей и самолюбивых устремлений без имён, без памяти, без следа Нукеры в присутствии гурхана порой обменивались односложными фразами, но чаще всего тоже сидели тесным кружком в бессловесном оцепенении, хмуро уставившись в огонь скудного костра или выше, в не знающее пределов пустынное пространство перед собой. Не о чем было им говорить; каждого теперь своя собственная судьба заботила куда больше, чем будущность сотоварищей. Тяжёлая, гнетущая тишина висела над выстуженной зимними ветрами степной ширью.
А грозные события надвигались подобно стремительному и неотвратимому степному бурану. Голод и холод вконец озлобили несчастных изгоев. И нукеры Джамухи сговорились купить себе прощение у Чингис-хана ценой жизни своего господина. Во время вечерней трапезы они, улучив момент, дружно навалились на Джамуху: связали, затем уложили в телегу и, накрыв его старой овчиной, поехали сдаваться.