Что бывает тепло и тишь,
Что бывает лучом согрет
Даже дикий в степи камыш.
Я тянулся, я рос, я жил,
Под кинжалами бурь и вьюг.
Я расцвёл из последних сил,
И увидел вдруг Солнца круг!
Я цветок, что вырос в саду,
Где высокий небесный свод,
И в горячечном сонном бреду
Резал вены мне синий лед
Колокольчики
«Колокольчики мои, цветики степные,
Что глядите на меня, темно-голубые?
И о чем звените вы в день веселый мая
Средь некошеной травы головой качая?»
Алексей Толстой
Иногда мама рисовала. Это случалось редко, и Маня любила наблюдать за ней из своего уголочка. Сначала был белоснежно чистый лист бумаги, а потом он заполнялся цветными пятнами, и вот Маня уже различала очертания вазы, а в ней один за другим распускались нежные цветы на тонких зеленых стеблях. Маня жадно следила глазами за движениями кисти, и ей казалось, что это рисует она. У самой Мани были только цветные карандаши, которые вечно ломались. Она любила держать в руках эти разноцветные палочки, любила водить ими по бумаге. Но получались какие-то каракули. Вот если бы попробовать красками! Но мама красок ей не давала. «Научись сначала рисовать, говорила она. Для этого и карандашей достаточно».
Однажды мама вышла из комнаты, и Маня, охваченная внезапным порывом, подошла к ее картине, взяла кисточку, обмакнула в краску и стала завороженно водить ею по бумаге. Она рисовала цветы. Вернее, дорисовывала то, что мама уже успела изобразить. Она макала кисточку то в синюю, то в красную, то в желтую краски, и с наслаждением наблюдала, как яркие огромные цветы расцветают на фоне ясного неба. Маня чувствовала себя волшебницей, а из-под ее руки рождался новый чудесный мир. Она и не заметила, как вернулась мама.
Мама ахнула, закричала на Маню, выдернула у нее из рук кисточку. «Никогда!! Не смей! Трогать мои краски! И рисовать на моих картинах! Ты все, все испортила!» В гневе она разорвала картину, а когда Маня, заплакав, хотела обнять маму и попросить у нее прощения, оттолкнула девочку. «Уйди! Не трогай меня! Не хочу с тобой разговаривать! Взяла и все испортила! Научись сначала рисовать, художник!». Маня тихонько ушла в свой уголок, достала листок бумаги и принялась чертить на нем что-то своими карандашами.
А на следующий день, когда Маня была в детском саду, случилось чудо. Она нашла на полу листочек, на котором простыми цветными карандашами были нарисованы ослепительно-красивые цветы. Колокольчики. У Мани захватило дыхание. Она смотрела на светло- и темно-голубые головки цветов, и ей казалось, что они легонько покачиваются под порывами ветра, и тихо-тихо звенят. И тут ее озарило. Она возьмет этот листок, спрячет, и принесет домой. И покажет маме. И скажет, что это она, Маня, так нарисовала! И тогда мама, конечно, даст ей краски, и разрешит водить кисточкой по бумаге, и Маня снова создаст свой удивительный мир!
Так она и сделала. Сложила листочек вчетверо, положила в кармашек, и вечером с гордостью раскрыла его перед мамой. «Смотри! Это я, я нарисовала! Тебе нравится?» и девочка с надеждой и ликованием заглянула маме в глаза.
Мама с недоумением разглядывала рисунок. «Где ты это взяла? Что ты плетешь небылицы? Так я и поверила, что это ты», фыркнула она насмешливо. «Это я! Сегодня, в детском саду! Тебе нравится?». Мама строго поджала губы: «Хорошо. Предположим, что я поверила. Если это и правда ты нарисовала, значит, сможешь и повторить. Бери свои карандаши, садись и рисуй. И чтобы было точь-в-точь. Точь-в-точь, как здесь. А не сможешь, тебе хуже. Терпеть не могу вранья!»
Сжавшись, Маня прошла в свой уголок. Она очень устала сегодня, ей хотелось просто поиграть. Но она послушно села за стол, взяла карандаши и стала очень-очень стараться. Терпеливо перерисовывала она вьющиеся линии цветов, пытаясь наполнить их цветом и жизнью, чтобы также зазвенели они на ветру. Время тянулось очень медленно. Маня слышала, как тикают часы. В глазах все туманилось, рука с карандашом двигалась как во сне, и сердце сжималось от страха. Она очень старалась, но колокольчики выходили кривыми, и цвет у них был не ярким, а тусклым. Штрихи выходили грубыми и упрямо вылезали за контур. Маня терла и терла листочек резинкой, пока бумага не сморщивалась, и от резинки оставались грязные пятна. Маня трудилась, боясь остановиться, и терпеливо слюнявила кончики карандашей, чтобы сделать цвет поярче. Во рту оставался странный горько-кислый привкус грифеля. А потом снова вступала в работу резинка. И вот, когда на мятом листочке уже начала просвечивать дыра, мама неожиданно оказалась рядом и резко выдернула рисунок у нее из-под руки.
Художник! насмешливо произнесла мама. Выпороть бы тебя за вранье! Но уже поздно. Соседи спят. Марш в постель! И чтоб я тебя не видела и не слышала! Лгунья.
Мама скомкала оба рисунка и отправила в мусорное ведро. А Маня быстро разделась и юркнула под одеяло. Она пыталась не заплакать, но слезы упрямо ползли по щекам. Мама выключила свет, и на стене заплясали страшные тени. Маня тихонько натянула одеяло на голову. Наступила полная тишина, только громко со скрипом тикали часы. Слезы текли и текли, и Маня чувствовала себя очень плохой, дурной, ей хотелось просить прощения, обнять маму, поцеловать ее, и увидеть, что она простила ее и снова любит. Но мама спала, и нельзя было ее будить. Завтра, завтра Маня будет просить прощения, и обнимать, и целовать ее. Завтра, завтра
Всхлипнув, Маня уткнулась носом в мокрый угол подушки и уснула. Она шла по полю из голубых колокольчиков. Цветы сияли под лучами солнца и мягкой волной покачивались на ветру, и нежно-нежно звенели. И тут появилась мама. Она шла сердитая и строгая, и била ремнем по колокольчикам. Цветы осыпались, нежный перезвон их затихал, сменяясь протяжным гулом. «Нет! горестно закричала Маня. Мама, не бей! Я больше не буду!». Но мама не слышала ее. Она шла, твердо поджав губы, и все хлестала и хлестала ремнем. И вскоре только стебельки качались на ветру. Солнце погасло. И Маня погрузилась в темноту.
***Тихий свет золотых фонарей.
Спящий город уснул в колыбели.
Это отзвук печали моей,
Это звуки печальной свирели.
Я танцую в вечерней тиши,
Одинокая комната тает,
И из детской певучей души
Льется песня далекого рая
Листопад
«Началось все с листа, трепещущего на ветру».
(Дж.-Р. Толкин)
«Каждый лист дерева становится страницей священного
писания, если однажды душа научилась читать»
(Неизвестный автор)
«Господи, может быть, и я, сама того не ведая, попирала ногами
Твои всеблагие дары, может быть, и моя душа была заражена
спесью, и только Твое милосердие не дало мне пасть ниже,
но поддержало меня!»
(Г. Х. Андерсен)
Как хорошо было в тот морозный осенний день! Воспитательница шла по улице, а за ней, словно воздушные разноцветные шарики, крутились и подпрыгивали от нетерпения дети. Среди них была и Маня.
Мимо спешили куда-то люди, и одна девушка задержала свой взгляд на Мане, улыбнулась ей и побежала дальше.
И вот, наконец, Парк! И аллея с высокими столетними кленами. Дети разбрелись по аллее, а Маня, застыв на месте, смотрела на небо. С неба падали листья. Они медленно кружились, словно легкие перышки, и тихо опускались на землю.
Это заколдованные птицы, шептала Маня. Раньше они были дикими голубями, объяснила она подошедшему мальчику. Они были дикими и свободными. Я знаю, потому что я была их Королевой!
И у тебя была корона? простодушно спросил мальчик.
Да. Маленькая золотая корона. И мы жили в лесу, но летали, где хотели. И однажды вокруг Мани стояло уже несколько детей. Однажды злой волшебник поймал нас сетью. И всех голубей превратил в листья. И теперь они могут летать только, когда падают с дерева
А ты?
А меня он превратил в девочку, ведь я была королевой! Но мне больше нравилось быть диким голубем И летать.
Маня склонилась к черной влажной земле и подняла один лист ярко-желтый, с красными прожилками. Поднесла к губам и поцеловала его.
Я тебя помню, прошептала Маня. Ты был таким красивым!
Они все красивые, завороженно вздохнул мальчик. Хочешь, мы соберем еще листьев и принесем тебе?
Да, важно кивнула Маня. И получится стая. Стая прекрасных диких голубей. И я возьму их с собой домой, и им будет хорошо. Только выбирайте самые красивые, ладно?
И дети снова разбрелись по аллее. То и дело подходили они к Мане и показывали ей найденные сокровища.
Красивый? Красивый? спрашивали они, и Маня, с королевским величием, кивала в ответ или отказывалась взять лист.