Виктор Улин
Москва Санкт-Петербург
Всем, кто был рядом со мной
в те далекие и счастливые годы
« Но я таки попытался!
сказал Иаков, потирая разбитое колено.»
(Виктор Улин. Из ненаписанного)
Пролог
Всему свое время, и время всякой вещи под небом,
так говорил иудейский царь Соломон.
Время читать чужие мемуары и время писать свои,
так скажу я, русский писатель Виктор Улин.
* * *
Впрочем, это самое время не все делает своевременно.
Ведь даже главная мировая сущность
ЖЕНСКАЯ ГРУДЬ
достигает нужного размера слишком поздно.
А вовсе не тогда, когда того хочется обладательнице.
* * *
Жизнь катится чем дальше, тем быстрее.
Если в детстве невыносимо длинными казались минуты, в молодости приходилось считать дни, то с определенного момента уже годы свистят, как пули.
Но не у виска, а прямо в сердце.
Традиционно принято считать что желание писать собственные мемуары есть неосознанное предощущение конца.
Насчет последнего покажет жизнь.
Но тем не менее сегодня, оглядываясь назад только назад, поскольку вперед смотреть нет никакого смысла, а на настоящее давно закрыты глаза оглядываясь назад, я понимаю, что в жизни моей было нечто достойное.
Достойное даже в наше время, лишенное авторитетов, знаний, самого понятия о культурном пласте, созданном предыдущими поколениями и предыдущими веками.
Мне повезло: я родился в культурной семье.
В раннем детстве мама читала мне вслух «Евгения Онегина» (которого мой дядя Сима вообще знал наизусть!).
Я никогда не читал фантастики; «Трех мушкетеров» с трудом одолел до половины и бросил от скуки меня всегда влекло к себе что-то реальное.
И сейчас я понимаю, что жизнь не обделила меня знакомствами с интересными людьми.
Например, с Семеном Степановичем Гейченко директором Пушкинского музея-заповедника в селе Михайловском Псковской области.
Или с академиком Чазовым министром здравоохранения СССР, личным врачом Л.И. Брежнева
О них, возможно, я тоже когда-нибудь напишу.
А здесь я собрал несколько мемуарных очерков об одном из лучших периодов своей жизни: учебы на заочном отделении Литературного института имени А.М. Горького Союза писателей СССР в Москве.
Мой друг Литинститутских времен, Самарский драматург и прозаик Александр Ануфриев, с которым я делился некоторыми отрывками в процессе создания книги, написал:
Слушай, ты единственный из нас, кто это делает. Пусть хоть что-то от нас останется!
Надеюсь, что в самом деле останется хоть что-то.
Конечно, любой выпускник нашего уникального учебного заведения может написать мемуары, но все видят по-разному одно и то же явление.
И кроме того, хочется подчеркнуть один несомненный факт.
Сейчас общий уровень высшего образования в России снизился почти до нулевой отметки, ВУЗы все как один поименовались университетами (без осознания самого понятия «университет») и перешли на коммерческую основу. Возможность стать студентом и выпуститься по любой специальности зависит только от платежеспособности соискателя.
В наши годы Литинститут финансировался Союзом писателей СССР со всеми вытекающими требованиями. Учеба была бесплатной, студентами становились на основе строгого отбора по творческому конкурсу, да и все пять лет никто никого не тянул, за творческую несостоятельность безжалостно отчисляли.
Поэтому сам уровень нас, тридцатилетних студентов конца ХХ века, отличается от таких же 30-летних выпускников 2-й декады века 21-го таким же образом, как издание книги в те времена (с включением с планы издательства, несколькими стадиями редактуры и «невозвращаемымавансом» автору) от ситуации нынешней когда любой богатый графоман в течение 2 недель может издать свое 20-томное ПСС на мелованной бумаге, с шитым блоком и в тисненом переплете.
Sapienti sat.
Мне захотелось вспомнить своих сокурсников, воскресить в памяти какие-то черты и черточки той жизни, поведать что-то смешное, что-то грустное, но могущее быть интересным хотя бы тем, что по мере написания ко мне приходили мысли о литературе, которые я не излагал в других произведениях.
Разные части писались в разное время и с разными подходами; некоторые главы изначально не предназначались для широкого круга.
Однако у меня постепенно созрело решение вывести свою память на простор и объединить все фрагменты в одну книгу.
Что я и сделал.
Кое-что может повторяться, кое-какие детали могут не совпадать.
Я не стал менять ничего.
Оставил и реальные события и реальные имена.
Оставил все детали бытия и ту неповторимую ауру чувственности, которая окутывала будущих художников слова, стоявших у порога лестницы, которая казалась ведущей на Олимп.
И предложил почитать все, что возникает у меня в памяти при мысли о том здании на Тверском бульваре 25, где прошли с промежутками 5 лучших лет моей жизни с 1989 по 1994 годы.
Надеюсь доставить своим бывшим сокурсникам ностальгическое удовольствие, а новым читателям интерес от встречи с жизнью, которая уже никогда не повторится вновь.
Уфа
«И Степану Халтурину спать не дает динамит»
Почему у меня сразу по написании названия в заголовке возникла строчка из любимой поэмы Пастернака «1905 год»?
Разумеется, не потому, что поэт был связан с этим городом.
Пастернак не имеет к Уфе ни малейшего отношения; ему здесь не поставили бы даже уродливого словно монстр из компьютерной игры! памятника, украшающего одну из площадей Оренбурга. И напоминающего всем прохожим. что Александр Сергеевич Пушкин в поисках материалов по истории Пугачевского бунта добрался на восток до этого городишки на границе Европы с Азией
Нет, просто с окна своего 14-го этажа я увидел ползущий вдалеке нефтеналивной состав.
И подумал, что здорово было бы налить эти цистерны не мазутом, а динамитом, а потом грохнуть по одной из них кувалдой.
Чтобы взлетело на воздух все сущее вокруг меня.
В стоса и спаса и в протопопские херувимы, в католикоса греческого и митрополита Санкт-Петербургского, в 33 света и в мутный глаз через 7 гробов в центр мирового равновесия!
1
Я родился в этом городе 22 июля 1959 года.
Через 14 лет от Победы над Германией. Или 6 от смерти Сталина. 3 года после одиозного ХХ съезда КПСС, развенчавшего культ Вождя. Съезда, делегатом которого был мой дед по маме, партийный работник
Так написал я сам о себе во внутреннем монологе полностью аутогенного главного героя романа «Der Kamerad».
Трагедия моя состоит в том, что дед Василий Иванович Улин был партийным работником союзного масштаба и после войны не вернулся обратно в Ленинград, откуда эвакуировался в 1941 году с одним из оборонных заводов.
Если бы он вернулся, то я родился бы ленинградцем и жизнь свою прожил бы совершенно иначе.
Вращался бы среди людей, а не среди воинствующего бескультурья, из которого так и не сумел вырваться.
* * *
Не помогло мне и то, что отец мой, врач-хирург-амбидекстр Виктор Никитович Барыкин (погибший трагически на четвертый день после моего рождения) был не просто из старой интеллигентски-барской семьи, а по своей матери Зое Ивановне Воронцовой происходил из ветви того самого дворянского рода.
И даже то, что и отца моего и дядю Михаила Никитовича, уважал один из последних русских интеллигентов этих мест ушедший от нас Юрий Андрианов
Высокий, тонкий, серебряновеково бородатый поэт, по возрасту находившийся ровно посередине между мною и поколением родителей.
* * *
И по сути дела всю свою жизнь я пытался выкарабкаться даже не из болота (из болота-то все-таки можно вылезти, если ухватиться за что-нибудь, растущее неподалеку), а из ямы в песке.
То есть оттуда, откуда спасения не может быть в принципе.
2
Писать я начал тому назад более полувека: 21 сентября 1967 года.
* * *
Эту дату отмечаю с биографической точностью.
Ведь до сих пор сохранилась одна из первых записей в дневнике, который я вел спорадически на протяжении четверти века.
В тот день я бодро сочинил собственное продолжение детской сказки -«Приключений мышонка Пика», не помню уже какого автора.
Правда, записать я этого сочинения не смог.
Не по причине неграмотности в 8 мальчишеских лет; читать я научился в 4 года, писать в 4,5, а в 5 уже и читал, и писал и говорил по-английски.
Просто в ту осень, в первые недели моего второго класса, один одноклассник сделал мне подножку в школьном коридоре.