Как созвучны иволга и Волга! - Сборник 2 стр.

Живу, дышу а вскорости умру.
Ещё дышу под ветром на юру.
Ветра, ветра шумят в пустом бору.
Я слышу их я вовсе не умру.
Я слушаю древесную кору.

Под коркой ледяной, как снег шурша,
Кольцуется бессмертная душа.

Тяжёлым и неровным шагом,
Прочь от следов злодейства явного,
Прочь по бурьянам и оврагам
Уходит лето окаянное.

Раскаянье подобно осени.
С ветвей испуганных слетая,
Уже горят следы на просеке,
Горят, как шапка воровская.

А наши имена не названы,
В забвенье канули. Коль скоро
Рискнёте по следу увязнете
В молчании сырого бора.

Где мороси стальные шарики
Летели мимо не заметили,
Где шум впитавшие лишайники 
Пособники, а не свидетели.

Мы молоды и бегство вечное
Не в тягость, но зачем же следом
Воспоминание увечное,
Как ветка чёрная под снегом?

Родина, годы земного скитания
И послушанья судьбе,
Всё, что имею,  в час расставания
Я оставляю тебе.

Тяжесть гордыни, горечь желаний,
Куча нажитого впрок,
Прошлого стыд и позор обещаний,
Спутанный мыслей клубок,

Тот, что крутится, да не мотается,
Тайный и сладкий грешок
Пусто. Лишь ветер в мешке трепыхается.
Бросьте в сугроб и мешок.

Звезда в потоках темноты.
Звенит в снегу кустарник стылый.
Такой ты видишься, Россия,
Край холода и пустоты.

Кто сосчитал твои кресты,
Твои безвестные могилы?
И думал я, теряя силы,
Что я несчастен, как и ты.

Моя печаль тобой хранима.
Но дрогнет дымная равнина
И шевельнётся, как во сне,

И надо мною грозно стынет
Взор вопрошающей пустыни:
«Ты смеешь жаловаться? Мне?»

Решил я уйти от судьбы.
Чем ждать её милость в тревоге,
Уж лучше я буду столбы
Считать на великой дороге.

В котомке краюха да нож,
Кисет, деревянная ложка.
Она говорит:
 Не возьмёшь
Немного беды?
На дорожку?

Хоть смертный сон, как вечный снег, глубок,
В нём зримо то, что было прежде снега.
Не тленья жуть, не увяданья нега,
Но забытья затверженный урок

Избрал зерно для долгого ночлега.
Он в снежном мире мал и одинок,
Но мерно бьётся тайной жизни ток.
Зерно ли есть подобие ковчега

Или ковчег подобие зерна?
Их тайну сохраняют письмена,
Сухой травы начертанные знаки,

Свидетели немого языка
Безмолвные, но за строкой строка
Как в янтаре застывшие во мраке.

Не сломит стебель прозябанья гнёт
И дней однообразных оскуденье.
Остаток их, полуночное бденье,
Он в ожиданьи дерзком проведёт.

Для нас зима, а для него знаменье
Явленное, над ним уже грядёт
Суровый суд, но вместе с ним и тот,
Кто знает тайну жизни пробужденья.

И злую мощь морозного огня,
И малость отступающего дня,
И ветра леденящее касанье,

И наступившей ночи древний страх
Приветствует, сгорающий в снегах
Под снежных зёрен мерное шуршанье.

Стволы почти прозрачны на свету,
Переливаясь синими тенями.
Январский лес промёрзлыми ветвями
Вцепляется в дневную пустоту.

Никто не видит злую красоту.
Над бледными лесными куполами
Зелёными и алыми огнями
Раскинулся морозный сад в цвету.

И медленно растёт со всех сторон,
Сгущается шуршащий перезвон,
Высокое дневное безразличье.

Ветвей отвесный, дрогнувший поток
Мерцаньем ледяным себя облёк.
Ты видел музыку во всём её величье.

И не двинутся доныне
Под бескрайней лунной ночью
На заснеженной равнине
Трав сухие многоточья.

Словно в книге, где собрались
Все земные упованья,
Стёрлись строки, и остались
Только знаки препинанья.

Уже апрель забрёл за половину,
И снег сошёл. А в поле тишина,
Зернится иней, и озарена
Седым огнём пустая луговина.

Но не увидишь яркого пятна:
Ожухлый снег, травы сухая тина
На тёплых склонах розовеет глина
Кротовников. Земная глубина

Уже не спит, но очи не открыла
И видит сны. Ивняк мерцает стыло
Над бледною, стоячею водой,

И солнца ком, лохматый, спиртовой,
Горит бездымно, без тепла, устало,
И тянутся весенние подпалы.

Уже апрель забрёл за половину,
И снег сошёл. А в поле тишина,
Зернится иней, и озарена
Седым огнём пустая луговина.

Но не увидишь яркого пятна:
Ожухлый снег, травы сухая тина
На тёплых склонах розовеет глина
Кротовников. Земная глубина

Уже не спит, но очи не открыла
И видит сны. Ивняк мерцает стыло
Над бледною, стоячею водой,

И солнца ком, лохматый, спиртовой,
Горит бездымно, без тепла, устало,
И тянутся весенние подпалы.

Гонишь прочь воспоминанье,
А оно опять снуёт.
В ясном воздухе мерцанье,
Чёрной бабочки полёт.

Этот тёмный мотылёк
Опустился прямо в руки,
Словно тёплый уголёк
Предстоящей вечной муки.

Луна в воде лежит замком амбарным.
Здесь мог бы утонуть безумный мельник.
За омутом чернеет частый ельник,
Как Пушкина густые бакенбарды.

Еловые трепещущие лапы
Во тьму неслышно расправляет бор.
Всё тишь да блажь. Со стародавних пор
Во мшарах кувыркаются арапы.

У самых стен чертополох лиловый,
Кладбищенский лопух и мелкие цветы
Покрыли сплошь упавшие кресты 
Красив на солнце твой венец терновый.

И кровли нет. Потоком высоты
Затоплен храм, и Спаса взор суровый
Теряется, увидев полдень новый,
Четвёртый день творенья маяты.

Нет в мире слов, и говорить о чём?
То, что когда-то было кирпичом,
Вновь стало камнем, возвратив природе

Творенья долг. На месте алтаря
Растёт трава, неслышно говоря:
«Раз небо есть, то нет нужды во своде».

И на место тревоги пришло забытьё,
Словно осени поздняя, странная милость.
Так с небес пустота сходит в сердце твоё,
Чтоб спокойно шепнуть «ничего не случилось».

В мутный воздух так медленно плавится дождь,
И ты мыслью дневною, как раньше, владеешь
И по комнате узкой спокойно бредёшь,
Как и раньше бродил, но уже не посмеешь

По ступеням сойти на сырую траву,
До опушки лесной добежать незаметно,
Потому что сквозит за тобой наяву
Чей-то пристальный взор сквозь окрещённые ветви.

И в бурьяне сухом заплутав в одночасье,
Не посмеешь один забрести вдоль реки,
Где на мелях округлых в преддверье ненастья
Зажигаются ветром сухие белки.

Не посмеешь один заглядеться назад.
Мчатся прямо к тебе, не желая ответа,
Бледный ветер речной, остывающий сад
И холодная ярость забытого лета.

Порой мы с удивленьем замечали 
Во время нашей встречи, всякий раз
Торжественно и дружно замолкали
Все звуки, окружающие нас.

И летний день не шелестел ветвями,
Не проносился дрожью по листам,
И облака, застывшие над нами,
Внимательно прислушивались к нам.

День воскресный и тает зима,
кроет улицы снежная слякоть.
Ветки, люди, машины, дома
и души беззащитная мякоть.
Скрыв её за сетчатками глаз,
молчаливо по городу кружишь,
напрямик рассекая подчас,
как слепец, тротуарные лужи.

Снег газонов бесцветен и рыхл,
стёкла окон в размывах рыданий,
и по следу свиданий былых
только память толкает меж зданий.
Память юности застит зрачки:
лик девичий, любовь и остуда,
даже имя забылось почти,
но живёт ощущение чуда.
Память юности тычет иглу
в ткани чувств воспалённых и мыслей
Как в них был ты порывист и глуп,
сам, тот юный,  себе ненавистен!

Берег Волги. Над той же рекой
тот же ветер, такие же тучи,
тот же шорох, а ты уж другой
и не факт, что хоть в чём-нибудь лучше.
Не скопил ни богатств, ни ума,
лишь в желаньях стал мягок и розов
День воскресный, раскисла зима
накануне Никольских морозов.

Край лесов и болот окаянных,
Отвоёванных палом полей.
Запах хвои, дурманы туманов,
Над болотами клик журавлей.
Прилепились, как гнёзда, деревни
На угорах над вёрткой рекой.
В тишине лишь, как стражники, певни
Перекликами рушат покой.

Да с утра, когда солнца квадрига
Перекатит еловый лесок,
Под обрывом горбунья Шишига
Зазывает нырнуть в бочажок.
Занырни, если жизни не жалко
Лучше ж спрячься за вербным кустом
И смотри, как на стрежне русалка
Губы струй рассекает хвостом.

А русальей забавой натешась,
Ляг спиной в шерсть травы на лугу
И внимай, как забывчивый Леший
Рассыпает по лесу «агу»,
Как сквозь воздух, что вкусен и плотен,
Отвечают ему через миг
То Бирюк, то Лаюн, то Болотник,
То хозяин лесов Боровик.

С их натурой не спорят здесь люди,
Что растут с топорами в руках,
Белоглазые правнуки чуди,
Затерявшейся в мшистых веках.
В полдень солнце прожаривает небо,
Засыхает в траве ветровей
В край какой не забрёл б за потребой,
Помню: сам я от этих кровей.

Здесь вспоён духом елей и сосен,
Здесь на круге природного сна
Мне родня и кудесница Осень,
И колдуньи Зима да Весна,
И лягушка, и ворон на ветке,
И пчела, что сбирает нектар,
И Ендарь, и мохнатый Медведко,
И горячая птица Витар

Как бы Бог ни раскинул дороги,
Верю: будет последняя мне
В этот край по Сити и Мологе,
В этот мир по Ухре и Шексне.