Мальчишки молча переминались с ноги на ногу.
Мосцепанов взял в руки листок бумаги, исписанный каллиграфическим почерком, посмотрел на учеников ничего не выражавшим взглядом.
Ну, раз все в сборе, сказал Мосцепанов, объявляю вам решение хозяина нашего, господина Демидова. На весеннем караване отправляетесь вы в Петербург, а через него во Францию. Так что даю вам два дня на сборы и прощание с родными. В Усть-Утку поедете заранее. Скоро уже лёд на Чусовой вскрываться будет.
Сообщение подростков не обрадовало, но и высказывать возражения они не собирались. Кто ж рискнёт сопротивляться воле всемогущего Демидова?
Можно сегодня уйти? уточнил Илья, приняв факт как данность судьбы.
Вам с Густомесовым можно и сегодня, у вас родители здесь, в Тагиле живут. До ночи успеете. А Сохнин завтра с утра пойдет
Ванька Сохнин, у которого из родных были только дед с бабкой, наморщил лоб, сказал с обидой:
Я дедову заимку и ночью найду, не маленький.
Мосцепанов, с заметным равнодушием ответил:
Ну, коли не боишься, иди в ночь. Потом, словно спохватившись, сказал:
И вот ещё что. Учиться в Париже будете, а караван полгода идёт Ведь забудете всё, ленивцы, а хозяин вас по прибытии сам захочет экзаменовать по языку. Я распоряжусь, чтобы вам учебники выдали Будете на караване повторять и между собой на французском говорить. А караванный за вами присмотрит.
А к-как там, в П-париже? робко спросил Федька. Для него лишнее слово было поступком героическим. Он немного заикался, стеснялся этого, а суровые одноклассники дразнили его и за робость, и за дефект речи. Когда он появился в Выйской школе, то нашел в Илье своего защитника. Дразнить стали меньше, но говорить от этого Федька всё равно не стал больше.
Мосцепанов, нервно перебиравший бумаги на своём столе, поднял голову, посмотрел из-под седеющих бровей на отроков, ответил:
В Париже? и голос его чуть дрогнул, теплее, чем на Урале И резко закончил разговор:
Чего застыли, идите, собирайтесь.
Как только мальчишки оказались в коридоре и первый шок от услышанного прошел, Швецов мечтательно сказал:
Мы сможем увидеть пол-России, поплывём по Каме, по Волге!
Ванька посмотрел на приятеля как на сумасшедшего и заявил решительно:
Сбегу я. Мне Париж без надобности, а деда с бабкой одних оставлять не хочу.
Швецов урезонил:
Ты подумай, что с ними сделают, если сбежишь! Запорют до смерти, чтобы другим неповадно было детей своих скрывать от учебы за границей вот и вся недолга. А если поедешь, то через несколько лет вернёшься домой, сможешь им помогать.
А они доживут? Дождутся?
Да они ж у тебя не старые совсем, влез в разговор, слегка заикаясь, Федька. Е-если дед один на лося х-ходит, значит, силы ещё е-есть? Да и б-бабка Лукерья го-оразда ругаться. Если бы немощная была, могла б так орать?
Да ты откуда знаешь? Удивился Сохнин, знавший, что Федька стесняется своего заикания и предпочитает при разговорах присутствовать молча.
Батька мой сказывал. Справляясь с заиканием, продолжал Густомесов. Видимо, общее волнение из-за предстоявшей поездки и его вывело из молчаливого состояния. Он в господский дом дрова привёз, разгрузил, куда приказчик сказал. А бабка твоя ка-ак налетела на энтого приказчика, что мол, эти дрова ей нужны б-были, для кухни, печь топить, расстегаи печь, а теперь из-за того, что дрова не там сгрузили, у неё расстегаи перекиснут. Жуть, г-говорит, как ругалась.
Тихо переговариваясь, мальчишки вошли в большую комнату, которая служила ученикам заводской школы и спальней, и местом для приготовления уроков. Там их уже ждали однокашники, узнавшие о новости от надзирателя.
Мы не увидимся больше? спросил кто-то из учеников.
Почему не увидимся? отвечал Илья. Мы к утру четверга тут должны быть. Мосцепанов сказал, что ради такого дела нас сам в Усть-Утку доставит.
Не дожидаясь ужина, который не сулил ничего хорошего, кроме перловой каши на воде, трое подростков отправились по домам, где их в понедельник, в начале рабочей недели, никто не ждал.
Проводы
Илья был старшим сыном литейщика[5] Черноисточинского завода[6] Николая Швецова. Отец Фёдора Густомесова работал приказчиком на Выйском медеплавильном заводе[7], а Иван Сохнин был сиротой, отец которого погиб во время весеннего сплава «железного» каравана по горной реке Чусовой.
Не дожидаясь ужина, который не сулил ничего хорошего, кроме перловой каши на воде, трое подростков отправились по домам, где их в понедельник, в начале рабочей недели, никто не ждал.
Проводы
Илья был старшим сыном литейщика[5] Черноисточинского завода[6] Николая Швецова. Отец Фёдора Густомесова работал приказчиком на Выйском медеплавильном заводе[7], а Иван Сохнин был сиротой, отец которого погиб во время весеннего сплава «железного» каравана по горной реке Чусовой.
Подростки, выйдя из здания школы, отправились каждый в свой поселок. Иван побежал к бабке Лукерье, которая была стряпухой в господском доме в Нижнем Тагиле, Илья пошёл в Черноисточинск, а Фёдору нужно было всего лишь дойти до берега Выйского заводского пруда, где стоял родительский дом.
ВанькаВанька рассчитал правильно: бежать к дедушке на заимку нельзя. Во-первых, далеко и долго, а во-вторых, он может быть на охоте. Что толку сидеть его и ждать в пустой избе охотник иногда по несколько дней ночует в тайге. Ванька решил бежать в господский дом, где кухарила бабка Лукерья. Ей он всё расскажет, а уж она передаст всё деду.
Мальчишка стремглав пересек двор, чтобы не попасться никому на глаза из служащих рудничных или заводских. В обед и ужин они приходили сюда не только поесть, но и переброситься последними новостями и поиграть в шахматы.
Стряпуха Лукерья, в просторной рубахе, заправленной в длинную юбку, стояла у печи, вытирая фартуком капли пота, катившиеся по раскрасневшемуся полному лицу. Увидев внука, чуть не уронила на ноги сковороду, на которой пекла блины. Ведь ученикам Выйской школы категорически запрещено было уходить домой.
Случилось что?
Баушка, я предупредить пришел.
Лукерья гусиным перышком смазала сковороду маслом, налила половником жидкую массу и поставила на печь. Только теперь она могла оглянуться на внука.
О чем? Ей хотелось обнять своего ненаглядного Ванечку, расспросить подробнее, что случилось, но наверху, на втором этаже, господа ждали блинов к чаю, и она не могла ни на минуту отвлекаться от плиты. Скоро придёт горничная, чтобы тарелку с горкой блинов унести наверх. Двухведерный самовар уже унес истопник.
Всё-таки Лукерья уличила момент и на сковороду поменьше плеснула блинной массы, испекла угощение внуку, быстро переложила на тарелку:
Угостись пока. Погодь, Ванюшка, маненько. Вот с блинами управлюсь и поговорим. А ты пока говори, я слушаю.
Ванька, набив рот едой, замолчал. А свободными руками налил себе кипятку из старого кухонного чайника, плеснул морковной заварки. Он часто раньше бывал у бабушки на кухне, и хоть прошло несколько лет, как его забрали на учёбу, в бабушкином хозяйстве ничего не изменилось всё стояло, как прежде, на своих местах.
Нас, баушка, в Петербурх отправляют: меня, Илюху и Федьку. На караванах сплавлять будут.
Услышав новость, Лукерья от испуга чуть не выронила сковороду, запричитала:
Ой, лишенько, беда-то какая! А за что ж вам наказанье такое? Чего вы натворили?
Баушка, мы не натворили. Господин Демидов велел лучших послать. А мы лучшие! Нас отпустили домой попрощаться. Вот я к тебе и прибежал. А завтра к вечеру нужно вернуться.
Бабка, причитая, снова занялась блинами, а Ванька в тепле кухни, да после еды сомлел. По телу разлилось тепло, и он заснул прямо за столом.
Пришёл ужинать заводской кучер Силантий. Как и положено заводскому кучеру, он все новости узнавал одним из первых. Так что, увидев спящего лукерьиного внучка, не удивился, только сочувствующе спросил:
Малец попрощаться пришел?
Лукерья, не поворачивая потного лица от русской печи, только вытерла слёзы фартуком, положила на тарелку кусок жареного мяса, картошечки, посыпала горкой зеленого лука, молча поставила перед Силантием. Тот, отрезая от ржаного каравая ломоть хлеба, как мог, начал утешать:
Ты погоди, Лукерья, слёзы лить. Его же не на вовсе отправляют. Вон как Беловы-то приказчики поднялись, власть какую над заводскими забрали, а ведь все в заграницах проучились
Так у них папка с мамкой-то были, было кому защитить да посодействовать А мы-то с дедом что можем? А-а, Лукерья с отчаянием махнула рукой Ладно, чего уж, надо собрать Ванюшку, чем бог послал. Возьмёшь его к себе ночевать?
Кучер увел Ваньку спать на сеновал. В тепле, в дурманящем запахе сена Ванька проспал до полудня. Проснулся от того, что его желудок недовольно бурчал от голода. Побежал на кухне к бабке Лукерье умываться и питаться. Она его уже заждалась: