А-а, вот ты о чём. Сам не попробуешь, не поймёшь. Я понимаю, что болен и никак свою болезнь не оправдываю. Поэтому, я хорошо чувствую ненужность постоянного приобретения, весь идиотизм преклонения перед вещами. Избавиться от тяги к красивым, новым вещам до конца не удаётся. Утешает одно: скоро мне совсем некогда будет заниматься шопингом. Вооружённая борьба излечит от позорного недуга.
Не переживай, ты мне и без одежды нравишься. Иди ко мне.
Лора, уже раздевшись, лежала под одеялом, протягивая к Эрику обе руки. Сейчас он не была революционеркой, на остаток ночи она стала просто женщиной.
Глава 6
Воплотить в жизнь планы масштабной экспроприации, буржуазно-воровской прослойки Фаверленда, у УРА с наскока не получилось. За полтора месяца все группы вместе совершили всего пять акций, две из которых оказались неудачными.
Карис Ган со своими бойцами (он довёл численность группы до пяти человек) из всего предложенного им списка возможных объектов экспроприации выбрал криминального авторитета, держащего пригороды столицы в железных тисках своей алчности. Публичные дома, подпольные игорные дома, торговля наркотиками: Жир Пухис не брезговал ничем. Естественно, его ежемесячный доход измерялся миллионами наличных марок. Часть их должна была оседать у Пухиса непосредственно в его штаб-квартире загородном особняке. Оттуда он руководил делами. Ган разумно рассудил, что в полицию мафиози не побегут, а денег теоретически можно взять у Пухиса больше, чем в любом отделении центрального банка. Двадцать дней наблюдатель из его пятёрки Марк Сион следил за особняком криминального авторитета. В его обязанности входило тщательное составление расписания распорядка дня Пухиса «Что? Куда? Когда?». Ган не рисковал и не организовал серьёзного наблюдения полностью положившись на расторопность Сиона; хоть он и был новеньким и никак ещё не сумел проявить себя в партийных делах, Ган считал, что такое простое задание, выполнить ему вполне по силам и потом, такая проверка обкатает новичка, приблизит к настоящим делам. Нужно доверять товарищам.
Ночи конца апреля и начала мая в этом году выдались довольно прохладными и Марк, и так сидевший круглые сутки напролёт в сосновой роще, растущей на холме перед особняком Пухиса, позволял себе каждые пять-десять минут отхлёбывать из фляжки с бренди. Заедать жгучую горечь приходилось яблоком. Другой закуски в холодильнике на съёмной квартире не нашлось, и это было хуже всего. Яблоко. Вяленый запах чуть заветренного обкусанного плода яблони. Ощущения пробуждались, выбирались из-под завалов шлака времени в основном неприятные воспоминания из прошлого. А разве бывают другие? Марк Сион ненавидел себя, да и к другим, в частности к партийным товарищам, не питал особой любви. Как только он почувствовал яблочный запах, шестерёнки памяти закрутились, цепляясь за соседей, вытягивая за собой звуки, образы. Стук дверок железных шкафчиков. Детские колготки. И снова запах варёная капуста и молочный суп. Страх и одиночество. Пожалуй, тогда в детском саду, когда мать начала оставлять его там на целую неделю, он, в полной мере, и прочувствовал свою никчёмность.
"Всё, меня накрывает серый саван депрессии. Подавленное состояние неудачника. Ну, почему? Ни дня, ни часа, ни минуты в жизни я не был счастлив. Я похож на маленького зверька, с вечного перепуга, забившегося в норку, молящегося своему подлому крысиному богу. И мечта лишь об одном, чтобы собаки охотников прошли стороной, не заметили, не вытащили ради забавы меня на свет. Ведь и шкура моя блохастая никому не нужна. Мех дерьмо, мяса на костях почти нет. Но нет, собачкам нужна ежедневная тренировка сноровки. Меня вытащат, схватят острыми зубами за бока и вытащат. Охотник не позволит псам порвать зверушку. Нет, пытка продлится. Полумёртвого от страха посадят в клетку и увезут. Туда, не знаю куда. А детишки, ох эти подлые существа, пришедшие на меня посмотреть, в хлебный мякиш насуют иголок, лезвий и кинут мне, чтобы просто посмотреть, что будет. Холодное любопытство, не больше. Никакой настоящей жестокости, просто интерес. Чудной зверёк умрёт не сразу. Вот потеха, будет смешно корчиться, выгибаться, попискивая выхаркивать рубиновые капли.
Жалко, мне так жалко себя, даже противно. Господи, да я даже девушку от хулиганов защитить не могу. В постели у меня не любовь выходит, а акты какого-то порно осквернения. Некоторым нравиться. Или они делают вид? Я же способен лишь гадить, и то скорее не полноценно гадить, а подгаживать. И вот тебе на, полез к этим сумасшедшим. Пристрелите меня, чтобы всё уже закончилось. Не-ет, я хочу жить. Не знаю как, но хочу.
Жалко, мне так жалко себя, даже противно. Господи, да я даже девушку от хулиганов защитить не могу. В постели у меня не любовь выходит, а акты какого-то порно осквернения. Некоторым нравиться. Или они делают вид? Я же способен лишь гадить, и то скорее не полноценно гадить, а подгаживать. И вот тебе на, полез к этим сумасшедшим. Пристрелите меня, чтобы всё уже закончилось. Не-ет, я хочу жить. Не знаю как, но хочу.
У предателей и б*ядей нет души. Общеизвестный факт. Аксиома. Может я предатель. Я, конечно, пока никого не предавал. И всё же суть не в этом. Могу ли я предать, вот в чём вопрос. Или я проститутка. Хочется надеяться на лучшее. Тогда да, я, пожалуй, проститутка. Натурально, был шлюхой в прошлой жизни. Нынешняя жизнь моё наказание за прошлые грехи. Индивидуальный ад хронического лузера. А они меня за своего принимают, за равного, за руку со мной здороваются. Может все такие, как я? Насколько бы мне стало легче, если бы я точно знал, что всё так оно и есть. К сожалению, это невозможно, очень хотелось бы, но невозможно. И к сожалению, я не настолько глуп, чтобы верить в такие глупые сказки. Правда меня на акциях никогда вперёд не ставили. Наверное чувствовали, что со мной что-то не так. Я у них "подай-прими", революционер третьего разряда. И хорошо. На шухере постоять, проследить за кем-нибудь, это ещё куда ни шло. А вот стрелять с обеих рук, прыгать по крышам, извините. Да и не смог бы я. Обделался бы у всех на глазах. Ну почему я такой? Что за несправедливость? Другим всё нипочём, и огонь, и боль, и смерть. А мне Я тоже хочу, чтобы люди стали жить лучше, по-другому. Сам не умею, но хочу. И не могу. Не могу выносить этого страшного напряжения. Меня могут поймать. Тогда, конец.
Будь всё проклято, опять этой гнилой капустой пахнет. Фантом, хоть не пей. Что мне эта революция? Хаос постоянного движения. Дорога в никуда. Но и премудрым пескарём, я быть не желаю. И так хреново, и так тошно. Значимость свою повысить! Дурак. Кому я вру? Себе. Зачем? Не знаю. Жить так невозможно. Ведь ни одного счастливого мгновения, одни мытарства и страх".
Самоуверенный командир не знал об ущербности Сиона. Хороший аналитик с одной стороны и плохой психолог с другой, доверился новичку. А тот вместо слежки стучал зубами, бухал и при первой же возможности халтурил покидал пост, возвращался к себе на квартиру, предпочитая дополнять отчёты выдумками. В результате пятёрка Гана пошла на дело, не зная реальной обстановки.
Марка Сиона оставили на прежнем месте, страхующего группу, наблюдателя. Он засел в по-весеннему зазеленевших кустах на обочине дороги, идущей вдоль сосновой горки, где он последние три недели должен был наблюдать в бинокль жизнь главаря преступной группировки Пухиса. Обедал Жир в четыре часа дня. Бригадиры съезжались к нему около семи. Охраняли виллу всего трое охранников (по данным Марка). Один на воротах, два других внутри дома. На экс революционеры рассчитывали потратить не больше пятнадцати минут. Раздобыли две машины (угнали). Первую, предназначенную для отхода, припарковали в полукилометре от виллы мафиози, ближе к маленькому городку, в котором, последний месяц, жил Марк. Отправились в гости к бандитам на втором автомобиле тяжёлом старом американском джипе. У троих бойцов были кустарно изготовленные, оружейником УРА, пистолеты, а четвёртого вооружили топориком. План был не замысловат и рассчитан на внезапность.
Разогнав внедорожник, революционеры протаранили ворота особняка. Сшибли их к грёбаной матери. Створки, оторвавшись, отлетели далеко в стороны. Въехав во двор автомобиль сразу затормозил. Двери открылись, из салона выпрыгнули закутанные в чёрное, до самых глаз, бойцы. Ган выскочил первым и разрядил обойму в стеклянную кабинку охранника, мозолящую глаза с правой стороны от ворот. Выстрелы звучали как-то не серьёзно, словно детские хлопушки. Самопальная пушка расплёвывала пули со значительными отклонениями. Из восьми выпущенных пуль, три прошли мимо цели. При этом кабинка находилась всего в пяти метрах от Кариса Гана. Но и пяти, попавших точно, хватило. Охранник, обливаясь кровью, повис в проёме окна. Он ничего не успел предпринять, его не убили, но вывели из строя раздробленная челюсть, касательное ранение головы и две пули в живот.
Четвёрка смельчаков рванула к особняку. Их встретили выстрелы. Сначала стреляли двое охранников с первого этажа, а потом (вот сюрприз!) застрекотал автомат третьего со второго этажа. Сион их не предупреждал об этом третьем, но это было бы полбеды, бежать до дверей предстояло секунд пять, и они уже успели преодолеть половину пути, когда по ним начали стрелять откуда не ждали; самое ужасное, что подобралось к красным бойцам с тыла.